Снова скоро все начнут поздравлять друг друга: «С новым годом, с новым счастьем!» «Что такое счастье — это каждый понимает по-своему», — помним мы изречение советского классика. Равно как и пушкинское: «На свете счастья нет». Наверное, потому так поэт и сказал, что сознавал: жизнь каждого кончается смертью.
Но все, наверное, в том числе, конечно же, и поэты, согласны с тем, что счастье — в любви. Хотя понимание любви у каждого тоже своё. А у христиан -особенно своё. И христиане ни за что не желают допустить, чтобы их христианскую любовь кто-то путал с другой любовью. О каком счастье, о какой любви говорят христиане?
И.Безруких, г.Подольск
Что такое христианская любовь? Мы предстоим перед рождественской и пасхальной тайной. Это не только центральная тема христианства, это намного больше. По существу, это само христианство. Это означает, что не следует никогда повторять вслед за святыми отцами: «Бог стал человеком, чтобы человек мог стать богом», — не добавляя тотчас же, что это «обожение» предполагает полное изменение того, чем мы являемся.Тайна смерти и воскресения Господа означает, что нельзя стать Богом, нельзя уподобиться Богу, разделить жизнь Бога, невозможно жить Божественной жизнью, спокойно продвигаясь вперёд по наклонной плоскости. Бог не находится в конце пути, как цветущий сад в конце пустыни, по которой к нему идут. Верить в такое было бы наивно, абсурдно. Бог есть Бог. И между Ним и нами — бездна. Мы не можем стать тем, чем является Бог, стать участниками Божественной жизни, жить Его жизнью, мы этого достигнуть абсолютно не можем ничем, кроме как коренным изменением себя, что означает не что иное, как смерть. Стать причастником Божественной жизни, причастником Божественного еетества? Возьмите классический пример: бабочка не есть выросшая гусеница, но, если спросить гусеницу, чего бы больше всего на свете она хотела, она, несомненно, ответит, что хотела бы стать самой лучшей гусеницей, царицей гусениц, царствовать над всеми гусеницами. Она думает о великом, в то время как ей надо умереть, чтобы стать тем, чем она является, потому что гусеница — это бабочка в становлении. Но ей надо умереть как гусенице. А смерть — это то, что всегда отвергают с ужасом.
Обратимся к другому сравнению, которое избрал Сам Господь, — к образу пшеничного зерна в 12 главе Евангелия от Иоанна. Пшеничное зерно должно умереть в земле, чтобы стать колосом. Его назначение — быть колосом. Но колос не есть очень большое, разросшееся зерно. Если бы зерно хотело стать очень большим, это символизировало бы некую волю к могуществу, к богатству. Но пшеничному зерну хорошо в его житнице. Там сухо, тепло, уютно рядом со множеством других зёрнышек, плотно прижавшихся друг к другу. Таково земное человеческое счастье: здоровье, спокойствие, приятное общение, счастливая семья — всё идёт, как надо. Счастье пшеничного зерна — в житнице. Не надо презирать земное человеческое счастье, потому что Бог не против него. Мы не говорим о маленьком дешёвом счастье, но, по сравнению со счастьем, ради которого человек существует, это маленькое дешёвое счастье пшеничного зерна в житнице рядом с колосом, которым он должен стать.
Не исключено, что это пшеничное зерно в своём зернохранилище может быть очень благочестивым. Оно любит славить Бога. Оно славит Бога своего маленького счастья. «Боже, благодарю Тебя за то, что всё идёт хорошо, за доброе здоровье, за то, что дети отличаются в учёбе, радуют родителей, во всём им сопутствует успех. Слава Тебе, Боже!» Это очень трогательно, но есть одно серьёзное затруднение. Бога, к Которому пшеничное зерно обращается, не существует. Бог не есть творец и гарант маленького человеческого счастья. В противном случае неистинным будет, что человеческое счастье есть истинная жизнь.
Но вот зерно вывозят для сеяния в поле. Есть такой рост счастья, рост без глубокого изменения. Сияет голубое небо, поют птицы, цветут цветы, всё чудесно, и пшеничное зерно хвалит Бога больше всех. Но того Бога, Которого, строго говоря, не существует.
Задумаемся об атеизме многих людей, ищущих земного человеческого счастья, в котором они видят полноту жизни. Земное человеческое счастье ни в коем случае не может быть уничижаемо. Нет запрета хвалить Бога за такое счастье. Но мы знаем, что в христианстве Вечная Жизнь присутствует уже здесь. Люди приходят на свежевспаханное поле, бросают пригоршни семян в землю, и они начинают прорастать. Пшеничное зерно переживает смерть, холод проникает до самых глубин его, оно распадается. Но именно в этот момент пшеничное зерно начинает становиться подлинно живым, ибо, если Бог есть, невозможно, чтобы было иначе. Мы непрестанно слышим вокруг: «Если бы Бог существовал, не было бы этого, не было бы того, не было бы страдания, не было бы смерти». Печально, что именно тогда, когда речь идёт об истинном Боге -- Боге, преобра¬ующем пшеничное зерно, чтобы оно стало колосом, — существование Его подвергают сомнению. Единственный Бог, Который существует, -это Бог, берущий от нас эту жизнь, чтобы сделать нас способными быть причастниками Его жизни. По естеству своему мы этого слишком очевидно никогда не сможем достигнуть. Можно стать великим писателем, художником, учёным, великим государственным деятелем, употребляя данный Богом талант и труд. Но стать Богом невозможно. Именно потому, что Бог есть Тот, Кем невозможно стать. Но когда святые отцы говорят об обожении человека, о научении его Христовой любви, они имеют в виду тайну смерти и воскресения.
