В Евангелии сказано: Если согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его (Мф. 18, 15). Что же будет, если так все начнут обличать друг друга? Во что превратится Церковь? Где же любовь
С.Ларьков, г. Пенза
В этом Евангелии речь идёт о грехах, которые подвергают опасности жизнь Церкви (церковного прихода) — во вполне конкретном смысле её внутреннего существования или в её свидетельстве перед миром. Более всего поражает, что Господь посылает одного брата к другому брату: Пойди и обличи его между тобой и им одним. Это звучит как абсолютное противопоставление словам Каина Богу после убийства им своего брата Авеля: Разве я сторож брату моему? (Быт. 4, 9). «Да, — отвечает Господь, — Я дал вас друг другу, и вы должны сторожить друг друга. Я ваш Пастырь, но крещение делает каждого из вас пастырем ваших братьев. У каждого из вас есть великий долг по отношению к другим, вы ответственны за благо каждого и благо всех». Господь говорил уже это пророку Иезекиилю: Я поставил тебя стражем дому Израилеву (Иез. 33, 7).
Слишком часто в наших христианских приходах и в наших семьях (а также в наших общественных отношениях) мы не осмеливаемся совершить этот спасительный поступок. Требуется определённое мужество, чтобы пойти к своему брату, к своему сослужителю и выговорить ему. Не потому ли, что мы сами не свободны от вины и боимся, как бы и нас не выставили в неприглядном свете? Надо по-настоящему любить, надо сильно любить, чтобы обрести это мужество. Мы часто прячем то, что следовало бы назвать трусостью, под благородной видимостью — не причинить зла другому, не вызвать смуту в приходе, спасти любой ценой мир и единство. Любить ребёнка, взрослеющего сына или дочь означает иметь мужество сказать им в лицо то, в чём они должны быть обличены. Это может быть единственной возможностью помочь им. После возрастающего братского вразумления — если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий (1 Кор. 13, 1), — после всего этого ситуация приходит к фатальному исходу: Если же не послушает их, скажи церкви; а если и церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь (Мф. 18, 17).
Господь говорит, что ожесточившегося виновного не должно более рассматривать как члена Церкви, но как того, кто находится вне её. А это значит — как того, кого мы должны попытаться обратить к вере. Было время, когда все крещёные, вне зависимости от качества их христианской жизни, имели обязанность и «право» приступать к таинствам Церкви на одном только основании, что они крещены. К чему это привело, хорошо известно. Может ли быть нормальным такое? Могут ли живущие в блуде иметь доступ к Евхаристии? Ответ очевиден. Но эти ограничения не должны ли быть применяемы значительно шире там, где равнодушие к вере и церковной жизни является соблазном для верных и антисвидетельством для внешних?
Власть «вязать и решить», данная Господом Церкви, означает в её вере способность определять то, что соответствует христианской жизни согласно логике Царства Божия. Существует значительная разница между простым умственным исповеданием — таким как «верую, что; думаю, что; исповедую, что» и верой в христианском смысле — то есть приобщением Иисусу Христу, Сыну Бога Живого. Первое — некое верование, а не вера. Второе — участие всего нашего существа, всей нашей жизни в этом исповедании. Святые отцы говорят, что вера означает устремлённость к Самому Богу, а не к Его описаниям, и что без любви вера мертва. Следует сказать, что она мертва и без надежды, поскольку надежда — движущая сила жизни по вере. Всё зависит от нашего живого отношения ко Господу, к Его слову, к молитве, к евхаристической памяти. Не может быть братского законного обличения, а значит, приносящего плод, если два брата, о которых идёт речь — тот, кто обличает, и тот, кто принимает обличение, — как и те двое или трое, позванные первым братом, не будут в согласии, чтобы просветить заблудшего по данному вопросу. Сам Христос лично обещает быть среди тех, кто собран во имя Его.
Это присутствие Христа среди нас всякий раз, когда мы собираемся во имя Его, должно становиться как бы очевидным и давать нам одновременно огромную радость и мужество строить истинно братские отношения друг с другом в сознании ответственности друг за друга. Мы должны услышать слово апостола: Братия, не оставайтесь должными никому ничем, кроме взаимной любви (Рим. 13, 8).
«Господь упрекал их в неверии и жестокосердии», — читаем мы в Евангелии (Мк. 16, 14). Этот укор Господь высказал не кому-нибудь, а апостолам по Своём Воскресении, прежде чем оставить их. Разве эти слова не обращены и к нам, празднующим каждое воскресенье малую Пасху? То, что безверие, уныние и нелюбовь царствуют в окружающем нас богоотступническом мире, конечно же, не должно удивлять. Но где найти исход, если эти главные «антиценности» начнут проникать в Церковь?
