Архив:
Наша провинция по сию пору хранит дыхание Православной Руси. Там ещё живы народные характеры, русские типажи. Там чувствуем мы душевное спокойствие и там вспоминаем, что мы русские.
Не потому ли так тянет нас из давно потерявшей национальное лицо столицы в тихие провинциальные города, в деревню, к простым людям. Только там отдыхаем мы душой и набираемся сил духовных.
Обо всём этом я думаю, когда смотрю на работы талантливого художника, уроженца Пензенской губернии Евгения Гололобова. В свои тридцать он, выпускник Пензенского художественного училища, обретя известность в России и за рубежом, предан родительской земле и не собирается покидать родное село Беково.
Глядя на него, вспоминаются слова замечательного пейзажиста Никиты Федосова: «Природа не даёт лгать и учит добросовестности».
– Чем деревня, на твой взгляд, отличается сегодня от города? – спрашиваю его.
Он задумывается, отвечает не сразу.
– В данный момент город – это место, где… как это выразиться … где много работы. В деревне её столько нет.
– Но ведь односельчане твои пашут, сеют.
– Пахать-то пашут, но сейчас не так много, как прежде, и если пашут, то мало на этой работе людей занято. В сёлах, в деревнях зарплаты как таковой особо нет, немного платят им – труженикам, и потому, чтобы прожить, выполняют любую работу. Один и тот же человек и на комбайне работает во время уборки, и на «КамАЗе» свеклу вывозит. Много не наработаешь. А без работы спиться можно.
Вспоминаю, как ездил недавно со знакомыми художниками на озеро близ старой пензенской деревни, утопающей в садах. Места окрест красивые, но меня удивило, что нигде по дороге я не увидел работающих в поле людей. Спрашивал позже, чем же местные живут, где работают? А мне говорят: они уже не работают. Местных немного. Остальные все – дачники.
– Как ты думаешь, – спрашиваю Евгения, – почему горожан тянет в деревню? Тяга к земле? Гены?
– В городе человек теряет чувство хозяина. Особенно это касается тех, кто сами выходцы из деревень. Вот и возвращаются в деревню. В наше село, например, много мурманчан вернулось. Выходят на пенсию раньше и приезжают сюда, где потеплей, чтобы вырастить что-то на своём огороде… Хорошие, культурные люди.
– Как ты считаешь, разрушенный ритм крестьянской жизни сохранился ещё в своей чистоте?
– Ну, да. Есть люди, настолько привыкшие к сельскому труду, что не могут жить без него. Не могут не засадить огород картошкой, капустой. Сейчас, кажется, всё можно купить, а вот им именно надо своё. Пусть половину с огорода украдут, пусть неурожай будет, но то, что осталось, – своё. В них этот труд заложен, и они без него не могут.
«Да, деревня, слава Богу, автономна, – думается мне, – выживала и выживет при любой власти. А с нею выживет и Россия».
– Ты вот и крестьянин, и художник, – говорю я. – Что трогает тебя больше всего? Что выбираешь для себя, когда задумываешь писать?
Слышу в ответ:
– Если брать деревенские мотивы – чаще старенькие домики…
– То, что может тронуть горожанина на выставке?
– Нет, пишу, что близко. Городскому жителю трудно навязать какой-то дом разрушенный, сарай. Ведь пишешь для себя, потому что воспоминания с ним связаны. Часто детские. В этом доме жили знакомые люди, ты бывал у них.
Взгляд его уходит куда-то внутрь себя.
– А когда пишешь пейзажи, – продолжает он, – русские особенно, – просторы, лес, озёра, пруды, реки, здесь уже берёшь какой-то мотив. Чаще лирический. Очень люблю закаты, рассветы, именно те состояния, которые надо успеть схватить, передать. Те же туманы…
– Портреты пишешь?
– Теперь реже.
– Что привлекает в людях, если пишешь кого-то?
– Характер. Вдруг увидишь такого – борода чёрная, густая, голос, как из танка, в общем – русский мужик… И заиграет что-то в тебе.
– Верно ли, что художник пишет тех, в ком видит то, чего самому недостаёт?
– Это не совсем так. Художник своё впечатление о человеке старается передать. Характер понравившийся отразить. Я вообще не пишу тех, кто мне не понравился.
