Архив:
Одной из самых ярких черт современных русских является, к сожалению, их отказ от любых форм социальной консолидации на основе русской идентичности. «Паралич национальности», если использовать термин М.О.Меньшикова, применённый им, правда, к депутатам-либералам Государственной Думы. То, что тогда было свойством лишь этих господ, стало общенациональным.
Русские по сей день остаются единственным народом и в европейской части света, и на постсоветском пространстве, который не имеет никаких органов самоуправления и представительства даже на культурном уровне, более того, и не стремится их иметь. Всё, что связано с русским самоопределением, вызывает у самих же русских по меньшей мере стеснение, а то и страх. Мы привыкли, что если человек открыто признаёт себя русским, то в нём видят фашиста. Народу, когда-то победившему тот самый фашизм, навязывают такие стереотипы самовосприятия, от которых ему самому становится жутко. Объединяться, чтобы отстаивать свои национальные интересы, — это предложение для кого угодно, только не для русских.
Это можно сказать совсем не только о русских в России. То же самое и за рубежами РФ: на Украине, в Казахстане, в Прибалтике. Везде, где русские лишены даже такого базового своего права, как образование на родном языке. Так, у русского движения в ближнем зарубежье есть помимо прочих важнейшая, по сути, базовая проблема, самая трудная для преодоления, заключающаяся в свойствах самой его социальной базы. Это именно низкая способность русских к консолидации. Надо сказать, что эта черта сама по себе ни в коем случае не является свойством русской культуры. Это скорее свойство нашего нынешнего состояния, последствие всей национальной политики нашей страны в ХХ веке. Ныне русской интеграции просто нет, есть попытки её создать, но большого успеха не видно.
В западной социологии можно встретить утверждения, что русские — это самый необщинный народ в мире. Мы привыкли к советским клише, что мы народ как раз очень коллективистский. Но на практике всё предстаёт прямо противоположным образом. Этот вывод западных социологов основан на наблюдении за русскими диаспорами, точнее сказать, за их отсутствием. Миллионы русских разъехались в ХХ веке по всему миру, многими волнами эмиграции оседали на чужих землях. Однако сильных, влиятельных диаспоральных организаций так и не создали. Даже во Франции или Америке, где живут миллионы людей с русским самосознанием, нет консолидированных русских диаспор. Есть лишь русские эмигрантские клубы, слабые и разрозненные, обыкновенно очень друг друга не любящие. Они не могут не то что отстаивать интересы русской диаспоры перед лицом государства и местных властей, они даже общественную среду русской жизни не создают. Русские стесняются друг друга и самих себя, в массе своей они стремятся как можно быстрее ассимилироваться.
Объединения русских если и случаются, то в основном на основе политических факторов, социально-экономических требований. Но политическая консолидация всегда частична, а главное — она не объединяет, а наоборот, разъединяет русских. А вот объединяться по принципу русскости мы не можем, не умеем. Русских организаций на той же Украине немало, но массовой и активной поддержки за ними не видно. Да, мы необщинный народ.
Не будем сейчас вдаваться в давнюю историю — это отдельный разговор о роли сельской общины и форм сословной организации, о своеобразии церковно-приходской жизни. Я говорю о современных русских и о том положении, которое есть на памяти ныне живущих поколений.
Дело, конечно, не в нашей нелюбви друг к другу. Нет, русские очень незлобны и своею любовью готовы обнять хоть весь мир. Проблема и не в русской русофобии, неприязни к самим себе. Да, многое нам в себе не нравится, но всё же не настолько. Проблема в структуре русской идентичности, точнее, в том, как она была сформирована в советские годы. Именно то, как, каким образом русские мыслят о себе как о русских, каким способом в русско-культурном обществе люди определяют свою национальность, не позволяет нам использовать свою идентичность в консолидационных целях.
В нашем сознании до сих пор сохраняется господство советского дискурса «национальности». Эта «национальность» видится преимущественно биологической характеристикой, наследуемой от родителей по факту рождения и никак не связанной с культурой, языком, социальной средой обитания. Это понятие, введённое в нашу жизнь Конституцией 1936 года, законсервировало взгляды ещё самых ранних исследований природы этничности и их теоретических систематизаций, причём главным образом немецких и английских, то есть именно тех представлений о биологической природе народов, на которых и была основана нацистская мысль. Биологизаторское представление о свойствах «национальности» закрепило в сознании русских те структуры мысли, от которых Запад отказался после Нюрнбергского процесса, наложив на них в своей культуре очень жёсткое табу. И что особенно важно отметить: сама эта мысль о биологической национальности также имеет западное происхождение и никак с русской традицией осмысления русскости (как церковно-конфессиональной общности) не связана.
Так сложилось в нашей истории: ещё в период раздробленности Русская Церковь оставалась единственной организацией, сохранявшей общерусское единство, что эффективно поддерживало память об утраченном единстве, русское самосознание. Уже в то время мы видим жёсткую увязку православного вероисповедания и идентичности: русский тот, кто русской веры. Церковь поддерживала и единство исторической памяти, и представление об актуальном духовном единстве поверх новых границ. Кстати, само понятие о «русской вере», такое традиционное для нашей культуры, довольно оригинально и свойственно именно русской традиции. На Западе этническая маркировка конфессии до эпохи Контрреформации была вообще неактуальна. Этим объясняется очень глубокая степень социального проникновения русской идентичности уже в средние века: она была свойством отнюдь не только высших слоёв общества, но и широких слоёв селян — «крестьянства», подтверждение чему — различные источники, свидетельствующие о массовом самосознании простого люда (в первую очередь приграничные «расспросные речи»).
