Архив:
Rогда я учился в школе, то каждое лето ездил к дедушке Мише и бабушке Тамаре в Грузию в Дигоми, где у них был большой дом. Он стоял на склоне горы, прямо у террасы под крышей из жёлтой черепицы, увитой виноградной лозой, росли кусты роз, персики, гранаты и грецкие орехи.
Внизу, насколько хватало глаз, вдоль ледяного ручья тянулись виноградники, яблони, груши, инжир, с утонувшими в них озерцами теплиц, где росли тонкие длинные огурцы и огромные сладкие помидоры, которые у нас в России называются «Бычье сердце».
После обеда дедушка Миша выходил на террасу с большим морским биноклем, внимательно осматривал противоположный склон горы, затем карандашом делал на листе бумаги небольшие пометки. Так у нас с дедом начиналась охота за белыми грибами. Он высматривал их тёмно-коричневые шляпы, выглядывающие из жёсткой травы, и отмечал на бумаге. Затем надевал большую тёмно-синюю кепку, закрывающую его худое загорелое лицо с острым носом, рубаху-ковбойку, брал плетёную корзину и звал меня. По одним ему понятным приметам дед безошибочно находил места, где заметил грибы. Я пробирался через кусты, срезал большой красивый белый гриб и продирался обратно. Обычно грибы росли поодиночке, иногда по двое. Когда я облазил все окрестные кусты, мы шли к следующей отметке в дедовой карте. Лазить по заросшим дикими деревьями и колючками горам совсем не то, что ходить по берёзовому перелеску где-нибудь в центральной полосе России.
Когда солнце вставало прямо над головой, мы устраивали привал в тени большого дуба возле шумной горной речки, дед доставал из корзины литровую бутыль молодого вина, сыр, помидоры и свежий лаваш. После обеда он отдыхал тут же под деревом, а я шёл купаться. Вода была ледяная, так что дух захватывало. Но как здорово потом растянуться на большом горячем камне посреди бурлящего потока, слушать журчание воды и смотреть на маленьких радужных форелек и юрких речных крабов!
Когда деду было не жалко меня будить, он брал меня в сад. Сам он привык вставать рано, часов в пять утра, а меня будил около семи. В конце сада у нас две сливы вкусные растут, пойдём собирать! Обычно я видел сливы только осенью, когда мама приносила их в маленьком пакете с рынка, где они продавались за большие деньги, радостно хватал корзину и бежал со всех ног. О, сливы! О, собирать! Ну откуда я мог знать, что сливы растут не только на кустах, но и на деревьях? Деревья были большими, с толстыми узловатыми ветками, сплошь синими от слив. У них был медовый солнечный вкус, и первые пять минут ты ел их одну за другой и был не прочь остаться под этим деревом навсегда, а к вечеру сидел ошалевший от усталости и жары, глядя на ряды корзин, думал: «Видеть их больше не могу!» Потом эти сливы раскладывали сушиться на террасе, и из них получался лучший на свете чернослив, а из других бабушка варила в большом чугунном котле невероятно вкусный соус «Ткемали».
У всех в округе были большие сады. Как-то раз с соседскими мальчишками мы устроили на один из них набег. Настоящий мужчина всегда идёт первым и лезет на самый верх огромной старой яблони, куда и смотреть-то страшно. Когда хозяин сада, дедушка Вано, выходит на шум, все мальчишки убегают, а я остаюсь один на вершине. Дедушка Вано кричит снизу: «Бичо, гижи хар?» – что значит: совсем дурак, да? – а я сверху отвечаю по-русски: «Дедушка Вано, простите, но я по-грузински не понимаю!» Спускаюсь с яблони и, пряча глаза, начинаю объяснять, что меня зовут Бесо, и я приехал к деду Мише и бабушке Тамаре из России. Он слушает меня и начинает улыбаться: «Бесики, вах, какой ты стал большой и сильный мальчик! А ты помнишь, как я тебя на руках держал, когда ты вот такой малюсенький был?» Целует, треплет по щеке и смеётся в усы. Затем берёт под навесом большую плетёную корзину и ведёт меня туда, где растут самые большие и вкусные фрукты. Срывает солнечные пушистые персики, фиолетовый спелый инжир, ароматные прозрачные груши и виноград. Когда корзина полная, ведёт меня в дом, зовёт бабушку Марико, и пока та тискает меня как какого-то первоклассника, уходит куда-то и возвращается с большой бутылью вина. А это для дедушки Миши от дедушки Вано!