Рассказываю Евгению, как впервые пришёл в мастерскую к братьям Ткачёвым. Алексея Петровича не было, его задерживали какие-то дела. Сергей Петрович начал показывать работы. Пока доставал картины, я оглядывал мастерскую. Окно большое, светлое. Солнце прямо в глаза бьёт. Вдруг на пороге появился Алексей Петрович. И не здравствуйте, ничего… Лишь возглас от двери: «Серёжа, посмотри, какое у него пятно красивое на щеке! Это же писать надо!»
Евгений улыбается. Ситуация знакомая.
– В Кронштадте были, на пленэре, – говорит он. – В какой-то таверне вечером ужинали. Солнце низко ещё светило. И вдруг луч солнца попадает – а помещение всё тёмное – прямо на лицо одного человека. И совершенно по-другому соотношения тонов обозначились, и человек другим стал. Всё вокруг в одно мгновение красиво стало… И уже момент этот хочется передать, эти необычные теневые отношения.
Перевожу разговор на другую тему:
– Как ты думаешь, кому живопись помогает больше – тому, кто пишет, или тому, кто работу художника приобретает? Оказывает ли живопись влияние на сознание людей, когда средства массовой информации всех одолели? В чём смысл, назначение её в наше, скажем так, смутное время?
В ответ слышу неожиданное:
– Художник, если он занимается творчеством, в любом случае старается писать для Родины.
Голос ровный, мягкий.
– В этом году в Италии был. Писал там. Возвращаешься и понимаешь – мне другого ничего не надо, кроме моей России. Красиво у них. Но у нас лучше. Пусть избы, сараи. Они всё равно ближе, роднее. Те же речки, леса, поля, безконечные просторы… Всё другое у нас.
– Как ты думаешь, современная русская реалистическая живопись интересна зарубежному зрителю?
– Сложный вопрос. Потому что русскую живопись, реализм как-то, на мой взгляд, хотят уничтожить.
– Почему? Чем это определяется?
– Может, сказывается влияние авангарда, тех течений, которые навязывают без устали зрителю, а с ними – другой вкус, другие идеи. Про реализм в таких случаях искусствоведы говорят: это уже было, это отжило свой век, нужно новое, свежее, что по-настоящему красиво.
– Выделяешь кого-то из своих учителей для себя?
– У меня был хороший педагог – Герман Васильевич Жаков, у нас в училище преподавал. Прекрасный рисовальщик. Всегда говорил: будет рисунок – будет живопись. Он и научил понимать, что рисунок – основа живописи. Иной раз не так сделал рисунок – и иная живопись уже…
– Когда работаешь, начинаешь с рисунка?
– Обязательно. Отсутствие его ведёт к нарушению самой природы изображаемого предмета.
– Оттого абстракционизм и разрушителен?
– Конечно. С ним хаос в сознание приходит. Человек перестаёт видеть в чистоте мир Божий. Потому для русского художника ничего другого и не существует, кроме реализма.
– Иногда не покидает мысль, – признаюсь я, – что за этой шумной кампанией стоят те, кто по природе своей ищет лёгкой наживы, кому чужда требующая таланта и глубокой мысли работа художника.
– Да, реализм требователен. Хочется, например, передать вечерний свет, а для этого надо время потратить, школу какую-то иметь за плечами…
– Что для тебя как для художника важнее всего?
– Рисунок, композиция. Смотришь на великих мастеров Репина, Шишкина, Левитана и учишься на их работах. Художник должен постоянно развиваться. Если перестаёт – конец ему. И ещё необходимо общение с друзьями, чтобы видеть, что пишут, как получается у них. Чему-то учишься, что-то подмечаешь. Мы вот своей компанией со студенческой поры ездим на пленэры, пишем. Бывает, покритикуешь кого-то. И тебе такое же могут сказать. И всё без обид. Слишком близкими стали за время, что прошло после окончания художественного училища.
– На Западе есть такие же училища, как ваше, пензенское?
– Кажется, уже нет. При их индивидуализме они стараются получать частные уроки в мастерских у тех или иных художников.
– Но ведь и Рафаэль имел учителя, и Микеланджело. Многие на Западе прошли эту школу. Чем же тогда русский художник отличается от европейского?
– Европейцы научились писать тело человека, то есть материальное, русские же писали и пишут душу его.
…Слушая собеседника, мне вдруг подумалось, как точно простые слова парня, живущего в глуши России, на берегах Хопра, отражают саму природу, предназначение русской живописи. И как важно, что есть в России художники, пишущие мир Божий.
Лев Михайлович АНИСОВ