Архив:
Мне кажется, фильм «Солнечный удар» – лучшее из всего созданного режиссёром Никитой Сергеевичем Михалковым за последнее время. Он – наш современник, и в этом нам очень повезло, потому что его творчество – в поле нашего зрения. Его фильмы, его актёрские работы интересны, порой спорны, но всегда по-своему талантливы. И вот теперь «Солнечный удар».
Фильм – откровение с нежностью и одновременно безпощадностью к людям, не уберегшим страну, утратившим вместе с Родиной и собственную жизнь.
Фильм – предостережение: сегодня всё может вновь повториться и с нами, и с Россией. Художник такого уровня, как Михалков, видит дальше, понимает глубже и предчувствует раньше. Но прислушаемся ли?
Фильм – притча. Да, конечно, притча, но без навязывания, без давления, здесь про себя всё нужно решить самому.
О «Солнечном ударе» хочется думать, он задевает, будоражит, волнует, заставляет возвращаться к фильму снова и снова. Надо очень сосредоточиться, чтобы уловить все его символы, знаки и смыслы. И потому оставим за скобками великолепную игру актеров. Здесь нет второстепенных героев, все главные – в свой момент. Фильм настолько цельный, что невозможно вычленить из него ни одного элемента. Прекрасна операторская работа, когда каждый последующий кадр как бы вырастает из предыдущего или вдруг неожиданно переворачивается, как сторона кубика Рубика, из цветного яркого – в серое солдатское. Режиссерский талант, гениальная музыка. Всё это вместе – «Солнечный удар».
Фильм наполнен параллелями, и важно уловить зримую, но постоянно ускользающую нить времен, событий и вещей. Вот каюта парохода «Летучий» – светлая, пронизанная солнечными бликами, которые играют на фаянсовом кувшине с водой. С его носика сейчас сорвется влажная капля, и она срывается, весело ударяясь о дно блюда. Вот гостиничный номер, куда занесло наших героев, и опять те же звуки капельного перезвона. А вот речная волна плещется о борта «Летучего»… И так всегда: легкие всплески воды словно рассыпаны по всей канве фильма. Восприимчивый зритель улавливает тонкую связь между нежной капелью и безпощадным валом неумолимой воды, поглощающей баржу с запертыми наглухо людьми – офицерами разбитой Белой армии. Там свои внутренние конфликты. Ротмистра, единственного, кто не срезал свои офицерские погоны; полковника, здраво рассуждающего о безполезности сопротивления, может быть, просто сначала струсившего, а потом и предавшего товарища. Офицера с охотничьей собакой и казачьего командира. Всех их запечатлел на своём фотоаппарате юный мальчик, самодеятельный фотограф. Постойте, кого же он нам напоминает? Да это же Лариосик из «Белой гвардии», только вместо штатского одетый в юнкерскую форму. У него тот же южнорусский акцент с украинскими интонациями. Его родители, рассказывает юнкер, уже покинули Россию и ждут его в Париже, вот адрес…
В фильме у героев почти нет собственных имён. Мы так и не узнаем, как зовут главного героя, молодого поручика, вздумавшего прокатиться на белом пароходе, возвращаясь из отпуска, и неожиданно получившего солнечный удар. Не узнаем, как зовут его спутницу, вместе с ним пережившую сильнейшее жизненное потрясение, молодую женщину с голубым воздушным шарфом, который то и дело норовит покинуть хозяйку...
Но нет, имена в фильме всё-таки появляются. Да еще какие! Неистовая большевичка Розалия Землячка, венгерский последователь Ленина – Бела Кун, начальник политотдела Красной армии Георгий Сергеевич.
Вот именно так изображали «комиссаров в пыльных шлемах» в фильмах моего советского детства: честных неподкупных героев с открытым взором. Они и на помощь товарищам придут, и беляков сразят, и Родину спасут. Комиссар Георгий Сергеевич точно такой же. И говорит он спокойным, даже тихим голосом. Кстати, в фильме Михалкова неистовствует только Розалия Землячка, и то, всё время оправдываясь своим неуёмным темпераментом. Но – странное дело! – её визг как бы вторит железному скрежету механизмов парохода из другой части фильма, мирной и безмятежной. А потом этот же скрежет повторится, когда за офицерами, спустившимися в глубь баржи, намертво захлопнутся тяжёлые люки. Этот тревожный зубодробильный звук как предвестник беды. И она случилась.
Георгий Сергеевич должен зарегистрировать офицеров, прежде чем их посадят на баржу и утопят запертыми в тесном трюме. Они об этом ещё не знают и даже не догадываются об участи, которая их ожидает. Он, Георгий Сергеевич, добрый: разрешает брать с собой и собаку, и фотоаппарат, и даже редкую коллекцию табачных изделий. А чего ж не взять-то? Он-то уже про всё знает и потому вступает с бывшими врагами в беседы, ласково предлагая расписаться под практически смертным приговором. «Пишите: 21 ноября 1920 года. Воскресенье. Нет, воскресенье не надо писать». Терпеливо ждет, пока офицеры (офицеры!) сами срезают себе погоны… Зачем их срезать, если всё равно впереди – гибель? А вот тут-то и главная казуистика: перед концом унизить, опустить до своего уровня, растоптать не только офицерскую честь, но и человеческое достоинство. И какая убеждённость в правоте!
