В апреле выходит в свет книга Юрия Юрьевича Воробьевского «БУМАГИЯ. М.Булгаков и другие неизвестные». В ней автор возвращается к теме мистики литературного творчества. Предлагаем вашему вниманию фрагмент из новой работы.
«Чёрт с ним! — загремел блондин. — Чёрт с ним. Машинистки, гей! Он махнул рукой, стена перед глазами Короткова распалась, и тридцать машин на столах, звякнув звоночками, заиграли фокстрот»… Не могу сдержаться. Вздрагиваю от этой цитаты из булгаковской «Дьволиады». Хотя, вроде как здесь неприятное слово и уместно. Равно как и в «Мастере». Начиная с его первой главы, герои то и дело поминают рогатого: «бросить все к чёрту…», «Фу ты чёрт!», «А какого чёрта ему надо?», «Вот чёрт его возьми!», «Чёрт, слышал все». Эта «чертовщина» повторяется на протяжении всего романа. Жители Москвы будто призывают сатану. И он не может отказаться от приглашения.
Но ведь и в своей повседневной жизни Михаил Афанасьевич грешил постоянно. Вот, например, запись в дневнике, датированная весной 1924 года: «В Москве многочисленные аресты лиц с «хорошими» фамилиями. Вновь высылки. Был сегодня Д.К[исельгоф]. Тот, по обыкновению, полон фантастическими слухами. Говорит, что по Москве ходит манифест Николая Николаевича. Чёрт бы взял всех Романовых! Их не хватало».
Как-то в актёрском клубе Булгаков играл на биллиарде с Маяковским. Вот уже где, наверно, рогатый повеселился! Взаимоотношения между литераторами были неприязненные и оба, конечно, хотели выиграть. Каждый промах, конечно, сопровождали определенными словечками.
Да, постоянное чертыхание было характерно и для Маяковского. Поразительный был человек! Вот, с брезгливой опасливостью, он берётся за дверную ручку. (Облапали ведь её!). Пожав вашу руку, спешит вытереть одеколоном свою. Пристально осматривает поставленную перед ним тарелку — идеально ли она вымыта? Очень мнителен. С тех пор, как, уколовшись булавкой, от заражения крови умер его отец, Маяковский заботится о дезинфенкции постоянно. Но не верит, что есть невидимые сущности, которые переносят болезни пострашнее, чем туляремия. Нет, метафизическое обеззараживание — не для него.
«Чёрт возьми!» Эти призывы исходили от Маяковского не только в обыденной жизни. В поэме «Хорошо!», посвященной Октябрьскому перевороту, рогатый поминается едва ли не через страницу. Поэт неосознанно выразил незримую реальность: бесы как будто действительно толпами вылезли на улицы революционного Петрограда.
Георгий Свиридов считал, что М. Булгаков вывел Маяковского в своём знаменитом романе под именем Богохульский. Композитор удивительно тонко чувствовал духовную подоплёку маяковщины: «Это искусство — тесно сращённое с государственной деспотией. Но представители его, однако, держат кукиш в кармане, ибо имеют и другого хозяина (самого главного)». (Свиридов Г. Музыка как судьба, с. 193).
Таким, похоже, был и Горький. О мистической подоплёке невероятного взлёта к славе «великого пролетарского писателя» я писал в своей книге «Иудиада». Здесь напомню лишь одну, но очень знаковую деталь. «Понятие «чёрт» имело у Пешкова множество оттенков. Но чаще всего это были слова ласкательные. «Черти лысые», «черти драповые», «черти вы эдакие», «чёрт знает как здорово» — вот обычный способ употребления слово «чёрт». *(Басинский П. Горький. М., 2006, с.97).
Характерно, что кроме Горького, который произнёс вступительное слово, именно Маяковскому было доверено представить писательскую когорту на Втором Всесоюзном съезде Союза воинствующих безбожников. Дело было летом 1929 года. В заключение своего выступления он сказал: «Товарищи, обычно дореволюционные ихние собрания и съезды кончались призывом «с Богом», — сегодня съезд кончится словами «на бога». Вот лозунг сегодняшнего писателя».
