В наши дни понятие «современный» многие люди — от политиков до художников — употребляют как синоним всего нового, лучшего, прогрессивного. Но всегда ли это оправданно?
К сожалению, фетиш новизны и современности у российских авангардистов в области изобразительного искусства сочетается не только с отказом от традиционных художественных стилей, но с разрушением многовековых духовных традиций русской культуры. В «актуальном» искусстве последних двадцати лет проявился мировоззренческий нигилизм, выросший на отечественной почве, на волне огульной критики всего советского и русского. Он находит мощную подпитку в нигилизме современного западного искусства, которое наши авангардисты считают для себя непререкаемым образцом.
Всем памятны выставки «актуального» искусства, глумящиеся над православной верой, где осмеивается «русская идея». Есть авангардисты, считающие русскую литературу «архивом позапрошлого века» с «чуждыми современности понятиями и языком». Вместо этого выставляется мусор в инсталляциях и устраиваются перформансы в голом виде.
У нас бытует мнение, что Запад во всём на передовых позициях. Но кроме научно-технического прогресса, эффективной экономики, материального изобилия, есть ещё и духовная жизнь общества, с которой связано искусство. А здесь не всё современное лучше прежнего. Европейский модернизм, возникший на рубеже XIX–XX вв., — это не только поиск новых форм, он отражает радикальные сдвиги в европейском сознании. Наряду с углублением понимания человека и жизни в европейской культуре XX в. проявились болезни духа, которые нашли своё выражение в культуре. В изобразительном искусстве XX в. были художники, искавшие новые средства выражения, но сохранившие связь с традицией гуманизма.
Однако были и такие, которые провозглашали свободу от морали и всех традиционных ценностей многовековой европейской культуры. Итогом было чувство абсурдности жизни. С 1960-х годов в русле постмодернизма сложилась тенденция, отбрасывающая духовную, идеальную сторону человека и сводящая его к биологии и инстинктам, которым требуется дать свободу от угнетающей их культуры. Все табу отменяются. Высокое, ставшее смешным, заменяется низким. Ко всему относятся «не всерьёз», характерны ирония и скепсис. Появился даже «забавный апокалипсис».
Западный постмодернизм оказался по душе нашим художникам не случайно. У нас есть люди, у которых произошло внутреннее «снижение» личности. Когда у человека атрофируется высшая духовная составляющая его натуры — активизируется низшая. Отношение к женщине сводят к физиологии, что проявляется в искусстве в расчеловечивании женского образа. Мат и непристойности стали обычны и в разговорной, и в литературной речи. Если в жизни достаточно грязи, она проникает и в искусство. А ведь в XIX в. его всерьёз называли святым! Есть о чём задуматься.
Низкое и в былые времена могло быть предметом искусства, но художник, ясно различавший добро и зло, возвышенное и низменное, прекрасное и безобразное, давал ему негативную оценку. Сегодня, как пишут в авангардистских журналах, такое различение «не актуально», «это из уходящей практики».
Приведу забавный, но показательный пример из новой практики. В журнале «Искусство» (№5, 2008) даётся характеристика работы А.Кузькина «Следы», представленной на выставке в Петербурге. «Это белая ткань, расстеленная на обычном крестьянском дворе и пролежавшая там неделю, запечатлела отметки жизнедеятельности его обитателей — настоящей, реальной, физической и уникальной в отличие от многочисленных виртуальных предметов, действий, взаимосвязей, наводнивших современный мир».
Смею предположить, что выставленный артобъект — это скромный плагиат, вещь вторичная, как у многих российских «актуалистов», «сверяющих часы» по западному авангарду. М.Шемякин сообщает, что задолго до Кузькина классик западного искусства XX в. Энди Уорхол показал «выставку писк-картин, которые на аукционах стоили бешеные деньги» и выставляются в музеях. Эти картины — результат опорожнения мочевого пузыря посетителей мастерской художника на незагрунтованные холсты. Но в отличие от Кузькина Э.Уорхол не утруждает себя поиском смысла.
