Уже далеко позади осталась залитая электрическим светом Тюмень, но по-прежнему ярко горели огни над пустой трассой, сплетаясь, они, кажется, срастались вдалеке в очертания каких-то диковинных строений, и не то чтобы заслоняли, но перебивали погруженную в ночь Сибирь.
Мелькали дорожные указатели, проносились мимо такие же, как под Москвой или Санкт-Петербургом, автозаправки…
И нужно было закрыть глаза, чтобы вспомнить, что мы едем вдоль Туры — реки, по которой пришёл в Сибирь Ермак со своей дружиной; реки, по которой 96 лет назад увезли в Тобольск на теплоходе «Русь» последнего русскогоНа берегу Иртыша императора…
ДОРОГА НА ТОБОЛЬСК
В дневнике Николая II эта дорога описана достаточно подробно.
«Плавание по реке Type… У Аликс, Алексея и у меня по одной каюте без удобств, все дочери вместе в пятиместной, свита рядом в коридоре; дальше к носу хорошая столовая и маленькая каюта с пианино… Целый день ходили наверху, наслаждаясь воздухом. Погода была серая, но тихая и тёплая. Впереди идёт пароход министерства путей сообщения, а сзади другой пароход со стрелками 2-го и 4-го стрелковых полков и с остальным багажом. Останавливались два раза для нагрузки дровами…»
5 августа, перед обедом, проплыли мимо села Покровское, родины Григория Ефимовича Распутина, всеми силами пытавшегося предотвратить войну и то, что принесла война…
Что думал, что чувствовал Николай II, вглядываясь в проплывающий мимо «Руси» дом старца?
— Здесь, в этой реке, он ловил рыбу, — всё повторяла стоящая рядом Александра Фёдоровна. — Вы помните, он присылал нам свежую рыбу в Царское Село?
В «Дневнике» Николая II записано, что в ту ночь государь спал плохо, проснулся, когда уже вышли в Тобол.
«Река шире, и берега выше. Утро было свежее, а днём стало совсем тепло, когда солнце показалось. Забыл упомянуть, что вчера перед обедом проходили мимо села Покровского — родина Григория…»
Эта оговорка не о забывчивости Николая II свидетельствует, а о том, что мысль о предопределённости «встречи» со старцем Григорием на последнем пути была додумана и осознана государем.
Но, как и заведено в его «Дневнике», об этом, сокровенном, ни слова…
«Целый день ходили и сидели на палубе», — завершил пассажир «Руси» запись за 6 августа 1917 года.
ВЕНСКИЙ СТУЛ
— А мы в Покровское не заедем? — спросил я. — Это же почти на трассе…
— Так ведь ночь же… — ответил водитель. — Всё закрыто.
— Ну, не знаю. Возле дома Распутина можно постоять, посмотреть, где он вырос…
— Так нет этого дома! Для музея новое здание построили. Распутина там никогда не было.
— И что, ничего не осталось от Григория Ефимовича?
— Почему же?! Говорят, в музее венский стул стоит…
— Стул?!
— Ага… Рассказывают, что, если посидеть на нём, и мужские болезни можно вылечить, и ещё он потенцию увеличивает!
Я хмыкнул, услышав это, и мне было поведано, что вообще-то многие специально ради этого стула приезжают в Покровское, даже сам Анатолий Борисович Чубайс на этом стуле сиживал перед тем, как на нанотехнологии сесть…
Так, вспоминая Анатолия Борисовича, и миновали родину Григория Ефимовича Распутина.
ЗАРЯ НАД ТОБОЛОМ
Когда трасса свернула на север, электрических огней, кажется, стало меньше, и справа, за Тоболом, явственно обозначилась малиновая полоска зари. Тяжёлое, затянутое тёмно-сиреневыми облаками небо нависало, сжимая её снеговой тяжестью до огневой яркости.
Тоненькой была эта огневая полоска, но, когда заслоняли её деревья и кусты, темно и безпросветно становилось в обступившем мраке, и хотелось, чтобы поскорее отступили деревья, и снова возникало за Тоболом багряное зарево, пытающееся оторвать от земли сиреневую тяжесть небосвода.
Впрочем, на мосту через Тобол стало ясно, что заре так и не удалось разгореться.
Мутновато посветлело затянутое снеговыми облаками небо, и огневая полоска, отважно заполыхавшая в ночной черноте, потухла, задавленная наступающим днём.
