Архив:
Интервью протоиерея Андрея Немыкина, руководителя отдела по взаимодействию с Вооружёнными силами и правоохранительными учреждениями Ростовской и Новочеркасской епархии
«Самое главное для бойца – это умение вовремя преодолеть страх, не дать ему тебя схватить, зажать в тиски. Чтобы ты понял: да, это страшно, да, это, может быть, последний миг твоей жизни, но он должен быть таким мощным, таким ярким, таким красивым…»
Слова эти принадлежат не опытному бойцу и не генералу, а священнику, который знает, что такое война, совсем не понаслышке. Батюшка, на первый взгляд, ничем не отличается от других священнослужителей – ряса, священнический крест и очки. Однако в особые дни отец Андрей надевает ордена и медали, полученные им за участие в боевых действиях во время чеченской кампании. Он – первый священник в Ростовской области, кто отважился отправиться в горячие точки, чтобы поддержать наших воинов на поле битвы.
– Отец Андрей, как вы впервые оказались в месте вооружённого конфликта?
– Первый раз я попал туда благодаря своему покойному другу, офицеру пресс-службы Северокавказского округа внутренних войск. Когда началась вторая кампания, Георгий Писарев мне сказал: «Батюшка, бойцы спрашивают, почему наши батюшки не приезжают. Нам тут тяжело, хоть бы поддержали, помолились тут за нас с нами…» Я подумал: а почему бы нет, ведь раньше было полковое духовенство. Ну и конечно, в реальных боевых действиях принимал участие…
– Как именно?
– В том числе и с автоматом в руках. Всякое бывало. Владыка Пантелеймон, тогдашний наш епархиальный архиерей, когда услышал мой рассказ об обстановке, махнул рукой, сказал: «Смотри сам. Но учти: если сам кого-нибудь убьёшь, будешь запрещён в священнослужении».
По милости Божией отец Андрей никого не убил и уже более двадцати лет несёт своё служение Богу и людям. А 25 лет назад молодой человек, студент Новочеркасского политехнического института, и не думал, что станет священником.
– Не было веры, не было ничего, но мне было интересно. Нам говорили, что религия – это удел, как сейчас принято говорить, маргиналов, людей заблудших, но я, когда уже стал приходить в «меру возраста совершенна», стал наблюдать, что в храм ходят не только старухи и старики. Люди, с которыми я начал общаться, просто потрясли меня: опытные, прошедшие войну, их нельзя было назвать невежественными, забитыми, задавленными… И стереотипы, которые создавали у нас в головах, стали постепенно рушиться.
Потом была встреча с отцом Модестом (Потаповым), сейчас уже покойным, – человеком, который обладал настоящим даром любви к людям. Именно он благословил Андрея Немыкина стать священником. У будущего пастыря церкви был выбор: пойти в бизнес – или следовать за Христом. И свой выбор он сделал.
А потом началась война в Чечне, и молодых ребят стали отправлять служить в горячие точки.
– Когда я там оказался, то увидел, что в принципе там и делать-то ничего особо не надо. Надо просто быть с солдатами, жить с ними одной жизнью. И если они подвергаются риску – тоже подвергаться риску. Если они идут в атаку – с ними идти в атаку. Если они отступают – с ними отступать. То есть, как говорил апостол Павел, «с плачущими плачьте, со смеющимися смейтесь». Вот так и я старался поступать.
Конечно, в моменты, когда можно было поговорить, разговаривали по душам. Сначала ребята долго привыкали, потому что это было тоже в диковинку. Рясу я снял буквально на второй день. Первый день я ещё в ней покрасовался, а потом ко мне подошёл один разведчик и говорит: «Святой отец, мы, конечно, не против этих ваших всех нарядов, но знайте, что, во-первых, вы хорошая мишень, мы на равнине – в любой момент пуля прилетит. А во-вторых, мало того, ещё кого-нибудь рядом с вами ухлопают. Давайте вам чего-нибудь подберём из одёжки…»
А когда находился уже непосредственно в лагере, на территории, освобождённой от боевиков, там надевал подрясник. Причём было много ребят-мусульман – татары, башкиры. Подходили, разговаривали, но никаких споров у нас не возникало, не до того было, а говорили просто о жизни. Когда в 7-м отряде специального назначения поставили часовню, мы повесили на стенах таблички с именами всех погибших бойцов отряда. И там около восьмидесяти процентов – братья-славяне, и где-то двадцать процентов – ребята-мусульмане, выходцы из Поволжья. Один генерал приехал из Москвы, увидел и начал возмущаться: что, мол, мусульмане делают в православной часовне? Я ему задал вопрос: «Товарищ генерал, а когда вы их на смерть посылали, вы спрашивали, кто какой веры, национальности? Они вместе служили, вместе кусок хлеба делили и вместе погибли. И что мы теперь будем – христиане направо, мусульмане налево?»
Никогда не забуду, как однажды приехала мать погибшего лейтенанта Яфарова Джафяса, Героя России. А я в тот трагический день как раз был с ним в бою, он погиб метрах в 150 от нашей группы. Она подошла ко мне и говорит: «Я хоть и мусульманка, но очень благодарна за то, что вы храните память о наших детях, мусульманах. Огромное вам материнское спасибо от всех».
