Архив:
25 июля 1929 года, 85 лет назад родился Василий Макарович Шукшин
Помню как один из ужасных дней жизни кончину Василия Шукшина, его похороны, гроб в Доме кино. Я не был знаком с ним, не считать же две крохотные встречи. Одна – в редакции журнала «Наш современник», в котором вышла подборка моих маленьких рассказов «Зёрна» в 11-м номере 1972 года. И в этом же номере были рассказы Шукшина. Я по телефону узнал, что номер вышел из печати, и примчался в редакцию. А в коридоре увидел Шукшина и Леонида Фролова, ответственного секретаря журнала.
– Вася, – сказал Фролов, – вот познакомься: Володя, с тобой в одном номере вышел.
– А, – весело сказал Шукшин, подавая руку, – вот из-за кого у меня рассказ зарезали.
Совершенно внезапно даже для себя я обиженно воскликнул:
– Да у меня их десять зарезали!
Вот и вся встреча. Вторая была в «Литературной России», здесь на пятом этаже находилась касса. За гонораром ли приходил Шукшин, или по другим делам, не знаю. Но снова был на скорости, спешил к лифту, но, к радости моей, узнал меня, тормознул, пожал руку, гораздо крепче, чем в первый раз, и обрадовал тем, что мои «Зёрна» ему понравились.
Вот и все встречи.
Осень 1974-го. Прощальная очередь от Белорусского вокзала, в которой стояли, так мне показалось, не люди, а огромные букеты цветов.
Конечно, хотелось, чтобы Шукшин упокоился на родине, но и его окружение, и начальство Госкино сделало всё, чтобы могила была в престижном месте, то есть на Новодевичьем кладбище, где она и поныне. Может, оно и неплохо, но я очень хорошо помню, что лучший друг Шукшина Василий Белов не раз говорил, что писателю после земной смерти надо быть на родине.
Лето 1979-го. Сростки, море людей, пятидесятилетие Шукшина. Всего пятьдесят, а уже пять лет как похоронили.
Огромная (два самолёта) московская делегация, в которой сплошь киношные знаменитости. Есть на кого посмотреть. Нас, писателей, мало, никто в лицо не знает. И не надо. Просто хожу по улицам, выхожу к реке, представляю здесь Шукшина по его рассказам. Подошёл молодой мужчина:
– Чего, к Ваське приехал?
– Какой же это Васька, это великий русский писатель Василий Макарович Шукшин.
– Ну, кому Василий Макарович, а для меня Васька.
Мужчина пристально посмотрел на меня, выдержал паузу и, качнув головой, значительно произнёс:
– Брат.
– Но у него не было братьев. Насколько я знаю. Сестра Наташа, она здесь, Наталья Макаровна.
– А вот ты сам посуди, – сказал мужчина, – сам разберёшься, чего мне врать? Брат. Мать меня всю жизнь скрывала. Я не осуждаю, ведь как это для неё, а? Один сын Москву покорил, до космоса взлетел, а другой с утра у магазина, а? А как не пить, если мною мать пожертвовала. Коля, говорит, мне двоих учить – не вытянуть, ты уж, Коля, терпи. Терплю. Вот деньги собираю, на могилу съездить. А как ты думаешь, надо поклониться, а?
– Надо, – вздохнул я, понимая, что придётся помогать. Полез в карман. – А вот если бы его здесь похоронили, тебе бы и деньги не надо было собирать. Пришёл, поклонился, детство вспомнил. Проси перезахоронить. Он, конечно, рад бы был.
И ещё была встреча. Очень памятная. Но уже в Бийске, у церкви. Было утро дня, в который мы улетали. Поставил свечи о здравии и об упокоении, написал записочки. Спросил женщину в годах:
– А бывал здесь Василий Макарович?
– Этого я не знаю, а вот Мария Сергеевна, когда к Наташе из Сросток переехала, то ходила. И я её хорошо знала. Раз, никогда не забыть, вот также утро было раннее, иду, она бежит. Бежит, рукой машет. «Что такое?» – «Ой, некогда, некогда, бегу в церковь, в церковь». – «А что?» – «Вася приснился, руку показывает, правую руку, а рука вся чёрная. "Мама, – говорит, – иди, – говорит, – в храм, молись за меня, видишь, рука чёрная, молись! Этой рукой, – говорит, – я рассказ "Верую!" написал, грех, – говорит, – свершил великий. Вот рука и почернела"».
Рассказ «Верую» в самом деле очень безбожный. Огромный поп пьёт спирт, закусывает барсучьим салом, пляшет, кричит: «Верую в химизацию, электрификацию!» Поневоле вспомнишь статьи святого Иоанна Кронштадтского о писателях, в частности, о Толстом. Там речь о преисподней, где быть осуждены и писатель, и разбойник. Горят и не сгорают в вечном огне. Но под разбойником пламя уменьшается, а под писателем увеличивается. «Как так? – взывает писатель. – Разбойник грабил, убивал, а я мухи не обидел». – «Но за разбойника молятся, – отвечают ему, – и сам он кается, а твои книги продолжают читать, и они своим растленным учением калечат умы и сердца».
Но, думаю, за великую любовь Шукшина к России, за наши молитвы о его душе, которые постоянны, душа его упокоилась у Престола Царя Небесного. Может, так дерзновенно думать, но был же и при жизни он защищён Божиим Промыслом. Ведь как хорошо, что он не снял фильм о Степане Разине, этом нехристе, разбойнике. Эти виселицы в Астрахани, княжна в Волге, Казань в углях, нет, не надо! Даже и в сценарии как жестоко выписано убийство воевод. Тела их, пронзённые копьями, плывут и утопают. Очень киношно – копья всё меньше и меньше видны, идут ко дну.
Но время-то какое было, не будем осуждать. Зато дивные спасающие душу рассказы о простых людях, зато какая сильная в них защита России от профурсеток, какая любовь к Отечеству.
И его сказка-притча «До третьих петухов», что говорить! А петухи в Сростках удивительные. Так поют, в Америке слышно.
Владимир Николаевич КРУПИН