И вот неудачливый Робин Гуд возвращается домой с огромной корзиной фруктов и бутылкой вина, бабушка разводит руками: «Бесики, зачем ты залез к дедушке Вано в сад? Разве тебе своих фруктов мало?»
А дедушка Миша никогда не ругал внука. Дед мне доверял. Но вопросы воспитания решал куда лучше маститых педагогов и психологов. Дед спокойно слушал бабушкины причитания, качая головой, затем звал меня: «Мальчик! Вы с отцом собирались в выходные на стадион (это был матч между московским «Спартаком» и «Динамо-Тбилиси»), но, видимо, тебе больше нравится лазить по чужим яблоням, чем смотреть большой футбол, поэтому я попрошу, чтобы он тебя не брал, пока ветер из головы не выветрится». Надо видеть моё лицо в этот момент, когда я только вчера показывал деду календарь чемпионата и купленные отцом билеты на матч. Билеты на лучшие места, между прочим…
Когда до меня доходил смысл сказанных слов, небо рушилось на землю, и перед моими потрясёнными глазами вставал весь ужас совершённого мною поступка. Плакать было безполезно, становилось только хуже. Зато этот урок я запомнил на всю жизнь.
А дед, как ни в чём не бывало, шёл в подвал, наливал из бочки золотистого семилетнего вина для дедушки Вано, потом шёл на пасеку за невероятно пахучим медом для бабушки Марико и отправлял меня к ним с ответными дарами. Он был мудрый и добрый, мой грузинский дедушка Миша. Когда началась война с фашистами, он одним из первых подал заявление на фронт и сразу попал на передовую, был тяжело ранен, оказался в плену. Сначала его отправили в Польшу, на завод. Откуда он через полгода устроил побег. Его поймали. Вывезли в Италию на какую-то ферму. Он снова бежал. Его поймали. И отправили в концентрационный лагерь в Германию. До лагеря он не доехал и снова бежал. Дед вернулся домой после Победы, когда на него уже пришла похоронка. Где-то в Европе он угнал пару породистых лошадей с повозкой на рессорах и резиновыми колёсами. На этой повозке он и вернулся домой, в Тбилиси. Сразу поехал к своей возлюбленной, с которой познакомился до войны, моей бабушке Тамаре. Где, говорит, моя невеста? Заберу её! Родители спрашивают: «А жить где будете?» Он им говорит: «Это наше дело». И забрал бабушку. Дед выкопал в лесу землянку и, пока строил дом, они с бабушкой жили в этой землянке. Дед рубил в лесу дрова и возил их на повозке в Тбилиси. И на разные стройки подряжался. Ему тяжело было работать – в плену его за побеги пытали, он остался инвалидом на всю жизнь, на обеих руках мизинцы и безымянные пальцы у него были парализованные. У него были врождённые способности к языкам. Он свободно говорил на немецком, итальянском и польском, а когда я приезжал, проверял мои знания по немецкому. Всю жизнь проработал в больнице простым санитаром. Дед хотел, чтобы его внук-первенец вырос мужчиной, и настоял, чтобы меня, как когда-то моего отца, с ранних лет отдали в спорт. Бабушка Тамара качала головой и хотела, чтобы я учился в музыкальной школе и стал известным пианистом, для чего было куплено старинное немецкое пианино, на котором я играл школьные сонеты и «Собачий вальс». Компромисс длился недолго: мне разрешили бросить фортепьяно через год, когда я занял второе место на городских соревнованиях по дзюдо.
