Архив:
11 февраля 1941 года, 75 лет назад, родился Юрий Поликарпович Кузнецов
Не раз мы в журнале писали о сыне солнечной Кубани, который родился накануне войны, а после службы на солнечной Кубе ворвался в литературную жизнь Москвы, в русскую поэзию и выразил самую мрачную пору ХХ века – распад великой державы. Кузнецов узрел разломы, провалы и прорехи духа, из которых надвигалась тьма, и стал как всадник-гонец из стихотворения «Знамя с Куликова», который спасал на теле изодранный стяг, «чтоб поздние дети могли латать им великие дали и дыры российской земли».
В стихотворении, посвящённом Станиславу Куняеву, он написал пророческие строки: «Потому что Третья мировая // Началась до Первой мировой». На этой войне солдаты Слова, певцы Империи, укрепляющие дух защитников, – не нужны, они шельмуются или замалчиваются. Тут гражданская школа поручика Лермонтова или георгиевского кавалера Гумилёва вытесняется филологическими изысками, кружевами Мандельштама и Бродского. Но характерно признание Евгения Рейна, которого Иосиф Бродский называл своим учителем: «Кузнецов, как всякое очень крупное явление, в общем-то, вышел из тьмы, в которой видны некие огненные знаки, которые мы до конца не понимаем. Нам явлен поэт огромной трагической силы, с поразительной способностью к формулировке, к концепции. Я не знаю в истории русской поэзии чего-то в этом смысле равного Кузнецову…
Он – поэт конца, он – поэт трагического занавеса, который опустился над нашей историей… Он силой своего громадного таланта может сформулировать то, о чём мы только догадываемся. Он говорит тёмные символические слова, которые найдут свою расшифровку, но не сегодня и не завтра. И поэтому та часть русской истории, о которой некогда было сказано, что Москва есть Третий Рим, кончается великим явлением Кузнецова».
То есть и в противоположном лагере признали гениальность Кузнецова, но СМИ позорно промолчали даже о преждевременной смерти надорвавшегося поэта в мрачном ноябре 2003 года. Он с неистовой силой писал свою главную поэму «Путь Христа», где хотел «представить Христа живым человеком». Поэма была опубликована в «Нашем современнике» с благословения о. Дмитрия Дудко. Вообще, многолетняя работа в этом журнале – особая и последняя глава в жизни Кузнецова. Она родила замечательную книгу поэта и главного редактора «Нашего современника» Станислава Куняева «…И бездны мрачной на краю. Размышления о судьбе и творчестве Юрия Кузнецова», которая стала глубоким исследованием этой удивительной и неразгаданной судьбы. Откликаясь на неё восторженной рецензией, критик Канавщиков вдруг решил противопоставить мудрой любви Куняева мои воспоминания из прошлой статьи в журнале «Русский Дом»: «Можно привести пример из Александра Боброва. Который тоже очень любит Юрия Кузнецова, но который предпочитает любить не Кузнецова как конкретного автора, с оригинальным лицом, неповторимым почерком, с собственной биографией, но любить, как придуманную им икону. Бобров предпочитает просто не замечать то в Кузнецове, что не близко его мировосприятию. “Мы сидели с… Юрием Кузнецовым в памятном “пёстром зале” ЦДЛ в перестройку, когда уже начала трещать держава, и на мой вздох “Не удержать…” Юрий играл желваками и почти кричал: “Нет. Только держава – от Тикси до Кушки. До Кушки!” – эмоционально выстраивает собственную вселенную Бобров. Хотя реально нужно ещё поискать другого автора, который бы так много в позднее советское время писал о распаде, разрыве семейных, родовых связей, который бы был столь апокалиптичен, столь бездноцентричен, как Юрий Кузнецов…»
Почему-то сегодня у русских литераторов в крови: сталкивать друг с другом поэтов, даже глядящих в одну сторону и поющих об одном. Зачем?! Неужели затем, чтобы мы проиграли Третью мировую? Именно об этом призрачном наваждении с горечью и писал Кузнецов:
Мы не восстанем во плоти
Перед лицом Суда.
Да нас и не было почти
Нигде и никогда.
Мы показаться лишь могли
В ту ночь на Рождество.
Мы – сновидения Земли
И больше ничего…
С точки зрения чисто филологической, Кузнецов сказал о себе сам: «Всё, что касалось меня, я превращал в поэзию и миф. Где проходит меж ними граница, мне как поэту безразлично. Сначала я впитываю мир и вещи мира, как воду губка, а потом выжимаю их обратно, но они уже становятся другого качества. Я осваивал поэтическое пространство в основном в двух направлениях: народного эпоса (частично греческого), русской истории и христианской мифологии». С точки зрения поэтической – Кузнецов неисчерпаем и ещё ждёт своего прочтения.
Несколько лет назад я ехал в Краснодар на первые Кузнецовские чтения. Утром над безкрайней степью поднималось огромное солнце, и родились стихи:
Не подвластен ни тучам, ни штормам,
Ни делам человеческих рук
Над кубанским сентябрьским простором
Поднимается розовый круг.
В нём кипит и клокочет такое,
Что фонарь придорожный поник.
И из розового в золотое
Переходит сияющий нимб.
Столько сполохов невыразимых,
Столько мощи ярило прольёт!
Над распаханным полем озимых
Кузнецовское солнце встаёт.
Александр Александрович
БОБРОВ