...Мы долго ехали вдоль вытянутого на семьдесят вёрст Кубенского озера, по той дороге, что ведёт в знаменитый Кирилло-Белозерский монастырь.
В селе Новленском свернули с большой дороги. Перед Филютиным дорога ушла влево, машина перемахнула мостик над застывшей рекой. Проехав ещё немного, мы остановились, как и было мне сказано, у бетонных плит раскрытой силосной ямы. Отсюда начиналась накатанная по насту снегоходная дорога — «минут десять ходу», по телефону сказал мне Александр Николаевич Широгоров, посетовав, что не смог завести снегоход.
Иду по белому полю. Ещё не совсем рассвело — небо тёмно-синее, на снегу синие точки заячьих и лисьих следов. Кусты вдоль поля, дылды борщевика, ошмётки травы, выглядывающие из-под снега у телеграфных столбов, сами столбы, провода покрыты инеем. Даже сам воздух, кажется, наполнен инеем.
Кусты раздвигаются, и видны будто ватой накрытые крыши и прозрачные макушки деревьев над крышами… По дороге идёт ко мне человек, с которым знакомы лишь по телефонному разговору.
Деревня как деревня, с незамысловатым названием Макарово Новленского сельсовета. Домишки, искрящиеся штакетины наклонившихся палисадов, индевелые стволы деревьев…
— Только летом вон сосед приезжает, — кивает на один из домов Александр Николаевич, — а так — всё один. Последний в деревне остался…
Неожиданно возникает непонятное сооружение. Да это же мельница! Только без крыльев.
— Отец мой делал…
Тропка ныряет вниз, к реке. На этом спуске и стоит дом Широгоровых. Вокруг дома участок обозначен — там банька, верёвка с заледенелым бельём, присыпанные снегом кусты и яблони, полукругом стоящие ульи, тоже снегом присыпанные…
Заходим в дом, в избу. Тут тепло, пахнет печным дымком, нехитрая мебель и утварь, фотографии на стенах, иконы. Телевизор бубнит. Нехитрый деревенский уют одинокого мужика.
Наливается в стаканы травяной чай (зверобой, ромашка, смородиновый лист), ни много ни мало — кастрюлька мёда на стол ставится.
Александр Николаевич Широгоров рассказывает:
— Я 1955 года рождения, здесь, в Макарове, моя родина, это — родительский дом. Когда-то, старики говорили, до сорока домов в деревне было, я ещё помню — пятнадцать домов… Речка у нас Кильба (так на карте написано), а по-местному — Кильбовка. Впадает в Большую Ельму. Раньше рыба из озера заходила в нашу речку, потом мост сделали, трубы положили, водопад получился в два метра, конечно, рыбе уже не подняться. Я думаю, исправить бы недолго — телегу-две щебня. Вокруг деревень много, да людей-то в них… В Кряжево ещё есть житель на зиму, ещё кое-где по одному-два человека зимуют, а так — пустуют деревни. На лето, если «дачники» приедут, Филютино — самая людная у нас в округе деревня.
И вдруг без перехода сказал, горько покачав головой:
— Василий-то Иванович Белов скончался недавно… Бился за нас. Последний защитник деревни. В Думе пытался идеи свои говорить, так его же и за дурака считали. Сейчас-то все в ладоши хлопают — хороший, мол, был.
Что тут скажешь? Помолчали…
— Отец и мать всю жизнь в колхозе, — продолжил рассказ Александр Николаевич. — Матери уже пятнадцать лет нет, отца недавно похоронили, на восемьдесят четвёртом году умер. Две сестры есть — одна в Вологде живёт, другая в Шексне. Отец рукодельный был, конструктор-самоучка, даже мельницу сделал. Это, наверное, оттого, что ещё в колхозе мельником работал. Вся округа у него зерно молола, сейчас там, где была колхозная мельница, нету ничего, всё лесом заросло. Ещё он гармонист знатный был. Приезжало даже годов десять назад телевидение его снимать. Подъехали на «уазике» — гармонистов, мол, ищем, ваш адрес дали. Люди говорят — по телевидению видели эту съемку.
В доме и сейчас несколько гармошек, и без дела они не скучают — Александр Николаевич тоже гармонист.
— В 1972 году я окончил десять классов в Новленской школе, поработал в колхозе и ушёл в армию. Служил в Германии в войсках связи, в километре от Берлина. После армии — опять в колхоз, выучился на водителя и трактористом тоже работал. Почему один живу? Да так чего-то, так… Жизнь я и заграничную повидал, и столичную — учился на водителя в Вологде, а практику мы даже в Москве проходили, но вернулся домой. Но вот что в Германии запомнилось — там стараются всё сделать для человека, где бы он ни жил. А у нас — как бы выселить из деревни, чтоб не мешали…
— Ну, у вас даже электричество есть, — попытался я пошутить.
