Архив:
Наступило ещё одно утро. Ивановна вздрогнула, как от толчка, и проснулась. Было уже светло. Она спешно натянула на нос очки с отломанной дужкой и испуганно посмотрела на часы: почти шесть – скоро на «работу».
Раскинула шторы. Майское солнце затопило комнату тёплыми лучами. Они забегали по стареньким обоям, по покосившейся тумбочке, по никелированным быльцам кровати. По комнате, в которой живёт Безысходность.
Ещё пятнадцать лет назад в эти дни её маленькая квартирка на окраине наполнялась весёлым шумом. Шутка ли – вырастить четверых! Сейчас тихо до ужаса. Муж десять лет как умер. Сына убили. Старшая дочь-разведёнка бьётся со своими детьми как рыба об лёд. Вчера приходила, просила: «Мама, дай на хлеб!» У меньшей – воспаление мозговой оболочки. Каждую ночь Ивановне снится один и тот же голос: «Дай денег – вылечим дочку!» А откуда у Ивановны деньги? Средняя дочь умерла от рака, оставив на руках у Ивановны сына. Его отец себя заботами об отпрыске не отягощает. Благо, что мальчишка растёт хороший: не курит, с пацанами не куролесит, слушается. Ему Ивановна и отпишет квартиру. Если за долги не отнимут.
Перед праздниками Ивановну вызвали в жэк. Сказали: что-то там нужно доплачивать за квартиру. А с чего ей доплачивать? Может, всё-таки скинут ей что-то как ветерану войны? Посоветовалась с соседкой. Та даже побелела от злости: «Да за что тебе, старой, скидывать-то? И так вас, ветеранов, "ублажают"! Что ты в войну-то делала? От немцев под печкой пряталась?»
И то правда: что она-то делала во время войны? В свои-то одиннадцать лет? Да почти ничего. Мужики все ушли на фронт. Работы в селе было через край. И их, одиннадцати-двенадцатилетних девчонок, посылали сначала на жатву (до сих пор ноет в непогоду разрубленная серпом рука); потом – на молотилку. Уставали смертельно. Была единственная мечта – выспаться. Часто вспоминала свой самый страшный детский грех: кинула два нерезаных снопа в молотилку – ремни-то и соскочили. Как на неё тогда бригадирша кричала!
И кому пожалуешься? У кого помощи попросишь?
«Кому мы нада», – вздыхает Ивановна. Хлебай свой пустой супчик да помалкивай. Она-то будет хлебать.
А внук? Внука жалко. Ему-то и одеться-обуться нужно – растёт же. На бабкиной шее. Бабкина шея негнущаяся и неломающаяся. Закалённая. Всё выдержит. И бабка всё переживёт.
Помнится, в войну, во время наступления немцев, пряталась за селом в заваленной осенними листьями землянке. Вдруг зашуршали чьи-то шаги. Сердце упало. Послышался разговор: русские хотели кинуть в землянку гранату. Заглянули, увидели перепуганные девчоночьи глаза. Пошутили, дали сахару и банку тушёнки. Глаза Ивановны застилают слёзы: может, лучше бы было, если бы её тогда разорвало гранатой? Малодушие… Неверие…
Семь часов. Пора на «работу».
Ивановну часто мучает один и тот же вопрос: что сказали бы её родители, если бы посмотрели сейчас на её, семидесятидвухлетней старухи, «работу»?
Ивановна собирается…
Уезжает подальше, в «центр». Чтоб никто из знакомых не видел.
Сидит на пластмассовом ведре в переходах. Протягивает к людям маленькую, сморщенную, перерезанную военным серпом руку: «Подайте ради Христа!» Ивановне подают. Не всегда, конечно. «Не сберкасса же у людей в кармане», – рассуждает старушка.
Её часто ругают. За то, что «не хочет» жить вдвоём с внуком на пенсию; за то, что не убирает в подъездах; не «смотрит» детей… Да разве «не хочет»? Просто не может. Нет сил. Их даже нет на то, чтобы почаще добираться до этого треклятого перехода. Прыгает давление, падает зрение… В прошлом году буквально переползавшую через дорогу старуху сбил «спешащий по делам» «новый русский». Сбил и даже не остановился. Слава Богу, переломов не было! Но набитая на груди шишка не сходит до сих пор.
Нет сил. А один «пропущенный» в переходе день равносилен дню голодному.
Ивановну здесь уже знают. В том числе и милиция. Два раза бабулька попадала под «чистку» переходов. «Сгрузили, как собак, тридцать человек в одну машину. Кинули одну буханку хлеба. А есть-то хочется. А кто вокруг? Сбор блатных да шайка нищих. Бомжи. А я не вор и не пьяница. Я всю жизнь проработала. И мне не стыдно было побираться. Я есть хотела», – жалится Ивановна.
В «тюрьме» дежурная Ольга Васильевна дала Ивановне хлеба с колбасой. «Дай ей Бог здоровья!» – крестится старушка.
Не «тюрьмы» боялась Ивановна. Боялась, что, как два года назад, вывезут её машиной за город. А сил добраться домой у неё уже не будет. Как боялась – так и случилось. Добрые люди «подобрали» её на дороге. Но то ли от сильного переохлаждения, то ли от нервного потрясения Ивановна сильно заболела и «встать», по сути, уже не смогла. «Кому мы нада?» – плакала старуха в больнице. Она уже засобиралась «помирать», и внука было нестерпимо жалко: как он без неё – кому он-то «нада»? Но они оказались всё-таки «нада». Навещавшему больницу священнику, как раз и «определившему» её в богадельню, а мальчонку – в интернат неподалёку.
Но это уже другая история…
Мария Ивановна РЕБРОВА