Если современные западные историки не без основания пишут, что во Франции XIX века крестьяне себя французами ещё не считали, то в русских землях мы сталкиваемся с совершенно иной реальностью очень раннего и повсеместного распространения этнической идентичности. В секулярный век русская идентичность всё более приобретала светские характеристики: появилось понятие культуры, литературный язык и т. д. Однако именно духовное, культурное понятие о русской идентичности продолжало господствовать вплоть до начала ХХ века.
К сожалению, эта традиция была сломлена за десятилетия советской национальной политики. Русские утеряли традиционные формы своего самосознания. Сейчас русские — это один из последних народов в европейской части света, которому свойственны, в сущности, нацистские представления о характере народной целостности. Русским по сей день свойственно рассуждать о «русской крови», о том, что, например, «я наполовину русский, на четверть украинец, а на четверть еврей», «у меня есть немного польской крови», «а я не знаю, кто я: у меня мама русская, а папа украинец» и т. д. Часто можно видеть, как вполне русский по культуре человек определяет себя как представителя другой национальности только на том основании, что таковы были по паспорту его предки и в нём течёт «нерусская кровь». Он признаёт родным свой «национальный» язык, даже если знает на нём лишь несколько слов (или того меньше), и он смотрит на русскую культуру как на чужую. Культура, язык, идентичность для него полностью определяются его «кровью», его биологической наследственностью.
Нацистская структура мысли не оборачивается повсеместной комплиментарностью к нацистской идеологии только в силу принципиального отрицания тех выводов, которые в ней запечатлены: о необходимости соблюдать чистоту крови, о большем качестве крови той или иной «национальности», о необходимости структурировать социальную и политическую жизнь общества исходя из соображений о биологическом преимуществе своей крови и определяемых ею физических и культурных свойствах и т. д. Это отрицание основано на свойствах исторической памяти, в которой победа над нацистской Германией является важнейшим событием нашей истории, определяющим самосознание и идеологическое позиционирование. В этом плане представляется тем более опасной кампания по дискредитации подвига народа во Второй мировой войне: убери гордость за эту победу — и уберёшь важнейшую препону перед развёртыванием нацистской структуры мысли о «национальности» в полноценный нацизм.
Возьмём в пример ситуацию на Восточной Украине. Довольно культурно-гомогенное пространство. Полностью господствует один язык. Все люди живут в пространстве одной культуры. Только почему-то одни себя называют русскими, а другие украинцами. Но реально понять из разговора с человеком, кто он — русский или украинец, — можно только задав прямой вопрос. Так как никаких других выражений этничности, кроме памяти о пометке в старом паспорте, обыкновенно просто нет. И нет не потому, что все украинцы, только, мол, не все ещё это осознали. А потому, что все русские, только многих прежняя и нынешняя власть постаралась убедить в обратном. И теперь заставляет учить «родной» язык. Как будто родной язык можно учить как иностранный. Родной — это тот язык, который ты знаешь лучше всего, тот, на котором ты заговорил впервые, на котором ты мыслишь и думаешь. Но вовсе не тот, который соответствует твоей абсурдно сконструированной советской «национальности».
Была бы на русскоязычных землях Украины определённая и с первого взгляда легко определяемая граница между русскими и украинцами — русская консолидация уже давно бы продвинулась несравнимо дальше нынешнего. Но её нет. А есть лишённые всякого смысла и реального наполнения формальные псевдобиологические «национальности», которые людей просто дезориентируют. И вот такой дезориентированный человек — самый удобный материал для дальнейших экспериментов над его самосознанием. Кролик для опытов тех, кто при власти.
В России по ровно той же причине устаревания и неадекватности советских понятий о национальности до сих пор не могут ввести в законодательство слово «русский», попросту легализовать русскую этничность. Проект единой российской нации, для которой никак не удаётся хотя бы теоретически придумать заграничную диаспору, это и есть попытка уйти от этой национальности. Попытка заранее провальная, так как она пытается один способ отрицания русскости сменить другим, разве что ещё более радикальным.
Пока мы не откажемся от советской национальности, от советских понятий о русскости, нам некого будет собирать. Подобные практики социальной инженерии всегда исходят от культурных и политических элит народа. И необходима сознательная работа с дискурсом национальности, с доминирующими структурами мысли об идентичности. Русским надо проводить свою историческую политику, свои социально-образовательные программы по возрождению и одновременно модернизации русской идентичности. А инструментов для этого пока что ещё много. Русский язык, русская культура, Русская Церковь — это то, что людей действительно, на самом деле объединяет, а мифическая советская «национальность» — это то, что их разъединяет. Русская культура несёт в себе и большую традицию общинности, извечную тягу к собиранию: к соборности, к сбору всем миром, к собиранию земель русских и т. д. И в ней есть достаточно оснований, чтобы возродить в нас нашу способность к консолидации.
Олег Борисович НЕМЕНСКИЙ,
старший научный сотрудник Российского
института стратегических исследований