РЕМЕЗОВСКИЕ ЧТЕНИЯ
Когда мы въехали в засыпанный снегом Тобольск, снегопад уже утих.
Просто удивительно, как идёт городу снежное убранство!
Спроектированный и построенный Семёном Ульяновичем Ремезовым на семидесятиметровой высоте Тобольский кремль словно вырастал своими белыми стенами из засыпанного снегом Троицкого мыса, и вокруг всё — храмы, дома, даже деревья — было белым и праздничным.
Получилось, что город сам принарядился к открытию Ремезовских чтений.
Чтения эти, в организации которых участвовал и Департамент культуры Тюменской области, и Администрация Тобольска, и Тобольский историко-архитектурный музей-заповедник, и Тюменский региональный общественный благотворительный фонд «Возрождение Тобольска», стали уже доброй традицией и являются сейчас важной частью культурной жизни города. Достаточно сказать, что на нынешние чтения участники приехали не только из России, но и из других стран.
Лично мне приятно было встретить своих добрых знакомых — профессора Омского университета, доктора филологических наук Валерия Хомякова; главного редактора альманаха «Тобольск и вся Сибирь» поэта Юрия Перминова; руководителя Томской областной организации Союза писателей России Геннадия Скарлыгина…
Но главным героем чтений был, конечно же, сам Семён Ульянович Ремезов…
РЕМЕЗОВ
Большинство россиян знает Ремезова как картографа, составившего уникальные атласы: «Хорографическая книга Сибири», «Чертёжная книга Сибири» и «Служебная книга Сибири», но деятельность Семёна Ульяновича не ограничилась картографией.
Ремезов принимал участие в сражениях и писал иконы, собирал ясак и строил кирпичные заводы, основывал новые сёла и налаживал производство пушек на Урале, проводил перепись населения и был архитектором и руководителем строительства Тобольского кремля, Приказной палаты и Гостиного двора. Кроме этого, он составил «Описание о сибирских народах и граней их земель» и знаменитую «Ремезовскую летопись», без упоминания которой не может обойтись ни один труд, касающийся истории Сибири.
Для восстановления памяти великого русского человека, для осмысления во всём масштабе многогранных свершений Семёна Ульяновича Ремезова немало усилий прилагает Тюменский региональный общественный благотворительный фонд «Возрождение Тобольска», хотя председатель фонда Аркадий Григорьевич Елфимов и не устаёт подчёркивать, что без поддержки общественности деятельность фонда не была бы столь успешной.
Вот и в своём приветственном слове, открывая чтения, он отметил, что работа, которая началась двадцать лет назад, в год 350-летия со дня рождения Семёна Ульяновича Ремезова, изначально строилась на единстве с общественностью города.
В результате этих трудов на Красной площади Тобольска появился памятник Ремезову работы Олега Константиновича Комова, а улица Клары Цеткин обрела более созвучное Тобольску имя. Имя Семёна Ульяновича Ремезова носит сейчас и площадь между гостиницей «Сибирь» и Губернским музеем…
Можно было бы добавить тут, что возглавляемый Аркадием Григорьевичем Елфимовым фонд предпринимает воистину титанические усилия для возвращения не только имени Ремезова, но и его уникальных трудов. Фондом изданы и «Сибирская летопись», и «Чертёжная книга Сибири», и «Служебная книга Сибири», и факсимильное издание «Хорографической книги Сибири».
Названия этих работ постоянно звучали в выступлениях докладчиков, но говорили на Ремизовских чтениях, разумеется, не только о С. У. Ремезове…
КОРНИЛОВСКИЙ ДОМ
Свой доклад на чтениях я читал в Корниловском доме, где сейчас, как и до революции, размещается Тобольский мировой суд и Музей истории судебной системы в Западной Сибири.
Дом этот построил рыбопромышленник Иван Николаевич Корнилов, и тут останавливался и Дмитрий Иванович Менделеев, чья мать происходила из рода Корниловых, но в историю дом вошёл осенью 1917 года, когда в губернаторском доме, стоящем наискосок от дома Корнилова, поселилась царская семья. В Корниловском доме разместилась тогда свита государя.
