Архив:
В этот раз я решил не изменять ни имён, ни географических названий, ни последовательности событий, но изложить всё так, как было, – с протокольной точностью.
Думаю, что форма документального отчёта – это то, что больше всего подходит для описания совершенно необычайного случая, произошедшего со мной во время одного из многочисленных посещений Афона.
Это не значит, что в других моих рассказах о Святой Горе я что-то приврал, приукрасил или додумал. Отнюдь. Я иногда менял имена героев – и то лишь потому, что чужие судьбы и случаи, о которых я рассказывал, – это очень личное, часто – сокровенное. Зачем это выставлять напоказ? Кроме того, афонские монахи не очень-то любят, когда о них рассказывают в книгах или журналах. Знаю одного замечательного писателя, близкого мне по духу человека, который в подробностях описал свои беседы с одним афонитом и издал это отдельной книжкой, не изменив имени героя своих повествований. Так тот монах потом мне рассказывал, что после издания этой книжки «все русские на Афоне на него пальцем показывали и подтрунивали». «Ох уж эти писатели и журналисты, – сокрушался монах. – От вас ни житья, ни покоя!»
Но я – тот, кто, по меткому замечанию Чехова, болен «писательским зудом», потому не в силах удержаться, чтобы не положить на бумагу свои впечатления от поразивших меня на Афоне людей, разговоров, случаев. Надеюсь, что этим моим повествованием никому не досажу.
Итак, дело было летом. После утренней службы в церкви скита Святой Анны, что недалеко от юго-восточной оконечности Афона, я сидел на скамье рядом с храмом и любовался изумительным видом на море. Скит этот «прилепился» к горе, довольно высоко над морской гладью. Чтобы подняться туда с пристани, надо потрудиться. Нетренированному путнику придётся несколько раз остановиться и отдышаться, прежде чем он сможет постучаться в двери обители. «Надо ещё побродить здесь, в окрестностях скита, – думал я. – А то вниз спустишься, наверх уже не заставишь себя идти. Куда двинуть?»
Я вспомнил, что, по рассказам моих друзей, где-то здесь неподалёку должен жить известный на Афоне греческий монах по имени «папа Янис» – «отец Иоанн» по-русски. Я слышал о нём, будто это совершенно необычный, духоносный и прозорливый старец, к которому едут за советом многие миряне-греки. И даже афонские монахи не пропустят случая испросить какого-нибудь совета у папы Яниса при встрече.
Мне рассказывали, что папа Янис частенько отплывает на лодке от афонского берега, чтобы ступить на палубу небольшого прогулочного кораблика, который встаёт на рейд в полукилометре от афонского берега, но не причаливает к местной пристани, поскольку на его борту – женщины. Да-да, верующие женщины, которые, не имея возможности попасть на Афон по причине уже многовекового запрета, нашли вот такой способ получать духовные наставления от афонских старцев. Женщины, которые желают поговорить с папой Янисом, просят тех мужчин, которые часто бывают на Афоне (таких в каждой греческой деревне знают по именам), и через них доносят до папы Яниса своё желание с ним пообщаться. А тот назначает им день и час, кода подплыть к Афону. Чаще всего набирается целая компания таких женщин, чтобы папа Янис мог, выйдя с Афона, поговорить со многими, а не с одной.
Вот так подойдёт кораблик и встанет напротив пристани скита Святой Анны. А на палубе с нетерпением ждут, отчалит ли какая лодка от берега. И вот издали видно: двое монахов подошли к берегу, садятся в лодку, и та под глухой гул моторчика пробирается сквозь морскую рябь к кораблю с паломницами. Вспыхнувшее было на палубе радостное оживление постепенно, по мере приближения лодки, переходит в напряжённое замирание. Не только потому, что у пассажиров корабля сейчас состоится долгожданная встреча со старцем, но и потому, что старец может сказать нечто такое, что совсем не понравится вопрошающим. А выполнять слова старца надо! Если не выполнять, зачем тогда приезжать и мучить старца вопросами?
Итак, папа Янис уже на палубе. Раздаёт благословения. Улыбается. Потом, отойдя поодаль так, чтобы морской бриз мог заглушить его речь для посторонних, один на один разговаривает с каждой паломницей. Я, естественно, не присутствовал при таких личных беседах. Но по опыту бесед с другими афонскими старцами и, главное, по опыту моей собственной встречи с папой Янисом, могу предположить, что разговор тот вёл примерно так: «Не безпокойся, будет у тебя ребёнок. Молись Богу. И муж пусть молится!» – говорит папа Янис одной. «А ты чего ревёшь? Ты сначала курить брось, и твои проблемы уладятся!» – приказывает он другой. «А ты давно не исповедовалась. Ты вообще в церковь не ходишь! А спрашиваешь, почему на тебя всё это навалилось!» – отчитывает он третью.
Вот к такому старцу я вознамерился попасть, что называется, на приём. У меня были некие вопросы, на которые я хотел получить ответ именно от известного папы Яниса. Я посмотрел на часы: «Здорово! Сейчас час дня. Через часок освобожусь. И ещё останется время на другие визиты», – планировал я свой дальнейший обход афонских «достопримечательностей».
