«Девочка моя… Девочка моя… Девочка…» — монотонно раскачиваясь из стороны в сторону, повторяла Ольга. Она не плакала — глаза были сухими и блестящими. Ольга неожиданно замерла, недоумённо, будто первый раз увидела, рассматривая грубо сколоченный табурет.
Одна его ножка была явно короче остальных. От этого он весь как-то сиротливо скособочился, покосился, перетягивая на свою сторону обернутый тоненькой простынкой гробик. «Девочка моя!» — всполохнулась Ольга. В одно мгновение Ольге показалось, что бледненькое личико девочки вдруг по-детски скривилось, будто она собиралась заплакать.
«Сиротинушка», — выдохнула Ольга. Она скользнула опустевшим взглядом по глинобитным стенам своего жилища (кроме гробика, тумбочки и старой железной кушетки, в домике ничего не было). И вдруг откуда-то издалека, как будто сверху, до её сознания дошло, что сиротинушка — это она.
…Её девочка стеснялась их нищеты, неприкаянности. И всё хотела от неё уйти. Всё мечтала выйти замуж. «Вот выйду замуж — и уйду от тебя». Как ножом по сердцу. Но замуж брать её никто не спешил. Ни кола ни двора, ни простынки, ни полотенца. Кому такая нужна? Только использовали по хозяйству. Девка была сноровистая, моталась как ветер. И сильная. Мешок картошки одним махом поднимала.
И от чего она умерла? С детства ничем не болела.
Бывший муж Ольги очень пил. Ольга никому не рассказывала о своих мытарствах. А потом муж выгнал их с дочкой из дому. Он тогда нашёл себе другую женщину. Сказал, что любимую. Ольга с дочкой ушли. Где они только не жили — и в бараках, и в заброшенных сараях. В сарае, где они последний раз зимовали, не было дверей. Ольга насобирала на терриконе старых досок. Кое-как сбили с девочкой загородку. Было жутко холодно. Наваленного в углу, прямо на земляном полу, тряпья не хватало, чтобы согреться. Они прижимались друг к другу. Пытались согреться. Хозяйка тогда у них и денег за постой не взяла. Только пару раз помидорные грядки ей пропололи. Да, было жутко холодно. И девочка ни разу не заболела. От чего же она умерла? Врач говорил: «Детская падучая». А откуда ей взяться-то в шестнадцать лет?
Приехала вечером, только порог переступила. Сказала: «Мама, мне плохо», — и умерла.
А прошлой зимой они кипятили на костре чай из веток малины. Его тогда даже пить толком было не из чего. Хозяйка дала одну кружку на двоих. Правда, раньше у Ольги была посуда: три чашки, шесть тарелок (почти новые) и два судочка. Но однажды приехала свекровь и всё забрала.
Мазанку Ольга купила полгода назад. Долго собирала на неё деньги. Отдавала частями — отрабатывали с девочкой на чужих огородах. Одалживать ей никто не хотел: живёт одна, с дочерью. Девочке её домик не нравился. Конечно, не такой, как у её одноклассниц. Хотя подруг у девочки и не было. Не дружили они с ней. Дразнили, что ходит осень и зиму в школу в одних калошах. И хотя девочка всё время переобувалась в тапочки, шустрые ребята всё равно всё подмечали. Однажды подвесили её калоши в классе под потолком… Она тогда прибежала домой босиком по снегу. И не заболела. Только две недели всё равно в школу не ходила. Пока директор не прислала к ним классную руководительницу — выяснить, почему девочка нарушает школьную дисциплину: пропускает занятия. И как Ольгу тогда не лишили родительских прав! Разве что только потому, что она сама работала в школе уборщицей. У всех на глазах. Не курит, не пьёт. Только работает с каждым годом всё хуже и хуже — слепнет. И засыпает на ходу. Участковый врач говорит, что внутричерепное давление и анемия. А завхоз всё время муштрует: «Что спишь на ходу?»
…И от чего умерла её девочка? Не болела ведь никогда. Разве только Ольга очень боялась, что уйдёт её девочка — замуж выйдет. Может, потому так и ушла. Чтоб матери обидно не было. И не замуж, и не с матерью… С Богом.
Мария Ивановна РЕБРОВА