Какие ложные мотивы и резоны! И всё – в смысле защиты Отечества…
Хотя что-то тёплое в этом человеке вроде бы шевельнулось. Это когда офицер, наш герой, уже на барже разворачивает свёрток, переданный ему Георгием Сергеевичем. А в свёртке – часы, те самые, которые забыл забрать наш герой, тогда еще поручик, у мальчика Егория. Так вот кто этот Георгий Сергеевич! Тот самый мальчик Егорий, с которым поручик, оглушённый солнечным ударом, провел весь летний день далекого 1907 года. Пытливый такой мальчик, он только что от своего учителя в гимназии услышал об учении Дарвина. Происхождение видов так потрясло его, что он раз двадцать спрашивает у поручика: «Что же, тогда от обезьяны – и сам царь, и государыня, и детишки их?! И великие князья?! И матушка с папашей – от обезьяны?! И я?!!»
Из пытливого мальчика вырос честный человек: через тринадцать лет возвращает часы их прежнему владельцу. Хотя бы даже и перед его смертью. И тут в нас, зрителях, просыпается надежда: ну, не может быть, чтобы все эти прекрасные люди погибли в этой проклятой железной банке! Ну, вот сейчас честный и мужественный Георгий Сергеевич как-то исхитрится и спасёт обречённых. Пусть наш герой даже погибнет, но потом, не сейчас, не от рук милейшего Георгия Сергеевича…
И вот уже Георгий Сергеевич в ответ на отчаянные призывы офицера тоже поднимает в приветствии руку. И машет ею… Но в то же мгновение, к нашему ужасу, понимаем, что это не приветствие, а отмашка начать операцию по уничтожению баржи. Катер отходит, баржа начинает сначала медленно, потом стремительно погружаться в воду… Георгий Сергеевич стоит на пирсе, внимательно наблюдает эту картину гибели до конца: он должен доложить неистовой Землячке, что задание выполнено. И во взгляде его нет ни жалости, ни сочувствия. Одна твердая коммунистическая правота. Но опять вдруг что-то в лице его шевельнулось, он тянет руку к пролетарской кепке, чтобы сорвать её с головы по русскому обычаю, провожая ушедших. Или даже перекреститься? Но и тут зритель не угадал: Георгий Сергеевич поправил кепку, чтобы она удобно прилегла к голове, холодно же… Да это и не кепка вовсе, а фуражка, вот и на околыше её высунулась чёткая красная звезда. Всё! Дело сделано, Георгий Сергеевич покидает пирс.
Когда же и где из чистого светлого мальчика слепился этот несгибаемый комиссар? Когда Егорий превратился в Георгия? Когда впервые усомнился он в непреложности законов жизни? Может быть, это произошло в гимназии, когда продвинутый учитель учил Егория жизни без Бога? Или когда местный батюшка потребовал немыслимую сумму в 10 рублей за освящение простого крестика? Или когда поручик легкомысленно отмахивался от надоедливых вопросов мальчика?
Нет ответа.
В конце показа на экране появляются титры: «В 1918–1922 гг. только на юге и в Крыму погибли более 8 миллионов граждан России». И мы понимаем: ведь в этой непомерной цифре, в эти 8 миллионов вошёл и тот самый список, который так аккуратно составлял вежливый Георгий Сергеевич. Вот и его след остался в истории России…
В фильме «Солнечный удар» есть ещё один знаковый символ. Это голубой шарф героини. Легкий шёлк, подхваченный ветром, то порхает над палубой, то вырывается на свободу и парит над речным простором, то в поисках выхода мечется в железных механизмах парохода. И всегда он вьется, кружится, мягко обволакивая и обманывая своей невесомостью и благоуханностью…
Забытый (или нарочно оставленный на память поручику), этот шарф в конце концов достаётся хозяйке городской гостиницы. Она повязывает его на голову так туго, что воздушный шёлк превращается в плотный комок. А сверху накидывает тёплый платок грубого красного цвета. И нет голубого воздушного шарфа – символа прекрасной и ушедшей жизни. Жизни, в которой случается любовь такой огромности и неожиданности, что почти не в силах выдержать её человеку. В рассказе Бунина герой после этого любовного потрясения чувствовал себя постаревшим на десять лет.
Я вот думаю: для нас, зрителей, наверное, лучше было бы, чтобы поручик застрелился в гостинице после ухода любимой. А Михалков продлил его жизнь, заставив пережить не только глубоко личные, но и гражданские потрясения – гибель страны, гибель России, гибель Родины…
Очень больно. Ему – тогда. Нам – сейчас.
Мировая премьера фильма «Солнечный удар» состоялась в столице Сербии Белграде осенью 2014 года. Символично, что именно здесь, в этой стране – исток Первой мировой войны, положившей начало обрушению России. И именно здесь находится могила Петра Николаевича Врангеля, который вывез из пылающего Крыма остатки своих войск сначала в Константинополь, а потом в Сербию. Её жители до сих пор хранят благодарную память о том культурном вкладе, который привнесли в их жизнь белые офицеры, – в образование, медицину, воинскую дисциплину. Их полководец покоится в православном русском храме Святой Троицы в могиле с простой надписью – генерал Врангель. И внизу два скрещенных клинка в лавровом венке.
Надежда Валентиновна
ПАВЛОВА