В застывшей картине окна рождественский вечер… Медленно падает снег, искрится и переливается серебряными узорами. По безкрайней снежной равнине движется маленькая точка. Изо всех сил всматриваюсь, чтобы не потерять её из вида. Точка превращается в маленькую девочку, бегущую по пробивающейся из-под снега траве. Эта девочка — я.
***
«Раз. Два. Три. Все проблемы оставляем за пределами зала. Здесь только танец, — говорит настойчивый ласковый голос. — Тянем носок. Плие. Гранд-плие…»
Я слушаю музыку и тяну носок, как советует голос. За балетным станком много грациозных девочек с ангельскими личиками, все друг другу улыбаются, и пока что не ощущается никаких проблем. Будущее видится мне очень радужным. Я непременно стану известной танцовщицей, легко парящей в воздухе под струями серебристого света. Но на сегодня репетиция окончена, и мне пора домой. Мой путь лежит через пришедший в запустение городской сад, где под сенью деревьев сокрыта от глаз старая церковь. На ней не осталось ни купола, ни колокольни, только красный кирпич крошится под ноги прохожим. На покосившихся дверях висит замок. И очень тихо. Когда-то в здании церкви был музей. С огромных стеллажей в полумраке свисали чучела животных. Я любила там бывать. Но чучела меня не интересовали. В полумраке чувствовалось присутствие чего-то незримого. Или Кого-то. Но мне никто не мог объяснить эти чувства. Мама пожимала плечами, а учительница в школе сказала, что скоро я стану пионером, а пионеры не забивают себе голову всякой ерундой.
Ещё я могу часами смотреть на облака, плывущие в неведомую мне страну. Так хочется дотронуться до них, но они недосягаемо высоки. И тогда чувство невыразимой тоски наполняет сердце. Мне кажется, исчезая за горизонтом, облака умирают и рождаются в совершенно ином мире.
— Мама, мне кажется, после смерти люди, как облака, уплывают на свою настоящую Родину, — поделилась я однажды своими наблюдениями.
— Не болтай глупости, — глубоко вздохнула мама, — после смерти человек никуда не уплывает, его закапывают в землю, а косточки гниют…
***
Первые проблемы появились много позже, когда мне исполнилось 15. Страна, в которой я жила, перестала существовать. Произошло это так быстро, что никто ничего не успел понять. Ещё вечером под барабанную дробь к светлому будущему уходили пионеры, а утром вдруг вернулись пиплы в турецких пуловерах, сосущие «пепси-колу». Телевизор утверждал, что «пала империя зла», но зла вокруг ощущалось гораздо больше, чем раньше. Всем как-то в одночасье стало друг на друга наплевать, на улицах появились нищие, дворы пришли в запустение. Молодой цветущий город одряхлел и опустился на самое дно, как безпробудный пьяница. Никто ни за что не отвечал, но всё было схвачено.
К светлому будущему уезжали теперь исключительно на иномарках упитанные фигуры в малиновых пиджаках. На них завистливо смотрели турецкие пуловеры, жаждущие удачно вписаться в новую систему ценностей.
Когда всё так стремительно изменилось, оказалось, что у меня нет даже турецкого пуловера. Но все проблемы я оставляла за пределами зала. Голос по-прежнему отсчитывал: «раз, два, три», только звучал более жёстко и медно, без прежней ласковости. Некогда ангельские личики девочек приобрели очертания взрослой прагматичности. Старательно выполняя хореографические па, они всё реже друг другу улыбались и всё чаще дышали в затылок. В юных головках зрела одна-единственная мечта — бежать из этого умирающего города, где нет никаких перспектив. Бежать туда, где есть будущее — манящие огни, вкусная еда, дорогие машины, где можно жить по-настоящему. Ради этой мечты, стиснув зубы, они стирали пальцы в кровь. Ведь повезёт не всем, а только лучшим. Самым лучшим. Значит, мне нужно быть самой-самой… «Раз. Два. Три». Я слушаю голос и падаю в изнеможении…
***
Мои планы на будущее изменил один день. Дождливый и серый. В городском саду возле ржавой карусели «Сюрприз» я познакомилась с ним. У него в руках была кассета с группой «Cocteau twins», которую я давно искала.
