Прожив более четверти века на Кавказе, будучи свидетелем межэтнических столкновений, подчас кровавых, переехал на свою этническую родину. Однако, хотя я и прожил в Подмосковье около 20 лет, у меня часто возникает ощущение, что я никуда не уезжал и продолжаю жить на Кавказе — те же знакомые лица, та же гортанная речь, те же самые проблемы с общением.
В принципе я спокойно смотрю на такую интенсивную миграционную экспансию южных народов, зная, что через некоторое время часть из них быстро обрусеет; часть вернётся обратно в свою страну, с деньгами или без; часть окажется в местах заключения.
Большинство жителей соседних государств и окраин России действительно приезжают, чтобы как-то заработать на жизнь, так как прокормить большую семью в странах, которые неплохо жили в составе Союза благодаря помощи остальных республик, в основном России, и враз ставших нищими, — невозможно. И обвинять всех приехавших в том, что они ищут возможность заработать себе на жизнь, — нельзя.
Но меня коробит и возмущает то, что определённая часть приезжих ведёт себя резко негативно по отношению к стране своего пребывания, к её коренному народу и позволяет себе высказывания и поступки, несовместимые с поступками человека, находящегося в гостях.
Попробовали бы русские, живущие сейчас за границами России, да и не только за границами, а в национальных республиках Российской Федерации, так же публично изложить некоторые свои мнения о тех народах, среди которых они живут. Их участь была бы незавидна. И в этом, кстати, одно из отличий русского народа по отношению к народам, проживающим на территории бывших советских республик.
Проживая там, мы, русские, не позволяли себе такого, возможно, слишком рьяно играя роль «старшего брата». А откровенно говоря, нам такого и не позволяли.
Я, русский, родившийся в Баку, окончивший исторический факультет Бакинского государственного университета, к концу учёбы, уже работая социологом, пришёл к выводу, что то общество, которое мы пытались построить на окраинах Советского Союза, следовало назвать никак не социализмом, тем более развитым или каким-либо ещё. Ему больше подходило бы название «социал-феодализм» или «феодал-социализм». Как читателю будет угодно. Слишком много формаций, различных по историческому развитию, сознанию, мышлению, образу жизни, культуре, психологическому восприятию времени, представители основной нации хотели заставить слиться в один народ, который назывался бы неприемлемым для этнологии словом — советский.
Хуже всего то, что мы только сейчас, без политической и социальной зашоренности, начинаем осознавать, как трудно находить взаимопонимание с народами, стоящими на разных уровнях развития и понимания действительности современного мира. Трудно разговаривать с человеком, оперирующим словами и терминами раннего феодального общества и даже ещё более раннего рабовладельческого и даже первобытно-общинного строя — род, тейп, племя, кровная месть, и рассказывающим об элементах экзогамных отношений между мужчинами и женщинами (это уже терминология родоплеменных отношений).
Известно, что физический облик человека изменился незначительно. Он может быть одет как человек XXI века, у него может быть высшее образование, три жены и столько же любовниц или наложниц из своего или другого этноса, машина (своего рода кабардинский скакун), на которой он может совершать набеги на врагов или украсть очередную женщину (чужую или свою, по договорённости или нет — это другой вопрос), большие деньги, зачастую полученные с помощью грабежа, легального или нелегального, спекуляции или от перепродажи наркотиков. И всё же он человек именно того времени.
…Где-то я прочёл, что в Африке есть озеро, название которого переводится так: «На этой стороне ловим рыбу мы — красивые, добрые, умные. На той стороне ловят рыбу они — злые, уроды, дураки. А посередине не ловит никто». Нас с ними разделяет, как это озеро, многое: время, менталитет, сознание, мысли, нравы и обычаи, отношение к родителям и родственникам, к одежде и укладу жизни, к женщинам и детям, к восприятию мира и рядом живущих. Они могут быть хорошие, а могут быть плохие. Но они другие. И когда на Кавказе мне говорили, что среди русских много плохих людей, я соглашался. Но при этом делал оговорку, что и хороших русских там значительно больше, чем на всём Кавказе вместе взятом, так как велика численность русского народа.