Преображение невозможно без смерти. Речь идёт, прежде всего, о каждодневном умирании нашего себялюбия, умирания для себя. А воскресение? Увы, до сих пор слишком многие, находящиеся вне Церкви люди думают, что речь идёт о реанимации мёртвых тел. Но воскресение -- это переход жизни Христовой в нашу смерть и в нашу жизнь. Явление истинной любви Божественной и человеческой. «Ибо проходит образ мира сего», — говорит апостол Павел. Не сам мир проходит, но его образ, его внешняя форма. Но есть преображение любви. Мир не погибнет. От вечности ему дано преображение во Христе распятом и воскресшем, и всякий любящий Христа совершает этот переход в Боге.
Как Вам нравится телепрограмма «Пусть говорят» с полосканием грязного белья или выбор жениха или невесты по телевизору с безстыдным сватовством, с откровенными рассказами о прежних любовных приключениях кандидатов на брак, где предпочтение отдаётся тому, у кого больше денег и значи¬ельнее положение? Вся страна, миллионы людей часами, не отрываясь, смотрят это представление. Так и хочется сказать, вовлекаются в это преступление. Ещё бы, это «почище» любых сериалов, поскольку перед ними — невыдуманные истории, живые и конкретные, такие же, как они сами, люди. И все учатся быть «как все». Как определить это духовное явление?
Ю. Щепетева, г. Иркутск
Это то, что происходит сегодня с утратившим веру в Бога миром. Вместо ока Божия — глаз видеокамеры и фотокамеры. Эксгибиционизм, демонстрация сокровенного, того, чего раньше страшились и стыдились, становятся сегодня осуществлением псевдоправ человека. По каналам ТВ (и во всех СМИ) — невообразимая откровенность и предельно бесстыдное исповедание. Надо непременно сказать всё, что есть, чего бы это ни стоило. Любой сюжет должен непременно коснуться интимной жизни, секретов семьи, психологических ужасов, самого дикого бреда, который посещает бедные головы выступающих перед всем миром. Даже траур по умершим близким — столь сугубо личное дело — становится механически обнажаемым, публичным. Это исповедь перед камерой. Открытие перед всеми интимного ещё вчера воспринималось как насилие, от которого каждый старался защититься. В своё время тоталитарные режимы старались, чтобы требования идеологии не останавливались на границе интимного, за которой человеческая мысль стремилась укрыться, чтобы выжить. С точки зрения гонителей, надо было, чтобы эта интимность (потенциально подрывная деятельность) была выведена на чистую воду. Инквизиция, НКВД, гестапо и т.д. постоянно анкетировали частную жизнь граждан, зондировали их потаённые помыслы. И вот человечество свободно и сознательно, вполне демократично избирает сегодня худшую из тираний.
СМИ приучают людей откровенничать перед всеми, признаваться в самом постыдном и нередко явно преступном без какого-либо физического принуждения, без пыток или угроз. Происходит сакрализация любой откровенности, прозрачности. Аппарат СМИ используется на полную катушку, чтобы удовлетворить этой новой потребности, насытить этот новый рынок. Телепрограм¬мы, очень личные монологи, дебаты «о нравственности», интерактивный опрос, охватывающий, благодаря технике, огромные пространства — эти исповедальные передачи расширяются год от года. «Маски долой», «Инцест», «Порнозвезде — 8 лет», «Право всё знать», «Значение имеет только правда», «Жизнь личная и публичная» и т.д. И всё подобное когда-то шокировавшей многих передаче «За стеклом». Меркантильная эксплуатация темы — это одно, желание обнажить себя перед всеми — это другое.
Подобная коммерциализация была бы невозможна, если бы не было на это реального спроса. С одной стороны, безстыдство, с другой — желание увидеть запретное. Превращение человека в скота и хуже, чем в скота. Никакое общество за всю свою относительно короткую историю не знало такого количества разговоров о «сексе». Но это яростное желание обнажения себя не касается только темы пола. Оно передаёт новое отношение ко всему сокровенному. Вслед за обнажением тела — нудизм духа. Стыд, стыдливость — всё это обретает негативный смысл. «Человек должен освободиться от всякой закрытости», — говорят нам. Этот выход из себя можно назвать идеологией «раскрытия себя», восторжествовавшей на Западе с 70-х годов прошлого века. У нас в России после «перестройки» в телеспектакле «Суд идёт», посвящённом показу богохульного фильма, некий г-н Голембиовский чётко сформулировал своё понимание независимости и свободы: «Всякая несвобода начинается с запретов в области нравственной». В 20-е годы его духовные предшественники действовали проще — выходили на улицу голые с плакатами: «Долой стыд!» Их могли видеть немногие прохожие, а эти далеко превосходят тех по безстыдству и могут, благодаря телевидению, входить каждый день сразу во все дома страны. Новая мораль предлагает преодолеть стыд, чувство вины за обнажение себя перед другими. Исповедание этой веры очень простое показываю вам и всё говорю». Психологический демарш становится банальной общественной практикой. Тайна, молчание, целомудрие — непопулярные сегодня слова. Надо каждый день «приоткрыть завесу», «нарушить молчание», исповедать свою нетрадиционную ориентацию или своё неумеренное пристрастие к каким-либо сладостям.
Мы можем без преувеличения говорить о медленном и неодолимом растворении личного в публичном. Нет больше сокровенного, нет тайны. Но подлинное общение предполагает, прежде всего, сокровенность. «Принимайте меня таким, какой я есть», — с вызовом заявляет «новый человек». Тоталитаризм обнажённости, угроза уничтожения внутреннего че¬овека. Известно, что сатана — обезьяна Бога. Вместо исповеди пред Богом — исповедь перед растленным миром. Утверждение греха как нормы — поклонение сатане.