Моими первыми тбилисскими друзьями были Славка, Андрей и Женька. Славка был белорусом, Андрей – русским, чьи предки-казаки когда-то жили в Крыму, а потом перебрались сюда, Женька – армянин, которого, как и его деда, по-армянски звали Жан. Но для нас он был Женькой, который лучше всех играл в футбол и был первым заводилой в наших шалостях. Его отец был директором на большой швейной фабрике и всегда заставлял Женьку ходить в глаженых брюках и чистых рубашках, отчего тот невыносимо страдал и часто рвал их на высоких заборах. Вместо того чтобы слушать Женькины разумные объяснения, что стрелки на брюках на войне – не главное, отец вдевал нитку в иголку и заставлял его зашивать.
Все мальчишки на свете знали, что главное на войне – это стоять за Родину и правду. Этому учили нас деды-фронтовики и об этом читали мы в наших любимых книжках. Откуда тем наивным, солнечным мальчикам было знать, что демократия и свобода, которая накрыла бывший СССР, как цунами, окажется дамой ветреной, непостоянной и с лёгкостью будет менять фаворитов одного за другим, всегда оставаясь правой?
И вот неудачливый Робин Гуд возвращается домой с огромной корзиной фруктов и бутылкой вина, бабушка разводит руками: «Бесики, зачем ты залез к дедушке Вано в сад? Разве тебе своих фруктов мало?»
А дедушка Миша никогда не ругал внука. Дед мне доверял. Но вопросы воспитания решал куда лучше маститых педагогов и психологов. Дед спокойно слушал бабушкины причитания, качая головой, затем звал меня: «Мальчик! Вы с отцом собирались в выходные на стадион (это был матч между московским «Спартаком» и «Динамо-Тбилиси»), но, видимо, тебе больше нравится лазить по чужим яблоням, чем смотреть большой футбол, поэтому я попрошу, чтобы он тебя не брал, пока ветер из головы не выветрится». Надо видеть моё лицо в этот момент, когда я только вчера показывал деду календарь чемпионата и купленные отцом билеты на матч. Билеты на лучшие места, между прочим…
Когда до меня доходил смысл сказанных слов, небо рушилось на землю, и перед моими потрясёнными глазами вставал весь ужас совершённого мною поступка. Плакать было безполезно, становилось только хуже. Зато этот урок я запомнил на всю жизнь.
А дед, как ни в чём не бывало, шёл в подвал, наливал из бочки золотистого семилетнего вина для дедушки Вано, потом шёл на пасеку за невероятно пахучим медом для бабушки Марико и отправлял меня к ним с ответными дарами. Он был мудрый и добрый, мой грузинский дедушка Миша. Когда началась война с фашистами, он одним из первых подал заявление на фронт и сразу попал на передовую, был тяжело ранен, оказался в плену. Сначала его отправили в Польшу, на завод. Откуда он через полгода устроил побег. Его поймали. Вывезли в Италию на какую-то ферму. Он снова бежал. Его поймали. И отправили в концентрационный лагерь в Германию. До лагеря он не доехал и снова бежал. Дед вернулся домой после Победы, когда на него уже пришла похоронка. Где-то в Европе он угнал пару породистых лошадей с повозкой на рессорах и резиновыми колёсами. На этой повозке он и вернулся домой, в Тбилиси. Сразу поехал к своей возлюбленной, с которой познакомился до войны, моей бабушке Тамаре. Где, говорит, моя невеста? Заберу её! Родители спрашивают: «А жить где будете?» Он им говорит: «Это наше дело». И забрал бабушку. Дед выкопал в лесу землянку и, пока строил дом, они с бабушкой жили в этой землянке. Дед рубил в лесу дрова и возил их на повозке в Тбилиси. И на разные стройки подряжался. Ему тяжело было работать – в плену его за побеги пытали, он остался инвалидом на всю жизнь, на обеих руках мизинцы и безымянные пальцы у него были парализованные. У него были врождённые способности к языкам. Он свободно говорил на немецком, итальянском и польском, а когда я приезжал, проверял мои знания по немецкому. Всю жизнь проработал в больнице простым санитаром. Дед хотел, чтобы его внук-первенец вырос мужчиной, и настоял, чтобы меня, как когда-то моего отца, с ранних лет отдали в спорт. Бабушка Тамара качала головой и хотела, чтобы я учился в музыкальной школе и стал известным пианистом, для чего было куплено старинное немецкое пианино, на котором я играл школьные сонеты и «Собачий вальс». Компромисс длился недолго: мне разрешили бросить фортепьяно через год, когда я занял второе место на городских соревнованиях по дзюдо.
