Архив:
Есть такая замечательная, трогательная картина Поленова «Московский дворик». Сейчас таких двориков не осталось. Всё застроено, всё стеснено, всё залито асфальтом.
В одном из таких бывших двориков сидят трое мужчин: один совсем старик, другой тоже старик, лысый, но ещё крепкий, третий – молодой и высокий Серёга. Раннее утро. Они сбрелись по случаю поправки здоровья. Вчера они гульнули, здоровье подсадили. И деньги просадили. У них сейчас тема разговора одна, где взять средства. Того, что они наскребли по карманам, очень недостаточно.
– А Сеньки-то что нет? Он же платёжеспособен, – спрашивает молодой лысый старик.
– Так ты что, не помнишь? Значит, хорош был, – говорит Серёга. – Он же при всех сказал, все слышали: прямо ультиматум какой, целый меморандум вывесил: не буду больше пить. Не именно в этот раз, а вообще, говорит, не буду. Жену, говорит, жалко. Больная, говорит. Вспомнили?
– А, да, – вспомнил лысый.
– Чего их жалеть, они живучие как кошки, – говорит Серёга. – Они такие все больные и так всегда преподносят, что из-за мужей только и больные. Больные, а мужей именно они всё равно закопают. И дальше пойдут болеть.
– Но есть же вдовцы, – хрипит старик.
– Так это выставочные экземпляры. Вроде тебя. Вдовцов-то быстро бабы подбирают.
– Меня хоть бы кто подобрал.
– Живи один и радуйся! А то придёт и: чё это ты опять носки разбросал, где это рубаху порвал? Причина в том, – назидательно объясняет Серёга, – что жены боятся, что муж один без неё не останется, и загоняют его в могилу. А вдова кому нужна, особенно если без капитала, да и квартиру на детей оформила, а у самой только радикулит.
– Подожди, – останавливает его лысый, – чего ты про баб? Они не опохмелят. Он же вроде вчера взнос платил?
– Кто, Сенька? Платил.
– И не выпил?
– Нет.
– Всё равно пусть и сегодня платит. Мало ли – не пьёт. И дурак может не пить. Не пьёшь – плати!
– Двойную цену! – поддерживает Серёга. – У нас башка трещит, а он в библиотеку пошёл. Пусть откупается. За него же будем страдать. Я позвоню.
– Закуски пусть тащит, – просит старик. – Хоть поедим. У него жена здорово стряпает.
– Вот они и держат нас за желудок.
– Да я вообще рукавом утрусь и сыт, – говорит лысый.
– Звонить не надо, – решает вдруг Серёга, – чтоб на неё не нарваться. Надо живьём идти. Вроде как насчёт чего дельного. Вроде как мне пассатижи нужны. А зачем мне пассатижи, чего придумать?
– Скажи: проводку менять, – советует лысый. – Иди, иди. Причешись. Ты ему расскажи про Петьку, припугни. Тот тоже резко тормознул. Не пил, не пил, да потом так загудел! Обои со стен содрал, продал и пропил.
Сергей встал было, но опять присел.
– Это дело надо перекурить.
Закурили. Курят. Томительное молчание прерывает опять же Серёга. Он вспоминает вчерашнее веселье:
– Вчера рассказывал вам, как меня в военкомат таскали?
– С чего бы мы помнили, – отвечает лысый. – Ладно хоть дома ночевали. А чего тебя таскали?
– Девять повесток. Одна за одной. На десятую пошёл. Обследование. У меня же, говорю, глаз стеклянный, ум деревянный. Пишут: годен ограниченно к нестроевой хозяйственной. В обоз. Забрали на три месяца. Конституция! Присматривать за погрузкой на платформе. Мне что, присматриваю. С одним-то глазом. С одной стороны грузят, с другой воруют. А чего не воровать, уже всю Россию растаскали.
– А, это ты рассказывал, – вспоминает лысый. – Это как вы там запчасти толкали? Рассказывал. Ещё что-то про француженок было. Не помнишь?
– О-о! Это нечто. Сидят две француженки на Елисейских полях. Нет, на Эйфелевой башне. Смешнее. Одна говорит: «Опять мой паразит нажрётся как свинья, на ушах приползёт». Другая ей: «Ну всё-таки сам придёт. А мне ещё своего гада искать придётся. Же ву при, се ля ви». Это разговор француженок. Я это, вообще-то, сам почти придумал. Нужны же положительные эмоции.
– Чего это нам, подыхать, что ли? – спрашивает старик.
– Иду, иду. Ну! – Серёга решительно встаёт и чеканит первые три шага.
Старики, старый и молодой, молчат. Молчать тяжело. Старый долго кашляет.
– Кашляю, аж башка трясётся, чего-то соседку, в коммуналке была, вспомнил. Бабка старая-старая, мохом обросла. Меня воспитывала. И всегда: «У меня внук майором работает». А я ей: «Как ты посмела до Октябрьской революции родиться?»
– И чего её внук? – интересуется лысый.
– Внук? Какой внук? А-а. Да я его и не видел.
