Архив:
События, о которых я хочу рассказать, произошли, когда мне едва исполнилось двадцать лет. В ту пору я был молод, здоров, и будущее казалось мне прекрасным.
Именно в это время баба Маня, родная сестра моей бабушки, заболела той самой неизлечимой болезнью, одно название которой внушает людям страх и предчувствие неизбежной скорой кончины.
Если раньше тётя Надя, дочь бабы Мани, частенько породственному заходила к бабушке поговорить о том о сём, то теперь она навещала нас каждый день, и все разговоры между ней и бабушкой сводились уже только к одному – болезни бабы Мани.
Из тех дней мне запомнилось, как заметно менялось выражение лица тёти Нади – с каждым новым приходом к нам оно становилось всё более печальным.
Но как-то раз, в одно из таких посещений, тётя Надя пришла заплаканная и опухшая от слёз. Не входя в дом, она остановилась у порога, едва сдерживая рыдания.
Увидев её, бабушка тревожно спросила:
– Ну что, Надь? Как мамка?
– Да постоянно плачет, – ответила с горестным вздохом тётя Надя.
– От чего? От боли? – сочувственно переспросила бабушка.
– Да нет. Просто плачет. Говорит, что не хочет умирать. Никак не можем её успокоить. Может, вы к нам придёте и поговорите с ней? Она вас очень любит и уважает, – с надеждой в голосе обратилась тётя Надя к бабушке.
– Конечно, приду. Только чем я могу помочь?
– Да просто поговорите. Она вас послушается.
– Ну что ж, пойдём, – согласилась бабушка и тотчас принялась одеваться. – Серёж, ты проводишь меня?
– Да, бабуль, – отложив свои дела, я начал собираться.
Потом мы втроём шли по заснеженной улице. Поддерживая бабушку под руку, я чувствовал, как нелегко ей идти с больными ногами, и слышал, как тихонько постанывала она.
Я помню своё состояние в те минуты. На моём пока ещё недолгом прожитом веку смерть ни разу не подступала к нашему дому так близко. Мне даже казалось, что если она и приблизится, то очень не скоро, так не скоро, что не стоит об этом пока даже думать.
И лишь теперь, когда мы шли с бабушкой по дороге, я вдруг с горькой ясностью осознал, что смерть уже стоит у порога нашего дома. У порога – по-иному не скажешь. А как можно было сказать иначе, если каждый шаг приближал нас к дому умирающей бабушкиной сестры, которая всего на два года была старше бабушки?
И ещё я вспоминаю, как не хотелось мне идти в этот дом, как не хотелось видеть родного человека, обречённого на скорую смерть. Но надо было идти, и мы упорно шагали и шагали по улице.
В те минуты я думал о том, какие слова найдёт бабушка для утешения своей сестры. Какие слова вообще можно найти для утешения умирающего человека? И есть ли такие слова? Я таких слов не знал.
И вот уже мы стоим у двери дома бабы Мани, и тётя Надя настойчиво стучит в неё, и вот уже мы слышим в сенях за дверью торопливые шаги и скрежет отодвигаемого засова, а через миг за распахнутой дверью видим тёти Надиного мужа – дядю Женю. На лице его я замечаю мелькнувшую растерянную и будто виноватую улыбку.
«Почему он улыбнулся? – с недоумением подумал я. – Чему вообще может улыбаться человек, в дом которого вот-вот постучит смерть?»
«Потому и улыбнулся, что теперь он в доме уже не один с умирающей, – словно кто-то невидимый подсказал мне ответ. – Ведь смерть не так страшна, если рядом с тобой находятся близкие люди».
Дядя Женя суетливо помог нам раздеться и, подхватив бабушку под руку, потянул её в комнату. Я робко последовал за ними.
И вот уже видел я лежащую на кровати бабу Маню.
Едва повернув голову в нашу сторону, она посмотрела на нас безразличным взглядом обречённого человека, и я поразился, каким маленьким стало её лицо, как истончились руки, и всё её тело, совсем недавно полное и дородное, сделалось высохшим и худым.
– Ну здравствуй, сестрица, – шагнула бабушка к постели больной и наклонилась, чтобы поцеловать её.
И в этот миг баба Маня с неожиданным для умирающего человека порывом потянула навстречу бабушке свою обессиленную руку и, ухватив её за шею, из последних сил попыталась прижать к себе.
– Умираю я, сестрёнка, умираю, – дрожащим голосом чуть слышно прошептала она. – А так не хочется… Прошу, помоли Господа Бога, чтобы Он дал мне пожить ещё чуток. Помоли, очень тебя прошу...
– И не подумаю! – неожиданно резко перебила сестру бабушка.
– А почему? – растерянно пролепетала баба Маня.
– Не хочу Бога гневить.
– Почему гневить?
– Да потому, что Он и так для нас много сделал. Помнишь, как мы с тобой в самом начале войны были в церкви Мартина Исповедника в Москве? Помнишь, как на коленях стояли, как просили Господа, чтобы Он оставил в живых мужей и деток наших? Помнишь, как говорили Ему, что ничего нам больше в жизни не нужно? И Он исполнил мольбы наши. Дети, и твои и мои, все выжили. Так какого ж рожна тебе ещё надобно? Смотри, а то Он ведь может разгневаться, жизнь твою продлит, а детей заберёт. А ты этого хочешь?
– Нет, нет, – спешно отозвалась баба Маня. – Не хочу.
И, повернув голову к стене, на которой висели семейные фотографии, перекрестилась троекратно:
– Пусть лучше они живут, а я умру со спокойной совестью.
Потом, обернувшись к нам, стала взглядом искать кого-то:
– Надя, доченька, подойди ко мне, сядь рядом. Возьми бумагу, карандаш и записывай, кого позвать ко мне на похороны.
Затем я видел, как баба Маня, закрыв глаза, долго и обстоятельно перечисляла имена и фамилии наших родственников и знакомых.
Когда же список был составлен, она взглянула на дочь ещё раз и неожиданно произнесла слова, которые надолго останутся в моей памяти:
– Да, вот ещё что! Самое главное чуть не забыла! Холодец поставьте варить. Он как раз ко времени, когда меня станете поминать, будет готов…
Она отвернулась к стене и умиротворённым голосом тихо произнесла:
– Прощайте… Прощайте все… Отхожу я…
Через два дня баба Маня умерла. На третий день после её кончины были похороны.
Я был на тех похоронах, и до сих пор помню, как, сидя за поминальным столом, смотрел на многочисленную родню нашу – стариков, молодёжь, детей – и чувствовал, как из души моей уходят тоска и страх смерти, а вместо них заполняет душу светлая печаль от праведно прожитых жизней моих бабушек.
Сергей Леонидович
НИКОЛАЕВ