Наша конференция проходила в отреставрированном зале судебных заседаний, и портрет императора Николая II, вставшего в полный рост, существенно дополнял мой рассказ о чтении государем в ту осень и зиму собрания сочинений Николая Семёновича Лескова…
Владимир Маяковский говорил, дескать, Лесков рядом с Толстым был виден в большой телескоп. В принципе это так, но дело тут не только в величине Л. Н. Толстого, а ещё и в слепоте критиков, в той странной, выработанной в передовом обществе глухоте на самые главные русские проблемы.
Невозможно найти писателя — и Л.Н.Толстой тут не исключение, — который мог бы сравниться с Лесковым тем глубинным знанием народной русской жизни, той красотой русского языка, тем обилием положительных народных характеров, которые мы находим на страницах лесковских произведений.
Поэтому-то вопрос о том, почему «передовому» человеку надо в большой телескоп рассматривать великого русского гения, чтобы всё-таки различить его, не так уж и прост. Ещё труднее понять, почему весь творческий путь писателя, составляющего гордость России, протекал в атмосфере травли. «Я как столб, на который уже и люди, и собаки мочатся» (письмо Н.С Лескова П.К.Щебельскому от 18 января 1876 г.). Вопрос этот перерастает рамки биографии писателя и становится русским вопросом, особенно актуальным сейчас, когда в недрах министерства образования — интересно, кого оно образовывает? — вызрел план заменить изучение в школе произведений Н.С.Лескова сочинениями гг. Рыбакова-Улицкой-Пелевина.
И какой великий символический смысл открывается в том, что 95 лет назад, в свою последнюю осень и зиму, именно Николая Семёновича Лескова и читал последний русский император в Тобольске!
ПИСАТЕЛЬ И ИМПЕРАТОР
По дневникам видно, что книги Лескова не просто увлекли государя. Похоже, Николая II ошеломила раскрывающаяся перед ним в произведениях писателя русская жизнь. В сентябре 1917 года в Тобольске он читает Лескова рассказ за рассказом, роман за романом, том за томом…
«13 сентября 1917 года. …Начал роман Лескова "Обойдённые"…»
«16 сентября. Погода простояла совсем тёплая. Приятно было ходить и работать на дворе. Кончил рассказ "Обойдённые" и начал "Островитяне"…»
«18 сентября. Осень в этом году здесь замечательная… Кончил "Островитяне" Лескова. Написал маме письмо через цензуру Панкратова…»
«19 сентября. Полуясный, но такой же тёплый день… Днём попилил дрова и поиграл в городки. Начал читать роман Лескова "Некуда"…»
«24 сентября. Вследствие вчерашней истории нас в церковь не пустили… Вечером начал читать вслух "Запечатленный ангел"…»
В тишине губернаторского дома в Тобольске, прерываемой лишь свистками пароходов с реки, звучал голос бывшего российского императора, рассказывающего о той «преудивительной штуке», что совершилась с барином, который отправился «в жидовский город» расследовать творящиеся там по торговой части нарушения…
Вместо взятки, полученной с еврейских торговцев, генерал ещё и должен оказался им 25 000 рублей.
С этим полученным вместо награды долгом и возвращается домой барин, но супруга его, весьма богомольная барынька, объявила мужу, что за его «нерассудительность другие заплатят», и приказала стребовать деньги со староверов, которые работали на строительстве моста.
Денег таких у староверов, разумеется, не нашлось, и вот начинается дикая расправа, превосходящая по своей лютости жестокость любого иноплеменного нашествия.
Генерал, обозлённый, что староверы не желают покрыть его долг перед евреями, «накоптивши сургучную палку, прямо как ткнёт кипящею смолой с огнём в самый ангельский лик!».
Кажется, ни один писатель до Лескова не сумел так ярко и правдиво рассказать о той глухоте русской жизни, пользуясь которой любой просвещённый мерзавец мог надругаться над нею.
И наверняка об этом тоже думал государь, читая вслух «Запечатленного ангела». Русским трудом и русской кровью была воздвигнута могущественнейшая империя, но в результате этого строительства основная часть населения, сами русские, оказалась обращена в рабство в своей собственной стране.
Какая-то глухота появилась в русской жизни, и уже не докричаться было сквозь неё.
«26 сентября… — отмечает государь в дневнике. — Окончил роман Лескова "Некуда". 30 сентября. День простоял солнечный, хороший. Утром гуляли час, а днём два с половиною часа; играл в городки и пилил. Начал читать пятый том Лескова — длинные рассказы…»
Николай Михайлович КОНЯЕВ
6 — 9 декабря 2012 года, г. Тобольск
(Продолжение следует.)