Есть ещё одно любопытное обстоятельство, которое я вынес из многочисленных наблюдений. Это случилось в поезде, ехавшем в мятежный в то время Нагорный Карабах. В вагоне было мало народу, и в купе нас оказалось четверо. Вместе со мной в Степанакерт, областной центр Карабаха, ехал армянин — в тогда ещё расположенный там полк, грузин, ехавший в Тбилиси, и азербайджанец, ехавший в Агдам, который ещё не был захвачен армянскими боевиками. В связи со сложившейся обстановкой разговор шёл о межнациональных отношениях. Мы уже познакомились, и меня спросили, почему, как бы ни складывалась история отношений между кавказскими и славянскими народами, негатива в этих отношениях всегда было больше, чем позитивных сторон. Хотя во многих частных случаях личные отношения зачастую складываются весьма дружеские. Причём попросили ответить как социолога и историка.
Подумав, я ответил, что один из главных законов диалектики — «переход количества в качество», — к великому сожалению, у славянских и кавказских народов в конечном итоге имеет разные значения: «Когда вас мало, вы все чудесные люди. С вами хорошо, весело, вы душа компании, вы сорите деньгами, в вас влюбляются женщины, вы любуетесь собой, и другие любуются вами. Но когда вас становится много и позволяют обстоятельства, ваше самолюбование, ваша гордость, надменность и самомнение становятся гипертрофированными, вы становитесь нетерпимыми к непохожим на вас, нетерпимыми к инакомыслию, к чужому или чуждому вам образу жизни. И тогда вы стараетесь сделать всё возможное, вплоть до принуждения, чтобы другие жили, как хочется вам, а если нет, то они становятся для вас людьми второго сорта, и вы начинаете презирать и третировать их.
У славян данный закон действует по-другому. Один, двое, трое, десяток, сотня могут быть людьми весьма отрицательными. Но когда мы объединяемся в некую общность под названием «народ» (а не племя), положительные черты нашего менталитета становятся для нас главными. Мы становимся великодушны и добры к другим, мы протягиваем руку помощи и сострадаем чужому горю, мы привечаем сирых и ищущих помощи.
Кстати, это отмечали и многие русские обществоведы прошлого. И хотя согласия представители кавказских народов не выразили, возражений в ответ не последовало. Но было ясно, что такой ответ заставил задуматься. (Кстати, впоследствии я нашёл подтверждение своим словам в высказывании Мераба Мамардашвили по поводу грузин, которым свойственны «влюблённость в себя, спесивость, убеждённость, что они самые хорошие, самые умные, самые красивые».)
Что ж. Так уж сложилось, что некоторые народы на территории бывшего Союза, а теперь сегодняшней России остались на разных стадиях развития. Не только народы Кавказа, но и народы Сибири и Дальнего Востока. Определённая их часть до сих пор находится на стадии военной демократии — как народы Северного Кавказа. Их образ жизни способствовал закреплению в национальной психологии и сознании враждебного отношения к окружающим.
За время совместного проживания народов в стране под названием СССР официально-советская печать все уши прожужжала о чести, гордости и достоинстве народов, живущих в горах Кавказа. Но на Кавказе эти качества проявляются по-особенному, приобретая специфические местные оттенки (грузины это хорошо показали в Южной Осетии). Это сугубо их понятия, их нормы поведения, которые распространяются в основном на своих родственников и близких членов тейпа, рода, племени. Нам надо помнить, что среди горцев Кавказа всегда считалось доблестью обмануть неверного славянина, честь — иметь рабов, лучше славян. Что было на протяжении веков и имеет место сейчас.