— Ой, электричество — это отдельная история! Линия высоковольтная прошла мимо нас в начале 60-х. Нам сказали: деревня не перспективная, незачем вам электричество, скоро выселят вас. Так и жили. Я в то время маленький был ещё, но помню всё. Отец всё же решил: худо без электричества. Пошёл по соседям договариваться: от Горбова, где трансформатор, в километре от нас, двадцать столбов надо было поставить. Все отказались. Согласился один только старик, Филарет Подгорнов, восемьдесят лет было ему, отчаянный такой: «Я, — говорит, — хочу со светом пожить». В лес с отцом поехал. Вырубили они двадцать столбов, ямы выкопали (и мать помогала копать-то). Сами провели электричество, на свои деньги всё. Год строили линию и двадцать лет сами её обслуживали. Потом уже, в 80-х годах, новую линию поставили. Приехала бригада из Вологды — за день сделали…
Последние шесть лет Александр Николаевич живёт в Макарове совсем один (больной отец жил у сестры в Вологде).
— Похоронили здесь, на кладбище рядом с деревней Горка, рядом с матерью. Там стоит церковь Ильи Пророка, недавно купол обвалился…
— Вы не охотник? — спрашиваю.
— Не охотник, а от медведей приходится отбиваться. Прямо по деревне ходят. Половину пасеки у меня года два назад один уничтожил. Я с вилами на пасеку ходил, — смеётся Александр Николаевич. — Охотникам позвонил, целая бригада приезжала, лабазы построили, стерегли. А медведь-то хитрый, как приедут — вкруг деревни обойдёт, а близко не подходит, как не приедут — опять на пасеку, улей возьмёт (двум мужикам не поднять), в кусты утащит, там сожрёт. Потом сказали мне охотники, что застрелили, мол, того медведя где-то в другом месте. Но на другое лето — другой медведь: гляжу, нажрался, да тут у огорода и спал…
Кабаны тоже бегают — за один набег дак половину картошки уничтожили.
Не охотник Александр Николаевич — он рыбак!
— С детства рыбак — рыбачили и на реке, и в озере. До озера по прямой — три километра. На озере в основном зимой рыбачили и с удочкой, и сетью. Раньше-то и на удочку хватало — рыбы полно было. И нельма, и сиг, и судак на удочку ловились. Жили рыбалкой. А как же — ведь у озера. А теперь мне сеть поставить нельзя, а Кубенский рыбзавод и какие-то «частники» тоннами рыбу выгребают из озера. Только рыбы почему-то свежей в продаже не видно. Магазин «Рыба» в Новленском пытались открыть. Я обрадовался, хоть людей рыбой свежей накормят. Захожу через месяц — уже не «Рыба», а «Мясо» на магазине. «Чего так?» — «А нету рыбы!» Вот — у озера живём, а рыбы нет.
Конечно, люди всё равно ставят сети. Их ловят рыбинспекторы, штрафуют.
— В прошлую зиму сетку поставил, — рассказывает Широгоров. (А ведь зимой сетку поставить — это особое искусство, не говоря уже о том, что голыми руками в ледяную воду и т.д. — Д. Е.) Подъехали трое — показывай улов. «Вон — говорю, — три окунька». — «Да, не лишка». Я говорю — рыбы в озере не стало. Всё озеро сетками заставлено — кому-то можно, кому-то нельзя… Кивают и штраф выписывают.
— Какой же выход? — уже я спрашиваю.
— А лицензии! Были же лицензии — и большинство рыбаков их покупали. И деньги в доход государства шли, и люди спокойно рыбу ловили. Почему лицензии отменили?
Не пора ли вернуться к этой практике, к лицензированию рыболовства? Я обращаюсь уже к тем, от кого зависит принятие такого решения. Те, кто всю жизнь живёт у озера, ловили и будут ловить рыбу, они готовы заплатить за лицензию на рыболовство (потом уже можно регулировать размер ячеи сети и др.) — услышьте их! Или (такие предположения я тоже от многих слышал) кому-то выгодно делать людей браконьерами — штрафы, конфискованные сети, конфискованная рыба? Кому это выгодно?
— Бог для всех озеро создал. И пока Его помнили — всем рыбы хватало… — сказал Широгоров.
Нам бы всем это помнить, не забывать.
Кстати, случайность это или нет, но факт — в тот период, когда действовали лицензии на лов рыбы, в Кубенском озере вновь появилась нельма. Потом не стало лицензий. Нельмы тоже не видно.
…Пробили висящие на стене часы-ходики. Александр Николаевич взял в руки гармошку — заиграл сперва плясовую мелодию. Потом грустную песню из старого советского фильма. Душа пела у человека:
Далеко, далеко, далеко журавли улетели
Сквозь снега, сквозь поля, на дороги, где нету метели.
А лететь журавлям, а лететь журавлям нет уж мочи,
И присели они на полянку в лесу среди ночи.
А наутро опять все на юг улетают далёкий,
Только в поле бродить он остался совсем одинокий,
Он кричал журавлям: «Помогите, любимые братцы,
Нету сил у меня, не могу я до цели добраться».
И вернулись они, подобрали любимого брата,
Словно зная о том, что законы о дружбе все святы.
Поднималася ввысь журавлиная стая большая,
Они брата того уносили, на юг улетая.
Так и в жизни порой отстаём мы от стаи крылатой,
Хоть и знаем о том, что законы о дружбе все святы,
Но порою судьба начинает шутить и смеяться,
И друзья отойдут, и никто не поможет подняться…
Александр Николаевич проводил меня до крайнего дома. А дальше я один по снеговой дороге шагал. Солнце уже поднялось в зенит. Снег искрился в морозном чистом воздухе. Я шёл, оставляя за спиной деревню Макарово и её последнего жителя…
Дмитрий Анатольевич ЕРМАКОВ