Моими первыми тбилисскими друзьями были Славка, Андрей и Женька. Славка был белорусом, Андрей – русским, чьи предки-казаки когда-то жили в Крыму, а потом перебрались сюда, Женька – армянин, которого, как и его деда, по-армянски звали Жан. Но для нас он был Женькой, который лучше всех играл в футбол и был первым заводилой в наших шалостях. Его отец был директором на большой швейной фабрике и всегда заставлял Женьку ходить в глаженых брюках и чистых рубашках, отчего тот невыносимо страдал и часто рвал их на высоких заборах. Вместо того чтобы слушать Женькины разумные объяснения, что стрелки на брюках на войне – не главное, отец вдевал нитку в иголку и заставлял его зашивать.
Все мальчишки на свете знали, что главное на войне – это стоять за Родину и правду. Этому учили нас деды-фронтовики и об этом читали мы в наших любимых книжках. Откуда тем наивным, солнечным мальчикам было знать, что демократия и свобода, которая накрыла бывший СССР, как цунами, окажется дамой ветреной, непостоянной и с лёгкостью будет менять фаворитов одного за другим, всегда оставаясь правой?
На моих глазах демократия в Грузии побеждала несколько раз. На одних каникулах, когда я приезжал, она побеждала под одними знамёнами, в следующий раз – под другими. Первый раз – когда на смену Звиаду Гамсахурдии, оказавшегося потом «собакой», к власти пришёл кремлёвский перевёртыш Эдуард Шеварднадзе, предавший своих товарищей по ЦК и обрекший Грузию на анархию и нищету. При бывшем министре иностранных дел СССР разграбление одной из самых процветающих республик Советского Союза совершалось с государственным размахом: всю промышленность ломом вывозили в Турцию, в министрах ходили воры в законе, а в Тбилиси, где когда-то не было дискотек, потому что это считалось аморальным, наркотики продавались на каждом шагу. Когда я приезжал, мои одуревшие от телевизора родственники рассказывали мне о победе над страшной русской империей, дружбе с американским маршалом Джоном Шотикашвили, скором золотом дожде с Запада и новых невероятных перспективах. Так говорили мой дядя, известный реставратор, окончивший Волгоградский университет, другой дядя, чей бизнес процветал в Тюмени, тётя – историк – и родной отец, познакомившийся с моей русской мамой в Екатеринбурге, где они учились. Все в один голос твердили о лучшем в мире вине, невероятно вкусном грузинском чае и чудесных мандаринах, на которых грузинская экономика будет расти как на дрожжах. Россия ещё не знала, что она – страшная кровожадная империя, и продолжала поставлять в республику нефть, газ и электричество за копейки, пока ей твёрдо и решительно не указали на дверь.
Затем демократия победила с революцией роз, когда к власти пришёл незваный сын грузинского народа с американским паспортом Михаил Саакашвили, а мальчики на джипах расстреливали людей прямо на улицах Тбилиси. На вопросы о Шеварднадзе родственники дружно махали на меня руками и плевались. Свет в Тбилиси включали только утром и вечером, повсюду на балконах громыхали генераторы, а на проспекте Шота Руставели вместо роз продавали дрова. С моим знанием грузинского на прогулки по вечернему Тбилиси меня одного уже не отпускали. Мой земляк, полковник Илья Константинович Новожилов, с отличием окончивший знаменитое Тбилисское высшее артиллерийское командное училище, откуда вышло большинство командования теперешней грузинской армии, со слезами рассказывал, как соседи, с которыми он вырос в одном дворе, вдруг перестали с ним общаться, а потом стали называть русским оккупантом. Все мои друзья детства из Тбилиси к тому времени тоже уехали...