Многие средства массовой информации, сами кавказцы, стараясь рассказать о народах, населяющих юг России, пытаются объяснить менталитет южан тем, что народы Кавказа до сих пор сохраняют, следуют и демонстрируют принятые традиции, порядки и нравы. В том-то всё и дело, что в «основном демонстрируют». Особенно молодёжь, которая в саклях не курит и не слишком употребляет спиртные напитки. Возможно, почитание старших и сейчас имеет место. Но это там, в горах, в аулах. Да и то не везде. Попав же в большие города, оторвавшись от своего рода, тейпа и племени, перестав быть под постоянным контролем родственников, молодые джигиты стараются походить на окружающих, причём, как это ни прискорбно, беря у нас, русских, не самые хорошие наши привычки и нравы. Парни перестают уважать старших, курят где попало, безмерно пьют и, быстро пьянея, ведут себя хамски по отношению к нашим старикам и к нашим женщинам. Вообще ведут себя так, как будто им всё дозволено. А когда они объединяются и их становится всё больше, они чувствуют, что их начинают бояться. И мы на себе начинаем чувствовать, как возрастающее количество приезжих переходит в отрицательное качество их отношения к местному населению.
Да, наши женщины более свободны в выборе своего спутника, чем женщины Кавказа. Ещё Есенин, побывав в пригороде Баку — Мардакянах — и сочиняя стихи о Шаганэ и прекрасной Лале, отмечал в своих «Персидских мотивах», что «Мы в России девушек весенних на цепи не держим, как собак. Поцелуям учимся без денег, без кинжальных хитростей и драк». Но надо отметить, что и горянки, приезжая в различные губернии России, быстро перестают ходить в длинных юбках, потупив глаза.
Так что говорить о развратности русских женщин также не стоит. И в настоящее время женщины с юга России и республик Средней Азии составляют значительный процент тех, кто стоит по обочинам московских, и не только московских, шоссе.
Да, горцы любят детей. И это — правда. Но своих. И если у славянских женщин, с которыми живут усатые джигиты вдали от своей настоящей жены, появляются дети, они не считают их своими и не признают их. Большинство таких полукровок оказываются в российских домах ребёнка, и их родственная связь с папами на этом заканчивается. Для гордых жителей Кавказа это «дети русских, украинских, молдавских, белорусских шлюх». Даже если эти «шлюхи» живут с ними годами.
Да, цивилизация ослабляет родовые узы. Но кровной мести у нас нет. И у славян, в том числе и русских, нет страха, что кто-то зарежет или украдёт их родственников в энном колене, действуя по принципу кровной мести. Что иногда предлагают правоверному мусульманину его духовные наставники, давно отбросившие заповеди своего Пророка? Такие как Магомед Тагаев, один из идеологов ваххабизма. Он в своей книге «Наша борьба и повстанческая армия Имама» наставляет: «Сражаться с русскими на полях, в горах и на море. Вдоль и поперёк…» Русский вопрос «будет решаться вооружённым путём, с кинжалом», ибо «России как национального русского государства никогда не было». Далее следует стратегическая задача завоевания Астрахани, Ростова, Волгограда, чтобы «оставить Россию в пределах исторической Московии, Тверской и Новгородской областей», так как «русские — это нация без прошлого и без будущего».
Думаю, что даже для горских народов с их вольницей такой воинствующий ислам не нужен. Если только не найдутся среди них те, кому выгодна эскалация военных действий в горах Кавказа.
Хотелось бы на этом и закончить. Но всё-таки привожу ещё одну цитату. Её сказал теперь уже бывший секретарь Совета безопасности Дагестана и бывший депутат Госдумы, Герой России, летчик-испытатель Магомед Толбоев в разговоре с обозревателем «Литературной газеты»: «У кавказцев тщеславие превыше всего. Здесь все князья, и каждый стремится создать собственное ханство. Таков культурный ландшафт нашей политической жизни. Тот, кто способен понять это, может управлять процессами. Те же, кто пытается привнести в жизнь кавказцев ценности другого рода, игнорирующие фундаментальные психологические платы, в глубине хранящие взрывоопасные сгустки законсервированных конфликтов, которые детонируют от любого внешнего удара, обречены на поражение».
Что ж, России тоже надо об этом помнить, чтобы знать, с кем имеешь дело.
Анатолий Борисович УРАЛОВ