Да, даже такому картонному (по выражению Георгия Свиридова) материалисту, как Маяковский, от адских спутников — никуда. «…а сердце тянет к выстрелу, а горло бредит бритвою», — писал поэт. Среди верных признаков одержимости — помешательство и самоубийство. Да, зная о страшном конце поэта, начинаешь понимать, что слово на букву «ч» в его поэме «Хорошо» не случайно постоянно выскакивает как из табакерки. Оно вырастает из фигуры речи, из эмоционального звука в обозначение реальной свиты несчастного, сочащегося инфернальной злобой, человека.
А знаете, как и когда слово на букву «ч», которого тщательно избегали наши благочестивые предки, широко вошло в русскую речь? Было «экспортировано» из малороссийской языковой среды Гоголем. Иногда это тоже вроде кажется и уместным. Стоило чертыхнуться Осипу, как тут же — вот он — Хлестаков! Самозванец, выдающий себя за подлинного Ревизора, маленький предтеча антихриста. Да еще и мелодию из «Роберта-дьявола» напевает… И все же было, было в чём каяться позднему Гоголю.
«Все гоголевские обороты, выражения, — вспоминал В. В. Стасов, — быстро вошли во всеобщее употребление. Даже любимые гоголевские восклицания: «чорт возьми», «к чорту», «чорт вас знает» и множество других, вдруг сделались в таком ходу, в каком никогда до тех пор не бывали. Вся молодежь пошла говорить гоголевским языком».
Исследователь Владимир Глянц задается вопросом: «Почему именно молодежь кинулась чертыхаться? Разве она не имела того же, что и у старших, языкового инстинкта и навыка? Разумеется, имела. Но против него-то она и восставала, чувствуя, что тут можно более или менее безнаказанно показать кукиш нормативному благочестию и предъявить миру своё «свободомыслие»… Существенно, что после происшедшего с Гоголем в 1840 г. религиозного переворота в его прозе все реже встречается слово «чёрт»».
Да, писатель, столь ярко написавший в своём «Портрете» о проникновении беса в самое вдохновение художника, не мог не понимать, что каждое упоминание нечистого — это его вольный или невольный призыв. Николай Васильевич жаждал иной поддержки. Он даже молитву составил, в которой связал плоды своего творчества с силой Господней… Гоголь писал, что без истинной веры искусство обречено на тёмную магию. Жалко, что обожавший Николая Васильевича Булгаков не обратил внимания на эти строки…
О том, как рогатый стремится просунуть свой нос в жизнь художника, воспользовавшись его болезненным состоянием или раздражением (характерным для Маяковского), Гоголь писал Н.М.Языкову: «…советую тебе хорошенько рассмотреть себя: точно ли это раздражение законное и не потому ли оно случилось, что дух твой был к этому приготовлен нервическим мятежом. Эту проверку я делаю теперь всегда над собою при малейшем неудовольствии на кого бы то ни было, хотя бы даже на муху, и, признаюсь, уже не раз подкараулил я, что это были нервы, а из-за них, притаившись, работал черт, который, как известно, ищет всяким путем просунуть к нам свой нос, и если в здоровом состоянии нельзя, так он просунет дверью болезни».
Снова напрашивается параллель с Булгаковым. Вот лишь несколько его дневниковых записей. «Денег сегодня нигде не достал, поэтому приехал кислый и пасмурный домой… Дома впал в страшную ярость…» «В состоянии безнадёжной ярости обедал у Валентины…» «Сегодня ещё в ярости, чтобы успокоить её, перечитывал фельетон некоего фельетониста 70-х годов»…
Вернёмся, однако, к Владимиру Владимировичу. Между прочим, очевидную забесовленность Маяковского можно напрямую связать и с его особым даром придумывать неологизмы. Слова эти ему словно кто-то подсказывал. А ведь обновление языка — вещь небезобидная. Послереволюционный новояз явно формировал новый народ. Эту селитерную рыбу, годную только для адской сковородки.
«Чёрт возьми!» — Так ведь и взял!
Да, друзья, мои, в литературе и литературоведении должна быть своя «экология». Вспоминая слова В.Розанова о том, что именно литература погубила России, будем осторожнее — и в писаниях, и в чтении.