И опять курят и напряжённо молчат.
Серёга возвращается и докладывает:
– Прямо сюда взносы притащит. Говорит: принесу, но пить всё равно не буду.
– И пусть не пьёт, нам больше! – говорит лысый.
– Да куда он денется, – хладнокровно говорит старший.
Начинается интересный спор: будет Сенька пить или не будет. Спорят, конечно, на бутылку.
Замечают среднеазиатского дворника, который всё это время подметает двор, делая сидение компании более комфортным. Мужики, ожидая Сеньку, это тоже обсуждают.
– Мети, мети, – говорит лысый. – Чурки гнали нас из республик, гнали русских. И что? При Мишке и Борьке, вспомните. Гнали, глотали суверенитет. Наглотались, теперь отрыжка пошла, в Россию просятся. Вон, вишь, за метлу уцепился. И боится, чтоб не отняли. Казах, что ли? Узбек, наверное. Туркмены, таджики – те дома больше сидят.
– Сюда Кавказ прёт, – говорит Серёга. – Грузины мимозу возили да гвоздики, сейчас криминал. Татар в Москве полно, Молдавия. А уж азеры эти все рынки захватили. Украина наловчилась других доить. Если что, они и армянок на хохлушек переделают. Где хохол прошёл, там двум евреям делать нечего. Евреи вообще нас задушили.
– Да не евреи, жиды. Евреев уже не остаётся, – говорит лысый. – Москва им мёдом намазана. Всегда в неё ползут.
– Ползали раньше за невестами, – вставляет Серёга. – У Пушкина вон помещица Ларина повезла Татьяну Ларину в Москву, «на ярмарку невест». И генерала отхватила.
– Да мы-то что, выдержим, – продолжает лысый, – не впервой последнюю рубаху отдавать. А вот в Европу Азия пошла как саранча. И главное – молодёжь прёт. Думаю, это же от армии, это же дезертиры. Родина у них в опасности, а они в Европу.
Старик поднимает голову. Видно, что он мучается сильнее других:
– Вы или в самом деле дураки, или притворяетесь. Это же готовится Третья мировая война против России. А с востока идёт жёлтая демография.
– Чувство родины убито, – объясняет лысый. – Это главное и даже в украинском вопросе. Бросить родину – срам! Если родине плохо, почему мне должно быть хорошо? Но Россию не одолеть. Если что с Россией случится, то всем остальным будет ещё хуже.
– Да где этот Семён? – вопрошает старик. – Дайте ещё сигаретку.
Руки у него трясутся, долго прикуривает. Жадно затягивается:
– А если вот так пить будем, так и русских не останется.
– Куда ж мы денемся?
– Как куда, туда! – старик тычет рукой, показывая вниз, на усыпанный окурками асфальт.
– И что такого? – спрашивает лысый. – Там ещё лучше. Уж где-где, а в Царстве Небесном только русским и рады. А жизнь, между прочим, безконечна.
– А про детей не думаешь? Про внуков? Что, и им жить в такой Москве? Нет, ребята, господа-друзья-товарищи, надо, надо нам в Нижний!
– С чего в нижний? Давай уж в верхний.
– Какой верхний? Я говорю, в Нижний Новгород! Оттуда пошло ополчение. Россию спасали от иностранщины. Вся надежда на Нижний. У меня предок в ополчении был. Моя прапра какая-то бабка все драгоценности отдала.
– Всё равно бы ты пропил, – поддевает Серёга. – Ваше поколение слиняет, совковое, жизнь наладится.
– Не гони седых, – говорит старик, – придут рыжие.
– Пьём, да не больше некоторых! – Лысый хочет договорить. – Не те, конечно, нынче нижегородцы, их горьковчане подпортили. Надо, знаете что? Надо восстановить гордость русского человека. Надо напомнить, что всё в мире создано гением русского ума.
– Тебя ещё не звали на трибуне выступать? – насмешливо говорит Серёга. – Ты и Жириновского переговоришь. Надо нам эту власть валить. Майдануть её. Коррупционную.
– Тьфу, – плюётся старик, – дурак ты и не лечишься. Болотник ты, больше никто. Валить её для кого? Для окончательного ворья? Для жидовни? Вы что, не видите, что все, кроме русских, с ума сошли? Да на эту нынешнюю власть молиться надо!
– Именно! – восклицает лысый. – Я хоть в церковь не хожу, но священников слушаю. Не политиков же слушать. Священник говорит: вы мОлитесь, чтоб вам лучше стало? Да вы молИтесь, чтоб хуже не было!
Появляется Сенька. Издалека победно вздымает сумку. Подходит дворник, показывает, что надо тут подмести.
– Успеешь. Вначале выпей.
– Не могу, нельзя, – отговаривается дворник.
– Как это нельзя? Ты же в России! Ты куда заявился? Ты почему неподготовленным приехал?
Но выпьет ли дворник, выпьет ли Сенька и кто выиграет пари, мы не знаем. Компания оживилась, ей сейчас хорошо, ей сейчас не до России.
Владимир Николаевич КРУПИН