«Где живёт папа Янис?» – спросил я у первого попавшегося мне на глаза монаха. «Туда, вниз», – монах указал на дорогу, терявшуюся в густой зелени деревьев и кустарников. Уже через сотню метров дорога превратилась в каменистую тропу шириной в метр-полтора, которая прижалась к склону горы: с одной стороны довольно крутой спуск, скорее даже обрыв, с другой – почти стена, круто взмывшая вверх. У этой дороги не было обочины, с неё нельзя было сойти, по ней можно было идти либо только вперёд, либо только назад. Я шёл, мысленно планируя предстоящий со старцем разговор: как я начну беседу, что спрошу вначале, что потом. Радовался, что такая тропа не даст мне заблудиться: если эта дорога ведёт в келью старца, а она тут единственная, нет никаких перекрёстков и ответвлений, значит, я рано или поздно буду у цели. Я шагал машинально, погружённый в свои мысли.
К реальности меня внезапно вернул чужой стеклянный взгляд – на меня в упор смотрел мул, словно выросший передо мной на тропе неизвестно откуда. От неожиданности я испугался и сделал шаг назад. Это был обычный афонский мул, которых завозят сюда с давних времён и используют как вьючный транспорт, особенно в скалистых и труднодоступных районах Афона, куда никакая машина попросту не залезет, а мул пройдёт везде, да ещё с поклажей в сто килограммов. Этот же мул стоял поперёк тропы, полностью её перегородив и повернув свою продолговатую морду в мою сторону.
– Давай, отойди в сторону, приятель! – скомандовал я мулу.
Тот стоял неподвижно. Обойти мула было невозможно. С одной стороны крутой спуск – будешь обходить, весь изранишься о камни и кустарник. С другой – такая же крутая стена, не залезть. И главное, я уже вижу за деревьями, буквально в двадцати метрах, некую келью – двухэтажное каменное строение с какой-то табличкой у двери. Колокольчик висит с верёвкой на языке. «Точно, – думаю, – это и есть келья папы Яниса. Другого быть просто не может. До неё уже рукой подать. А я тут всё ещё безуспешно пытаюсь уговорить мула уступить мне дорогу. Смех и слёзы. Кому рассказать – засмеют!»
Обходить мула, вплотную притиснувшись к нему, я боялся. Спереди обходить – укусить может. Что у него в голове? Полудикое животное. Сзади обходить – тоже категорически нельзя. Я видел однажды рабочего-грека, который получил от мула копытом в бровь. Человек чудом выжил. Помню, как этого грека лечили, делали перевязки в одной русской келье, где среди монашеской братии был бывший врач. Картина была страшная.
Прошёл час, может, полтора. Я ждал, безнадёжно глядя на мула, а он – тупо – на меня. Мул стоял как памятник самому себе. Я начал нервничать. Вдруг мул, так же неожиданно, как и в начале нашего знакомства, сдвинулся с места и зацокал по камням вниз. Дорога была свободна! Через пару мгновений, как мне показалось, из-за стен кельи я услышал звук била (такая длинная деревянная палка, стуча по которой, дежурный монах призывает остальную братию к какому-то совместному деланию, например, на общую молитву). И ещё через мгновенье я уже стоял у двери кельи папы Яниса – а это была именно она – и вчитывался в надпись на табличке. Там по-гречески было написано: «ΩΡΕΣ ΚΟΙΝΗΣ ΗΣΥΧΙΑΣ 14:00 – 16:00». Что по-русски означает: «ЧАСЫ ИСИХИИ 14:00 – 16:00». То есть «часы безмолвия и тишины» или, уж совсем просто, «просьба не безпокоить с 14:00 до 16:00». Я посмотрел на часы – было 16:01.
И в этот момент меня осенило, как будто кто-то просто вложил в мою голову мысль: мул выполнял роль строгого привратника для таких безпардонных дураков, как я, которые непрошенными гостями стучатся в монашеские кельи в те часы, когда монахи молятся или отдыхают. Время исихии прошло, и в ту же минуту мул пропустил меня к дверям кельи.
Я был настолько поражён этим обстоятельством, что воспоминания о самой встрече с папой Янисом, который вышел и отвечал на мои вопросы, теряются на фоне впечатлений от поведения мула. Говоря со старцем, я был как в тумане. И вдруг увидел себя со стороны – горделивого и без оснований требовательного к другим людям. Мой язык заплетался, вопросы не выстраивались так, как я хотел. Не буду рассказывать, что именно меня интересовало. Скажу только, что старец, видя мои путаные и несущественные вопросы, поторапливал меня: «Побыстрее давай, парень! Спрашивай, спрашивай. А то сейчас служба начнётся, мне надо идти».
…Я шёл наверх, в сторону скита Святой Анны, подавленный и огорчённый своей глупостью. Почему я рвался попасть к старцу именно в эти часы, когда никто не позволяет себе рядом с кельей даже громко разговаривать? Разве я этого не знал? Я ведь не в первый раз на Афоне. И почему старец должен был тратить на меня время и со мной разговаривать? Ведь я задавал ему вопросы, на которые, по большому счёту, и сам знал ответы...
Интересно, а тот мул всё ещё бродит вокруг кельи папы Яниса?
Игорь Борисович
Пшеничников