12 апреля 1823 года, 190 лет назад родился великий драматург, «русский Шекспир», создатель национального театра Александр Николаевич Островский.
Коренной москвич, певец родного Замоскворечья Александр Николаевич Островский из 47 своих пьес 29 посвятил Москве. Громкая известность пришла к 26-летнему Островскому, когда его комедия «Свои люди — сочтёмся» ещё ходила по Москве в рукописных списках. Первое название пьесы было «Банкрут». Посланная в конце 1849 года в драматическую цензуру, она для постановки на сцене была запрещена. Немало потребовалось хлопот, чтобы опубликовать текст комедии в журнале. На помощь пришёл издатель «Москвитянина» М.П.Погодин. Имея большие связи в цензуре, он довольно скоро всё уладил: цензор потребовал некоторых изменений, и пьеса к публикации была разрешена.
Н.В.Берг вспоминал: «Островский написал комедию "Банкрут". Все, знающие дело, ахнули. Вся интеллигенция Москвы заговорила об этой пиесе как о чём-то чрезвычайном, небывалом. Наиболее всего поражал в ней язык московских купцов, впервые выступивший в нашей литературе с такою живостию, яркостию и силою. Но, кроме языка, и самый купеческий быт, способы мышления и жизненные приёмы этого сословия нарисованы были могучею, широкою кистью… как бы опытного художника, о существовании которого никто не знал; никто не видал его постепенного развития, разных мелких, робких, отроческих статей. Сразу явилось мужественное произведение, совершилось нечто вроде чуда!.. Погодин решился устроить у себя чтение "новой комедии", о которой столько все говорили. Трудность, и немалая, была лишь в том, чтобы "достать автора", познакомиться с ним без лишних церемоний, без визитов, прямо — "с корабля на бал!".
Островский явился ранее других, с толстой тетрадью, одетый во фраке. Потом все уселись на самой невзыскательной мебели хозяйского кабинета: трёх кушетках и нескольких стульях и креслах. Иным пришлось лепиться на подоконниках или даже просто стоять. Островский поместился в левом углу, у окон, и едва начал читать, как, невидимо и не слышно ни для кого, подкрался коридором Гоголь и стал в дверях, прислонившись правым плечом к притолоке, и так оставался во всё время чтения».
Гоголь, уже благословлённый Пушкиным, признанный основатель русской натуральной школы, высказал уклончивое мнение, что «при несомненном и большом таланте автора проглядывает неопытность, юность в технике дела. Необходимо, чтобы такой-то акт (он его назвал цифрой) был покороче, а такой-то подлиннее. Всё это он узнает впоследствии, может быть, очень скоро узнает, но пока не имеет об этом ни малейшего понятия. Пишет, как талант-самородок, сплеча, не оглядываясь и руководствуясь только вдохновением». Восторженные слушатели приписали сдержанности то, что Гоголь не сказал ни слова о чудесном языке пьесы. «Вероятно, потому, — безжалостно пишет мемуарист, — что этого дела хорошо не смыслил. Он победил русский язык вообще и знал все его тонкости и прелести; умел с ними справляться временами как самый высочайший художник русского происхождения, но сословных оттенков русской речи победить никогда не мог, да, кажется, об этом и не старался, так как это дело очень трудное, для большинства писателей даже прямо невозможное. Надо жить с этими сословиями, на языке которых хочешь говорить печатно. Островский заговорил купеческим языком, как никто из наших писателей, потому что жил и вращался среди купцов с малого возраста».
В следующем, 1850 году А.Н.Островский стал членом так называемой «молодой редакции» «Москвитянина» — кружка, в который входили писатели и критики Ап. Григорьев, Е.Эдельсон, Т.Филиппов, Б.Алмазов, Л.Мей, Н.Берг и другие. «Молодая редакция» всеми своими корнями уходила в славянофильство. Её члены, никогда не отождествляя себя со старшими славянофилами, в то же время разделяли их взгляды на особый путь развития России, на необходимость сохранения патриархальных нравов и быта. Однако если славянофилы Аксаковского окружения настойчиво разрабатывали систему своих воззрений, создавая стройную концепцию политических, исторических и философских взглядов, то «молодая редакция» какой-либо собственной строгой системы идей и принципов не имела.
Сила классиков ХХ века — блестящее знание языка, родной среды, смелость говорить о главных нравственных проблемах и откровенное славянофильство. Дело даже не в том, что в пьесе «Снегурочка» Островский использует народную легенду, а в исторической пьесе «Василиса Мелентьева» или в драме «Гроза» слышатся явные отзвуки общеславянских и православных поверий. Здесь главное — вольнолюбивый, стихийный славянский дух, который пронизал и сами произведения, и творческое поведение лучших писателей того времени. Увы, этот дух сегодня почти утрачен, загублен электронными всепроникающими СМИ и государственной (антигосударственной!) культурной политикой. Но Островский продолжает оставаться основой национального репертуара, и весна его яркого творчества никогда не проходит.
Александр Александрович ВЯЗЕМСКИЙ