В это время я учился в Тюменском государственном университете со своим лучшим другом, тоже грузином, Георгием Хижняковым, будущим главным тренером взрослой сборной России по карате. У нас на курсе учились две девчонки из Тбилиси (кстати, круглые отличницы), а их старшая сестра – на историческом. В ресторане дяди моего друга в центре Тюмени за бутылкой хорошего вина (другой его дядя был мэром Казанки, что за Ишимом) наши многочисленные грузинские родственники и знакомые в один голос рассказывали глупым студентам о демократичной процветающей Грузии, на которую они почему-то любовались из глубины страшной кровавой империи.
Иногда грузины и правда ведут себя как дети. Дети не умеют любить наполовину, дети любят всем сердцем. Таких любит Бог, а враги ненавидят. Для хороших политиков грузины слишком искренние и простодушные. Когда я выучился читать, бабушка подарила мне три книги: «Грузинские народные новеллы», где Православие можно учить как по катехизису, роман «Бесики», посвящённый грузинскому поэту и известному политическому деятелю, в честь которого меня назвали, заключившему мир с Россией на вечные времена, и «Иверский патерик» Михаила Сабинина о жизни грузинских святых. Они были плохими политиками – эти великие грузинские святые, воевавшие с Чингисханом и Тамерланом, турками и Османской империей. Плохим политиком был царь-мученик Иверский Арчил II, который вместо того, чтобы склониться перед османскими захватчиками, выбрал смерть за Христа.
Мученики князья Аргведские Давид и Константин, великомученица царица кахетинская Кетевани, святая мученица царица Ранская Шушаника, благоверный царь-мученик Карталинский Луарсаб, мученик-князь Бидзина Чолокашвили, князья-мученики Элисбар и Шалва, эриставы Ксанские, мученик князь Константин, мученик князь Шалва, правитель Ахалцыхский. Цари и князья, которые предпочли сытой жизни предателей мучения и смерть за Христа, которому с детства посвящали свой род и своих детей. Современному человеку трудно такое понять – как можно отказаться от царского трона, власти и богатства ради каких-то там религиозных убеждений? Но на этих убеждениях стоит Грузия, её менталитет и культура, и без этого её не понять.
Мои родители венчались в главном храме страны, Светицховели, где помазывали на царство всех грузинских царей. Это было в 1972-м, когда о религии в Советском Союзе говорили только на лекциях по научному атеизму. Несмотря на официальную коммунистическую идеологию, традиции Православия в старинных грузинских семьях соблюдались всегда. Все мои грузинские дедушки, бабушки, тёти и дяди, братья и сёстры крещены с раннего детства. Как это – грузин и не православный? Надо видеть, как там почитают и любят священников! Если отец ехал в школу к классной учительнице моего младшего брата Мишико, то резал барана, если же ехал к священнику – резал двух. До сих пор помню разговоры за семейным столом на старый Новый год, который первый раз я тоже встречал в Тбилиси, где его отмечают, как у нас Новый. «А мы в нашем храме батюшке новую машину купили!» – «Вах, какие молодцы! Зато мы нашему – новый дом строим!» Грузинский священник знает всех прихожан до седьмого колена, в каждом доме – желанный и дорогой гость, который пользуется у людей куда большим авторитетом, чем самые известные политики. Политики кому-то нравятся, кому-то нет, а священников любят все!
