Архив:
На вопросы «Русского Дома» отвечает протоиерей Андрей Ткачёв
Протоиерей Андрей Ткачёв – настоятель киевского храма во имя преподобного Агапита Печерского. Отец четверых детей. Член редколлегии и постоянный автор журнала «Отрок.ua» и сайта «Православие. Ru». Ведущий телепередач «На сон грядущий», «Сад божественных песен». Автор книг «Письмо к Богу», «Миссионерские записки», «Лоскутное одеяло», «В присутствии Бога. Размышления о старом завете», «Пыль на соломенных погонах» и др. Его книга «Страна чудес и другие рассказы» (издательство Сретенского монастыря в Москве) отмечена «Книжной премией Рунета 2013». Известен своими резкими антимайданными выступлениями.
– Отец Андрей, понятие «миссионер» долгое время ассоциировалось с безстрашным человеком с Евангелием в руках, пытающимся привить христианство диким племенам, скажем, Папуа – Новой Гвинеи. Что значит быть миссионером сегодня, когда Библия переведена практически на все языки мира?
– Сегодня нужна внутренняя миссия. Папуа – Новая Гвинея – это внешняя миссия, а нужна – внутренняя. Необходимость в ней больше, потому что народы, которые считаются традиционно христианскими, доходят до внутреннего одичания. Они теряют всякую связь с Евангелием, хотя продолжают украшаться именем христианских народов, и пустые храмы громоздятся посреди их больших городов. Возвращение христианских народов к истокам и корням своего исторического величия, своего главного предназначения – это и есть внутренняя миссия, которая должна охватывать поле литературное, публицистическое, в какой-то мере – школьное обучение и, конечно же, в первую очередь – церковную жизнь. С амвона должна постоянно звучать проповедь. А внешняя миссия будет осуществляться по мере успешности внутренней.
Глобализм – это не только минус. Иногда – и плюс. Русскоязычные люди, к примеру, в большом количестве присутствуют сегодня на разных континентах и во многих странах. Наугад ткни пальцем в любую точку на карте мира, в Аргентину, например, и найдёшь там русскоязычную колонию. Вот тебе и возможность миссии. Ведь если там будет благодатная жизнь, она станет притягивать к себе местных людей. То же самое в Америке, в Западной Европе. Жизнь постепенно приходит к среднему знаменателю и по уровню комфортности, и по уровню примитивизма. Сегодня молодёжь в клубах в Японии, Штатах и Чернигове слушает одну и ту же музыку. В любой части мира – ходит в одинаковых джинсах, одни и те же книжки читает (если читает). На прилавках книжных магазинов стоит тот же Дэн Браун, переведённый на все языки мира, а рядом, глядишь, – и Данте.
Век приходит к такому среднему знаменателю, который пугает. Полное равенство – это смерть. Жизнь – это не равенство. Это перепады, сложности, культурные различия. Равенство же – это пустота. С другой стороны, эпоха облегчает доступ к среднему человеку. Возвращается то, что было во времена апостолов. Тогда Римская империя своим фактом существования способствовала распространению христианства: дороги, почтовое сообщение, в каждом городе – казарма, баня и цирк. Одно юридическое поле, одна монета: единый мир, связанный законами правовыми и нравственными. И в этом мире легко было двигаться апостолам. Сесть на корабль и плыть в Коринф, потом снова сесть и плыть уже на Мальту, потом в почтовой кибитке ехать в Рим. И все дороги вели в культурно-политический центр.
А сегодня очень быстро можно обмениваться информацией при помощи интернета, мобильной связи, телевидения. Как много пользы мы получаем от проповедей или обучающих программ! Но в этом мире информации и запутаться нетрудно. Нужен гид в мире смыслов, подобный архивариусу в библиотеке или знатоку в лавке древностей. Такую функцию должно выполнять просвещённое духовенство и те миряне, которые сочетают высокую образованность с глубокой церковностью. Люди масштаба Сергея Аверинцева или пианистки Марии Юдиной. Та могла себе позволить в сталинские годы прочитать «Отче наш» перед концертом или в ответ на Сталинскую премию послать телеграмму вождю: «Я буду за вас молиться, за ваши злодеяния». Раньше себе только юродивые такое позволяли. В XX веке юродствовать во Христе стали музыканты, писатели, профессора.
– Кто сегодня должен или может взять на себя функцию быть народной совестью?
– И просвещённое духовенство, и та же воцерковленная интеллигенция. Церковная жизнь очень многоуровневая, многослойная, и нужно, чтоб в ней было всё. А именно: святость, праведность и порядочность.
Это совершенно разные уровни бытия. Начинать нужно не со святости, а с порядочности. Пообещал сделать и сделал, это – элементарная порядочность. Чуть выше – праведность. Это когда человек делает больше, чем его попросят. Пообещал дать взаймы тысячу – дал две. Святость же – это уже нечто парадоксальное, не терпящее определений. Нужно, чтоб было и первое, и второе, и третье. Не надо думать только о старцах и прозорливцах. Надо, чтобы были заботливые матери, честные судьи, аккуратные садовники, молочники, вовремя привозящие молоко, умные учителя, набожные священники, чистые девушки, храбрые юноши. И только потом уже – старцы и юродивые.