А.С.Нечаева, г. Ставрополь
Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле? (Лк. 18, 8). Безумные девы и безпечные слуги — не заснут ли они, устав надеяться, потеряв терпение ждать своего господина из-за неизвестности времени его возвращения? Христос предупреждает, что в конце времён по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь (Мф. 24, 12). Вера, надежда, любовь — наполняют ли они нашу жизнь? Змеи ненависти ползают вокруг нас. Одним они говорят: только жестокость и насилие могут поддерживать порядок. Другим: только свобода, не знающая границ, может восстановить справедливость. Не соблазняемся ли мы их словами, как Ева на заре существования мира? Вчера была классовая борьба, сегодня — утверждение греха как нормального естественного явления. Не участвовал ли кто из как будто принадлежащих Церкви в этой лжи, ведомый тёмными силами, которые ещё не изгнаны до конца из нас самих? У «Церкви диалога», столь превозносимой теми, кто «вовне», есть ли согласие с теми, кто «внутри»? У мыслящих слишком широко — не гнездятся ли в их сердцах демоны презрения и превозношения?
Когда перестают любить, надежда умирает: она не может пережить любовь ни на одно мгновение. Называя себя христианами, живём ли ещё мы надеждой?
Человеческие обещания, слишком человеческие, не занимают ли они место надежды, обманывая нас и наполняя нас ядом отчаяния? Даже если отчаяние не доводит людей до самоубийства, всё равно это отчаяние во всех его видах — от глубоких личных разочарований и утраты политических иллюзий до разрушительного духа уныния, определяющего жизнь нашего народа и всего человечества.
Когда перестают надеяться, часто перестают и верить. Или по крайней мере теряют доверие к Промыслу Божию и склоняются ко всякого рода неверности. Болезни веры различны. Есть среди них весьма заразные — суеверия, фанатизм или просто отсутствие нормального тонуса веры, некая астения, именуемая теплохладностью. Этот диагноз ставил ещё апостол Павел. Сомнения распространяются, как эпидемия. Мы знаем, как это было в Западной Церкви, особенно после Второго Ватиканского Собора. «А если Христос не воскрес?», «А если в Евхаристии нет реального присутствия Христа среди нас?», «А если Божия Матерь не есть Приснодева?». А если супружеская верность — всего лишь принятый в обществе закон, ныне благополучно преодолённый? А если христианское целомудрие — только патологический комплекс вследствие установленных религией запретов? Каждый день мы дышим воздухом, заражённым этими микробами.
Как нам надо молиться Господу, чтобы Он защитил нас от змей ненависти и от яда отчаяния, чтобы Он дал нам власть исцелиться самим и у других исцелять болезни веры! Уверовавших же будут сопровождать сии знамения, — говорит воскресший Христос, — именем Моим будут изгонять бесов; будут говорить новыми языками; будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы (Мк. 16, 17—18).
Мой вопрос о власти. Если для подлинно верующего человека Промыслом Божиим всё содействует ко спасению, имеет ли значение, какая власть?
И.Касараев, г. Ялта
Открывая абсолютную истину, не должно ли христианство естественно дать откровение о власти? Отмечая пределы действия царства кесаря по отношению к Царству Божию, христианство говорит нам, что может и что не должна делать власть. Откровение абсолютной истины, откровение тайны истории и тайны нашей судьбы, заповедь о любви к ближнему со всеми её вытекающими практическими последствиями — всё это исключает безразличие христианина к тому, какая в мире власть и как она осуществляется. Нам естественно желать, чтобы власть соответствовала христианским требованиям и служила христианским целям. Мы постоянно напоминаем, что одно — власть, построенная на христианских принципах, и другое — власть, построенная на принципах служения мамоне. Одно — власть помазанника Божия, имеющего благодатную помощь свыше, и другое — власть помазанника сатанинского, вдохновляемого тёмными силами. Но, может быть, самое худшее в Церкви и в мире — внешняя видимость добра. Святой Григорий Нисский в IV веке писал о неправедной фальшиво-религиозной власти, которая будет делать абстракцией всякое добро, чтобы дойти до крайнего предела зла. Церковь не имеет права утверждать абстрактную власть, украшенную Крестом, потому что служение Церкви — в проповеди Креста, который является Божией силой и нашим спасением.
Потому есть разница между христианской идеей власти и идеей христианской власти. Эта разница безконечна, ибо неустранима. Первая идея открывает религиозную сферу, вторая — политическую. Смешение той и другой (религии и политики) — конец христианству. Не есть ли это по преимуществу диавольское искушение, как показал Достоевский в «Легенде о Великом инквизиторе»?
Какова для христианства природа власти? Этот вопрос неотделим от вопроса основания и цели власти — и средств, употребляемых ею вследствие этого. Мы должны исходить прежде всего из идеи творения, а также идеи Божественного Воплощения, явленного в истории, из закона любви, выражающего обе эти идеи.