8 февраля 1942 года, 70 лет назад на заснеженных полях Смоленщины пал поэт Николай Петрович Майоров
Фронтовое поколение в русской советской поэзии — особая статья и подлинная гордость её. Но есть в этом поколении небольшой, но безсмертный отряд тех, кто не вернулся, не дописал своих книг. Может быть, самый яркий из них — Николай Майоров. Ведь именно он и сказал о своих сверстниках трагично и точно:
Мы были высоки,
русоволосы.
Вы в книгах прочитаете
как миф
О людях, что ушли
не долюбив,
Не докурив последней
папиросы…
Мы, литераторы послевоенных поколений, и относились к ним как к мифу, легенде. А ведь они были плоть от плоти своего героического поколения творцов и созидателей. Детские и юношеские годы Николая Майорова прошли в Иванове. Здесь он родился в 1919 году в семье простого рабочего. Ещё в десятилетке начал писать стихи, которые читал на школьных вечерах, публиковал в стенной газете. Окончив школу, Николай переехал в Москву и поступил на исторический факультет МГУ. А с 1939 года он стал посещать поэтический семинар в Литературном институте им. Горького. Писал много, но печатался редко, да и то, как правило, в университетской многотиражке.
Мир только в детстве
первозданен,
Когда, себя не видя в нём,
Мы бредим морем,
поездами,
Раскрытым настежь
в сад окном…
Пусть неуютно в нём,
неладно,
Нам снова хочется домой,
В тот мир простой,
как лист тетрадный,
Где я прошёл, большой,
нескладный
И удивительно прямой.
Удивительно прямой, сильный и цельный поэт вышел бы из этого талантливого молодого стихотворца! Он успел сделать сравнительно немного: его литературное наследство — это сто страниц, три тысячи машинописных строк. Но всё это — подлинное, нетленное. Он очень рано осознал себя певцом своего поколения — глашатаем судьбы того предвоенного поколения, которое приходило к зрелости ещё юношами в конце 30-х годов, — совестливого, работящего, патриотичного. Сколько лучших его представителей полегло на полях сражений, но и малая часть вернувшихся выдвинула из своих солдатских рядов замечательных писателей.
Вот Майоров пишет каникулярное письмо из Иванова своей московской возлюбленной — Ирине: «Вчера в саду наблюдал следующий интересный эпизод. Со мной сидел хороший приятель, он учился со мной в одной школе, писал стихи (и сейчас пишет), печатался в областных изданиях. Он года на 2 моложе, пожалуй, меня. Только что прошедшей осенью был взят в армию. Попал в Финляндию. Там он пробыл всё время, пока длилась война. За несколько дней до заключения мира он получил две пули, обе — в локоть правой руки. Сейчас, после лечения, прибыл из Крыма в 2-месячный отпуск. Парень похудел, короткие волосы, глубокие и как-то по-особенному светлые глаза. Видать, что человек давно не имел лирики, — он грустно смотрел на проходящих по аллее девушек. Одну из них он окликнул. Это — его первая любовь. Галя. Она подошла к нам, увидев Володьку (Владимир Жуков — впоследствии известный ивановский поэт. — А.М.), изобразила на лице удивление. Но тут же, словно спохватившись:
— Почему ко мне не заходишь?
— Я сегодня только с поезда.
— Да, но ты зайдёшь! (Это — с повелением.)
— Может быть.
— А я говорю — ты ко мне зайдёшь, — это она произнесла как женщина, привыкшая встречать одобрение своих капризов. Мне стало страшно жаль Володьку. Парень измучен, только что зажила рана, он, как выразился, "всю Финляндию на животе прополз", а тут — повелительные восклицания пустенькой девушки, умеющей делать только глазки. Да надо бы человеку на шею броситься, взять его, зацеловать — он так давно всего этого не видел! А она вместо этого спокойно пошла по аллее, бросив на ходу:
— Ты зайдёшь, слышишь!»
Сколько здесь боли за товарища и понимания того, что завтра, может быть, и ему вступать в бой с новым страшным врагом. Так и случилось. Летом 1941 года Николай Майоров вместе с другими московскими студентами рыл противотанковые рвы под Ельней, просился добровольцем на фронт. В октябре его просьба о зачислении в армию была удовлетворена, а 8 февраля 1942 года разведчик Николай Майоров был убит в бою на заснеженных полях Смоленщины.
Сегодня в школе почти вообще не изучают советскую поэзию. Из классиков остался, наверное, только Твардовский с «Василием Тёркиным». А жаль, что так скупо! Словно предчувствуя свою гибель, Майоров написал строки-завещание:
Мы все уставы знаем
наизусть.
Что гибель нам?
Мы даже смерти выше.
В могилах мы построились
в отряд
И ждём приказа нового.
И пусть
Не думают, что мёртвые
не слышат,
Когда о них потомки
говорят.
Эх, Николай, самое страшное, что сегодня вообще не говорят — ни в интернете, переполненном графоманскими стихами, ни на телевидении, откуда поэзия вообще вытеснена пошлой и примитивной попсой, ни, что самое страшное, в студенческих аудиториях. Евгений Евтушенко обивает все пороги, добился даже приёма у министра Фурсенко, требуя, чтобы его пятитомная и крайне субъективная антология «Поэт в России больше, чем поэт» вышла тиражом не в 5000, а в 50 000 экземпляров, мотивируя это тем, что «она должна быть в каждой школьной и вузовской библиотеке». Но зачем, если там всё это не проходят?
Моя старшая внучка поступила в психологический университет. Я спрашиваю: «Литература есть?» — «Не-а. Только один семестр — русский язык». Потрясающе! — это что же за психологи воспитываются по болонской системе в России, которые не изучают глубоко великих знатоков русской души Толстого и Достоевского, поэтов-провидцев и тонких лириков? Таких, как студент и разведчик Николай Майоров?
Откликнись, что ли! –
Только ветер
Да дождь, идущий
по прямой.
А надо вспомнить –
Мы лишь дети,
Которых снова ждут
домой…
Бездомные дети сегодня вырастают — без Родины и ожидания чуда.
Александр Александрович МОСКАЛЁВ