Как-то прочитал в газете про какого-то заморского сердобольного миллиардера, который обедал в дорогом ресторане, куда случайно зашла бедная старушка. Стакан воды здесь стоил дороже, чем бабушкина пенсия за десять лет, и ей указали на дверь. Когда миллиардер это увидел, вознегодовал, приказал выпроводить всех посетителей, усадить бабушку и накормить, чем она пожелает. Эта история должна была вызвать у читателей умиление и восторги по поводу щедрости этого человека, но в Грузии за такую статью мужчине было бы стыдно. Просто накормил – что за жлобство! Не оплатил ей лечение в лучшей больнице, не нанял сиделок до конца жизни, не купил ей дом, в конце концов?! Разве такой историей мужчина может гордиться? Мой отец-работяга мог запросто отдать все деньги какому-нибудь незнакомцу, попавшему в беду, и оставить себя и молодую жену на кефире и булочках до следующей зарплаты.
Чтобы сводить жену в лучший ресторан города, отец по ночам разгружал вагоны и шабашил на стройках. А когда входил в зал, то на каждый столик покупал бутылку шампанского и букет белых роз, и только за столиком, где они с мамой ужинали, розы всегда были алыми.
Вспоминаю, как однажды с отцом мы ехали из Тбилиси куда-то по дико красивой и узкой дороге, петляющей среди отвесных гор. Впереди на малюсеньком пятачке под скалой древняя покрытая мхом маленькая часовня Пресвятой Богородицы. Отец бросает машину на дороге, потому что её просто некуда больше ставить, и мы идём туда. Пока ходим, на дороге скапливается несколько машин. Кто-то идёт, чтобы тоже поклониться святыне, остальные терпеливо ждут, пока мы с отцом помолимся и поедем дальше.
Когда мы возвращаемся, ни слова недовольства, гнева или ропота. Только улыбки и понимающие взгляды. Разве можно человека безпокоить, когда он с Богом общается?
Денис Теймуразович
АХАЛАШВИЛИ
Затем демократия победила с революцией роз, когда к власти пришёл незваный сын грузинского народа с американским паспортом Михаил Саакашвили, а мальчики на джипах расстреливали людей прямо на улицах Тбилиси. На вопросы о Шеварднадзе родственники дружно махали на меня руками и плевались. Свет в Тбилиси включали только утром и вечером, повсюду на балконах громыхали генераторы, а на проспекте Шота Руставели вместо роз продавали дрова. С моим знанием грузинского на прогулки по вечернему Тбилиси меня одного уже не отпускали. Мой земляк, полковник Илья Константинович Новожилов, с отличием окончивший знаменитое Тбилисское высшее артиллерийское командное училище, откуда вышло большинство командования теперешней грузинской армии, со слезами рассказывал, как соседи, с которыми он вырос в одном дворе, вдруг перестали с ним общаться, а потом стали называть русским оккупантом. Все мои друзья детства из Тбилиси к тому времени тоже уехали...
В это время я учился в Тюменском государственном университете со своим лучшим другом, тоже грузином, Георгием Хижняковым, будущим главным тренером взрослой сборной России по карате. У нас на курсе учились две девчонки из Тбилиси (кстати, круглые отличницы), а их старшая сестра – на историческом. В ресторане дяди моего друга в центре Тюмени за бутылкой хорошего вина (другой его дядя был мэром Казанки, что за Ишимом) наши многочисленные грузинские родственники и знакомые в один голос рассказывали глупым студентам о демократичной процветающей Грузии, на которую они почему-то любовались из глубины страшной кровавой империи.
Иногда грузины и правда ведут себя как дети. Дети не умеют любить наполовину, дети любят всем сердцем. Таких любит Бог, а враги ненавидят. Для хороших политиков грузины слишком искренние и простодушные. Когда я выучился читать, бабушка подарила мне три книги: «Грузинские народные новеллы», где Православие можно учить как по катехизису, роман «Бесики», посвящённый грузинскому поэту и известному политическому деятелю, в честь которого меня назвали, заключившему мир с Россией на вечные времена, и «Иверский патерик» Михаила Сабинина о жизни грузинских святых. Они были плохими политиками – эти великие грузинские святые, воевавшие с Чингисханом и Тамерланом, турками и Османской империей. Плохим политиком был царь-мученик Иверский Арчил II, который вместо того, чтобы склониться перед османскими захватчиками, выбрал смерть за Христа.