Невозможно, чтобы среди нравственно падшего народа ходили бы в обилии святые прозорливцы. Рыба должна жить в воде, а святые должны рождаться среди святого народа. Должен быть в обществе некий градус праведности.
– В век, когда общий градус праведности невысок, а градус информированности высок чрезвычайно, есть ли опасность того, что паства будет чувствовать себя выше пастыря?
–Такая опасность есть, и таится она отчасти в нежелании некоторых пастырей трудиться над собой. Скажем, в веке XVIII священник обладал знаниями, которых не было у обычного среднего человека: умел элементарно читать, владел какими-то науками, мог быть носителем таких знаний, которые поднимали его в глазах прихода выше среднего уровня. Сегодня же временами получается так, что человек с высшим образованием или с жаждой и поиском, с опытом чтения и размышления приходит в храм, где слышит слова, достойные XVIII, а не XXI века. Я имею в виду не то простое, которое от Бога, а то «простое», которое «никакое». И человек тогда продолжит свой поиск, но уже десятой дорогой будет долго обходить Православную Церковь. Это не просто слова, это – опыт многих людей: «Я искал истину очень долго и никогда не думал, что найду её в Православии…» Имидж Православия по отношению к истине таков, что к нему люди обращаются в последнюю очередь. Мы сами часто в этом виноваты. А как донести это знание Православной Церкви до людей? Здесь может сильно помочь культурный продукт: книга или радиопередача, через которые человек встречается с некой реальностью, превосходящей его ожидания.
Христианство – это религия личного пробуждения. Человек должен из икорно-зачаточного состояния стать рыбкой. Он должен раскрыться, родиться. Мы с вами ходим посреди нераскрытых гениев: архитекторов, физиков, поэтов, святых, которые сами и не подозревают, кто они и кем они могут быть. Иисус Христос – ведь Он что делает? Он делает человека человеком, раскрывает в нём это скрытое внутреннее богатство. И наши приходы должны состоять из «раскрытых» людей, и возглавлять их должны «раскрытые» люди.
– Вы не так давно вернулись из поездки по США, какова там ситуация с православным миссионерством?
– Я был на молодёжном Свято-Германовском съезде. Мне очень понравилась православная американская молодёжь, которая собирается на эти съезды. Там есть те, которые обратились в Православие из протестантизма или католицизма. Есть и те, которые родились в русских православных семьях, но являются американцами уже во втором-третьем поколении и по-английски говорят лучше, чем по-русски. Но всё-таки говорят, и еще – слушают литургию по-славянски.
– А они себя считают американцами или русскими?
– «Я – русский», – они говорят (с акцентом). Если это не вчерашние эмигранты, то русский и православный для них, как правило, синонимы. Представьте себе: молодой человек учится в колледже или университете, дома говорит по-русски, на улице, везде – по-английски, друзья все американцы, и он как может хранит своё Православие там, как один из последних могикан. Вокруг него, кроме его папы и мамы, ни одного православного и русского. Может быть, православный серб или грек. Но американская жизнь побуждает людей замыкаться в этнические группы. Греки православные держатся с греками, румыны – с румынами. И вот раз в год такая молодёжь съезжается со всех концов Штатов, иногда из Австралии, для того, чтобы несколько дней провести в среде своих единоверцев. А лететь из Флориды в Нью-Йорк, к примеру, 7 часов или более – тоже некий подвиг. Эти люди затрачивают колоссальную энергию для того, чтоб выжить, сохраниться и не раствориться. Американские православные очень надеются, что мы с вами не выживаем здесь, а живём. И если бы мы затрачивали хоть половину той энергии, которую затрачивают американские православные, чтобы выжить, то наши успехи были бы головокружительными. По факту же мы часто бываем ленивы, разобщены и не очень любим думать. Есть над чем работать, одним словом.
– Что Вы чувствуете, возвращаясь домой?
– Чувствую, что у Родины есть эсхатологическое измерение. Родина как-то связана с идеей конечных судеб вселенной даже тогда, когда она не хочет этого. Россия втянута в судьбы мира. XX век поставил её на грань исчезновения, и она могла исчезнуть, но, слава Богу, не исчезла. Она продолжает оставаться внутри исторического процесса на правах очень важного игрока. У Арсения Тарковского есть такое стихотворение:
Держа в руках часы и календарь,
Я в будущее втянут, как Россия.
И прошлое кляну, как нищий царь...
Это тяжёлый крест. Гораздо легче мечтать о чём-то более тёплом и понятном, как у Шевченко: «Садок вишневий коло хати, хрущі над вишнями гудуть…» Не только украинцу, русскому тоже хочется жить в тени вишнёвых деревьев, и чтоб никто не трогал. Но не даётся запросто это счастье, и у Чехова «Вишнёвый сад» даже рубят в конце пьесы.
Так что будущее у нас есть, но это будущее трудовое, а не расслабляющее. Причём труд должен быть умным, включающим в себя богословское образование и качественное просвещение. В этом я вижу будущее. Наше общее будущее.
Беседовала
Надежда Викторовна Стешенко-Григорьева