Кстати, не так давно персональная выставка Э.Уорхола была привезена в Россию и показана в Эрмитаже, что свидетельствует о признании нашей культурной элитой всех достижений западного авангарда XX в.
Художники «актуального» искусства выступают под лозунгом свободы творчества и понимают её как вседозволенность. Показательны взгляды одного из ведущих художников «актуального» искусства В.Д.Дубосарского: «В последнее время я отношусь к искусству очень спокойно и рационально. Я считаю, что это просто сфера деятельности, маркированная большей свободой, где человек может предположить и заявить всё что угодно». Его понимание свободы проявилось, в частности, в написании в соавторстве с А.Виноградовым картины «Христос в Москве» (1999 г.). На огромном холсте изображён обнажённый Христос, шагающий по вечерней столице, и шарахающиеся от него прохожие. На вопрос, определяет ли рынок актуальность художественного явления, автор картины отвечает: «Сейчас главным в искусстве стал всё-таки рынок». Сам он отлично вписался в рынок, его картины продаются по цене 40 — 60 тысяч долларов.
Любопытно замечание Дубосарского о том, что сегодня нет протестующих художников, как советские нонконформисты. Он с пониманием объясняет это тем, что никто не будет рисковать, «все хотят быть респектабельными, хорошо одеваться, хорошо питаться», встроиться в рынок.
Вот так меняются у нас люди, художники, ценности. Но эти новые ценности — обывательские и говорят о бездуховности. Личная выгода стала главным мотивом у многих людей.
Каковы же перспективы? Окончательно возьмёт верх новая буржуазность или всё-таки сохранится русская духовная традиция, ныне полузабытая? Может быть, она станет чем-то маргинальным?
О ней напоминает нам русское искусство прошлых веков. Высшими духовными ценностями в России более тысячи лет были христианские. Они составляли основу мировоззрения, и поэтому все другие ценности и идеи, возникавшие в ходе культурного развития, согласовывались с главными. О высокой духовности — о высокой душе — говорят творчество и взгляды русских художников XIX века.
В.М.Васнецов был не только сказочник, он — автор росписей Владимирского собора в Киеве. «Богатство внутреннего содержания в этом человеке поразительное», — так отзывалась о нём Е.Д.Поленова. А сам В.М.Васнецов говорил: «Не о хлебе одном жив будет человек. Истина, добро, красота — необходимая и существенная пища человека, без них изведётся человек, сгинет… Искусство должно служить всей жизни, всем лучшим сторонам человеческого духа — где оно может, — но в храме человек соприкасается с самой положительной стороной человеческого духа — человеческим идеалом».
Идеалом русской христианской культуры было само Божественное совершенство, а не лучшие качества несовершенного земного человека, как в светском гуманизме. Вера в высший Божественный мир звала человеческий дух ввысь, к Небу. У поэта А.К.Толстого есть строки: «Гляжу с любовию на землю, но выше просится душа…» Абсолютная Божественная истина, истина совершенного добра, была путеводной звездой человека на его жизненном поприще.
Идея совершенствования личности считалась нормой в XIX веке. Было убеждение, что сознание и воля человека должны бороться за победу высших стремлений души над низшими и. животными страстями его натуры. Отсюда и задачи искусства. И.Н.Крамской писал: «Ведь искусство (серьёзное, о котором можно говорить) должно возвышать человека, влить в него силу подняться, высоко держать душевный строй. И, так сказать, идти в ногу с религией».
В.М.Васнецов был верующим человеком и сторонником религиозного обоснования морали. Он считал, что «гуманность альтруистов» не является нравственно обязательной. Вот что он пишет об «учении эгоизма»: «Зачем мне стремиться лично делать добро, а если зло мне лично выгоднее? Что мне за дело, если от этого зла мой ближний страдает? Оберегайся и спасайся, если можешь, а не можешь — страдай и гибни. А у науки нет незыблемых оснований возразить против такой тёплой морали. Правда, такую мораль можно назвать звериной; но ведь человек с одной своей наукой, без Бога и Христа, неудержимо стремится к идеалу человека — культурного зверя, ибо если человек не носит в себе образа и подобия Божия, то, конечно, он зверь — образ и подобие звериное».