– Отец Андрей, а в первый раз было страшно?
– Да мне до сих пор бывает страшно. Уже и возраст, и внучка уже родилась… А с другой стороны, пока жив, пока можешь благовествовать – благовествуй. Подходят мальчишки, которых ты даже не знаешь, а они видели фотографии, слышали рассказы и спрашивают: «Батюшка, а вы с нами поедете? Мы в командировку в первый раз…» Еду, а они ко мне подходят в эшелоне, задают вопросы. Стараюсь их приободрить, внушить ту веру, которая помогает, как говорится, и горы переставлять.
– Когда вы в первый раз вернулись обратно, чувствовали какую-то перемену в себе?
– Нет, в первый раз нет. А вот вторая командировка, когда там реально потрепало – бои в Комсомольском, на исходе моей командировки контузия была, другие неприятности… Вот тогда в какой-то момент мне стало уже всё равно – убьют меня или нет. Была только одна мысль, которая сверлила: чтобы непостыдно умереть. Вот это было страшно – что ты можешь погибнуть, а своего предназначения до конца не выполнил.
А страх – это естественное человеческое чувство. Страшна даже не смерть – это мгновение, – а вот если покалечат. Сколько я в госпитале крестил, исповедовал и причащал ребят с оторванными руками, ногами… Вот это самое было тяжкое. Только вера в Бога, надежда на лучшее, любовь к ближним своим, ради которых ты всё это делаешь, помогают тебе. Только с Божией помощью преодолеть это можно, не своими слабыми силами – только с помощью Божией благодати. И если Бог не уврачует твои раны, то никто не уврачует – ни психолог военный, ни психиатр. Тем более не водка и не наркотики – это всё только усугубляет, загоняет проблему внутрь. Стакан, другой, третий – и вроде бы пошло расслабление… Какое там расслабление? Я сам был в этой ситуации, где-то месяца два у меня с этим были серьёзные проблемы после контузии, сам не рад был. Потом как-то отпустило – после третьей командировки.
Тогда вообще страшно было ехать. Я себя в вертолёт буквально пинками заталкивал. У меня мысль была такая: скажу, что заболел. Соврать можно было, и никто и не заметил бы. Но в какой-то момент мне стало вдруг ужасно стыдно. Подумал: ребята там ждут, наобещал с три короба, что вернусь, что буду с ними до конца. И вот буквально силком себя заставил: плохо мне, но полечу. И вот с тех пор езжу, езжу и езжу…
– Сколько у вас было командировок?
– Больше двадцати. Буду ездить, пока здоровье позволяет.
– А какие-нибудь яркие положительные впечатления у вас остались от командировок?
– Конечно! Крещение Господне в Урус-Мартане, когда устроил я купание и себе, и личному составу. Холодно было. Стояла группа офицеров управления дивизией, командир дивизии, генерал... Я воду освящаю, снимаю китель – и на себя ведро воды выливаю. Они: «Ох! Силён батя!» Я говорю, мол, сейчас вас тоже окроплю, и давай поливать... (смеётся). Ко мне потом ребята подходили, говорили: слушай, мы думали, заболеем после этого – никто не заболел. Я потом был в санчасти дивизионной, врач сказал, что не было ни одного обращения. Наоборот, и те, кто болел, выздоровели.
Тяжёлые часы и минуты сменяются радостными моментами – командировка заканчивается, и отец Андрей возвращается домой. А дома его ждёт семья – жена, дочь, сын и теперь уже маленькая внучка. Для них каждая поездка отца Андрея – это время молитв, надежд и ожидания.
– Поначалу всё было бурно, со слезами, с выяснением отношений. Потом стало как рутина, обыденно. Жена научилась внешне не показывать, никак не проявлять своей тревоги, хотя я приезжаю домой – лампада горит, молитвослов. Видно, что терзают, пока меня нет. Молятся и ждут!
– А есть моменты, за которые вы испытываете если не гордость, то радость?
– Радость я испытываю постоянно! Дело в том, что уже есть и ученики мои, которые учились когда-то в духовном училище, а сейчас достигли каких-то высот, и встречи у нас бывают. И радость от того, что человек помнит, как я крестил и венчал, какие слова говорил. Радость от того, что жизнь жительствует, от того, что каждый год мы, как говорится, «радостью друг друга обымем» и произносим самые замечательные слова: «Христос воскресе!» Радость от того, что Господь с нами. Бывают, конечно, и моменты, когда от безсилия просто опускаются руки. Когда ты видишь, что потерпел поражение на этом поле брани. И сам оказался не на высоте, и человека какого-то подвёл или не спас от беды. Но потом вспоминаешь: «Сила Божия в немощи совершается». И опять благодать врачует, вразумляет и наставляет. Поэтому можно проиграть сражение, битву, но надо стремиться к тому, чтобы выиграть войну.
Беседовала Ульяна Владимировна РОМАНЕНКО