Мученики князья Аргведские Давид и Константин, великомученица царица кахетинская Кетевани, святая мученица царица Ранская Шушаника, благоверный царь-мученик Карталинский Луарсаб, мученик-князь Бидзина Чолокашвили, князья-мученики Элисбар и Шалва, эриставы Ксанские, мученик князь Константин, мученик князь Шалва, правитель Ахалцыхский. Цари и князья, которые предпочли сытой жизни предателей мучения и смерть за Христа, которому с детства посвящали свой род и своих детей. Современному человеку трудно такое понять – как можно отказаться от царского трона, власти и богатства ради каких-то там религиозных убеждений? Но на этих убеждениях стоит Грузия, её менталитет и культура, и без этого её не понять.
Мои родители венчались в главном храме страны, Светицховели, где помазывали на царство всех грузинских царей. Это было в 1972-м, когда о религии в Советском Союзе говорили только на лекциях по научному атеизму. Несмотря на официальную коммунистическую идеологию, традиции Православия в старинных грузинских семьях соблюдались всегда. Все мои грузинские дедушки, бабушки, тёти и дяди, братья и сёстры крещены с раннего детства. Как это – грузин и не православный? Надо видеть, как там почитают и любят священников! Если отец ехал в школу к классной учительнице моего младшего брата Мишико, то резал барана, если же ехал к священнику – резал двух. До сих пор помню разговоры за семейным столом на старый Новый год, который первый раз я тоже встречал в Тбилиси, где его отмечают, как у нас Новый. «А мы в нашем храме батюшке новую машину купили!» – «Вах, какие молодцы! Зато мы нашему – новый дом строим!» Грузинский священник знает всех прихожан до седьмого колена, в каждом доме – желанный и дорогой гость, который пользуется у людей куда большим авторитетом, чем самые известные политики. Политики кому-то нравятся, кому-то нет, а священников любят все!
Как-то прочитал в газете про какого-то заморского сердобольного миллиардера, который обедал в дорогом ресторане, куда случайно зашла бедная старушка. Стакан воды здесь стоил дороже, чем бабушкина пенсия за десять лет, и ей указали на дверь. Когда миллиардер это увидел, вознегодовал, приказал выпроводить всех посетителей, усадить бабушку и накормить, чем она пожелает. Эта история должна была вызвать у читателей умиление и восторги по поводу щедрости этого человека, но в Грузии за такую статью мужчине было бы стыдно. Просто накормил – что за жлобство! Не оплатил ей лечение в лучшей больнице, не нанял сиделок до конца жизни, не купил ей дом, в конце концов?! Разве такой историей мужчина может гордиться? Мой отец-работяга мог запросто отдать все деньги какому-нибудь незнакомцу, попавшему в беду, и оставить себя и молодую жену на кефире и булочках до следующей зарплаты.
Чтобы сводить жену в лучший ресторан города, отец по ночам разгружал вагоны и шабашил на стройках. А когда входил в зал, то на каждый столик покупал бутылку шампанского и букет белых роз, и только за столиком, где они с мамой ужинали, розы всегда были алыми.
Вспоминаю, как однажды с отцом мы ехали из Тбилиси куда-то по дико красивой и узкой дороге, петляющей среди отвесных гор. Впереди на малюсеньком пятачке под скалой древняя покрытая мхом маленькая часовня Пресвятой Богородицы. Отец бросает машину на дороге, потому что её просто некуда больше ставить, и мы идём туда. Пока ходим, на дороге скапливается несколько машин. Кто-то идёт, чтобы тоже поклониться святыне, остальные терпеливо ждут, пока мы с отцом помолимся и поедем дальше.
Когда мы возвращаемся, ни слова недовольства, гнева или ропота. Только улыбки и понимающие взгляды. Разве можно человека безпокоить, когда он с Богом общается?
Денис Теймуразович
АХАЛАШВИЛИ