Высокие личные качества лучших людей русской культуры проявлялись в их искусстве, которое духовно облагораживало тех, кто к нему приобщался. Революция 1917 года с её лозунгом «Отречёмся от старого мира!» нарушила полноценную культурную преемственность, но люди и в советское время ещё долго помнили духовные ценности дореволюционной России. Подтверждение этому можно найти в советском искусстве. Оно не сводится к идеологической пропаганде и мифотворчеству, как сегодня считают. Я думаю, изучая его, лучше идти от реального сознания людей того времени, а не от общих схем. Люди же были разные.
Так, в творчестве Б.Неменского главное — это глубокая человечность, добро, любовь ко всему светлому и прекрасному на земле. Художник-фронтовик, он видел на войне много человеческого горя и столько жестокости фашистов, что, по его словам, перестал ей удивляться. Но в послевоенные годы он написал картину «Безымянная высота». «…После напряжённого боя на земле лежат рядом два убитых солдата — немец и русский. Вихрь рукопашной ещё не остыл даже в телах мёртвых. Два солдата-врага, но и двое юношей, почти мальчишек…» Картина вызвала дискуссии и обвинения критики в абстрактно-евангелическом гуманизме, антипатриотизме и пацифизме. В ответ на обвинения тех лет Б.Неменский писал в книге «Доверие» (1984 г.): «Мы ненавидели захватчиков… Все народы Советского Союза в едином порыве защищали свою многонациональную Родину. Но мы, оставаясь и коммунистами, защищали и рабочее братство всех народов, понимая: эти немецкие юноши, надевшие фашистскую форму, воспитанные как фашисты, не родились фашистами… Мы боролись и за право быть человеком и для этого юного немца».
Ту же гуманистическую цель — воспитание гармонически развитого и духовно прекрасного человека — Б.Неменский ставил в разработанной им программе эстетического воспитания детей и молодёжи. Художник давно обратил внимание на то, что наряду с чуткими к искусству зрителями есть полное равнодушие, которое он связывал с эмоциональной и духовной неразвитостью. Причины же видел в недостатках воспитания и школьного образования, его «однобокости». «К сожалению, всё увеличивающийся груз информации на душу ребёнка, подростка часто ложится мёртвым грузом, и тогда при обилии знаний рождается скудость чувств и интересов. А неразвитость их порождает примитивность духовной жизни. Но эта скудость так же жаждет самовыражения, как и яркость интересов и богатство души, проявляясь в погоне за грубыми ощущениями, примитивными радостями. Такой человек не способен сопереживать… бедам других людей, ему ближе всего нехитрые радости приобретательства и потребительства».
В мировоззрении Б.Неменского коммунистические идеи сочетались с русской духовной традицией. Как и другие советские художники, он осознавал свою преемственность с культурной традицией. Он завершает книгу «Доверие» такими словами о себе и своих учениках: «Я, как и они, — звено в цепи советского искусства, русской культуры, и очень хочу, чтобы эта цепь не прерывалась».
Большинство современных российских художников тоже сохраняют эту преемственность и создают здоровое по духу искусство. Но возникает впечатление, что в художественной среде, испытавшей запреты советского времени и дорожащей свободой творчества, недооценивают духовную опасность ряда явлений модернизма и постмодернизма.
Хотелось бы напомнить, что в каждой цивилизации есть своё духовное ядро, включающее высшие ценности, дающие смысл жизни и объединяющие людей. Можно многое менять в обществе, но разрушение его духовной основы пагубно для страны. Это более глубокий слой культуры, чем политическая поверхность.
Татьяна Васильевна ГУСЕВА, г. Челябинск