— Дашь переписать? — робко поинтересовалась я.
— Подарю, — улыбнулся он.
Он напоминал Боба Дилана, и я называла его «король Дада». Мы гуляли по старому парку, ворошили ногами опавшие листья и не могли наговориться… «Бессмертие» Кундеры, «Сто лет одиночества» Маркеса, «Над пропастью во ржи» Сэлинджера, «Игра в бисер» Гессе переплетались с нашими судьбами воедино познанными, но пока ещё не прожитыми смыслами. Я радовалась, что мне так близко его мироощущение, что он умён и начитан. А ещё в его глазах отражалось безкрайнее синее небо, и длинные пушистые ресницы взлетали вверх, словно крылья бабочки.
Ради него я захотела навсегда остаться в этом городе, где даже унылая серость улиц вдруг наполнилась таинственным содержанием. Мы будем бедными, но счастливыми. Я стану танцевать на берегу реки, он — писать стихи. Нашим дыханием окажется дивный воздух свободы. Я буду варить борщи, стирать его рубашки, вдыхать запах его волос и поправлять украдкой мохнатый старенький свитер, небрежно брошенный на спинку стула. Мы станем друг у друга первыми и единственными. Нас соединит строгий и любящий Бог. А потом… на свет обязательно родится мальчик, унаследовавший всё лучшее от отца. Такой же красивый. Такой же умный…
Мой полёт оборвала короткая фраза: «У нас с тобой нет будущего, я уезжаю».
В ответ на моё недоумённое молчание он ещё что-то долго объяснял про быт, который непременно надоест. Про город, который съедает все мечты, где мы ещё три тысячи лет будем скитаться по общагам и ничего не добьёмся. Про то, что совсем другое дело — Питер, куда он и едет. Там его ждёт театр, слава и другая женщина — материально обеспеченная, с квартирой и прочими сопутствующими нормальной жизни атрибутами. Если он останется здесь, то сопьётся. Мне тоже неплохо бы найти состоятельного мужчину. Иначе жизнь пройдёт мимо.
Я не верила своим ушам, в моём сознании взрывались и рушились вавилонские башни.
— Прости, мне надоело ходить в старых кедах и говорить с тобой о Боге. Ты думаешь, за всё это кто-то отвечает? — почти кричал он тревожно и резко.
Именно в этот день с дверей старенькой церкви сняли замок. Вокруг копошились рабочие в одинаковых спецовках, поднимая на тросах новый купол и маковку с крестом. В позолоченный крест игриво гляделось солнце, его лучи скользили вниз, отражаясь в лужах.
— Конечно, езжай, — заставила я себя сказать легко и непринуждённо. — Пусть у тебя всё будет хорошо.
***
Потом всё было как в тумане. Я танцевала на берегу реки, глотая прямо из бутылки обжигающий душу портвейн. Дул порывистый ветер. Деревья гнулись к земле. Последние листья падали в реку и лодочками уплывали в неведомом направлении. Оставалась лишь рябь на воде. Я сломала веточку и написала на мокром песке: «Я в мире растворюсь, как капля в луже…»
Пошёл дождь, крупные капли разбивались о землю. Люди кутались в куртки и плащи, стремясь поскорее вернуться в тепло. Я побрела домой, комкая в руках шапку и подставляя каплям лицо. Мне хотелось быть убитой разрядом молнии, попасть под машину. Но ничего не случилось.
Когда я открыла двери, навстречу мне выбежала встревоженная мама. Голос её дрожал.
— Отец в реанимации, — сообщила она. — У него инфаркт.
***
«Раз. Два. Три». Голос звучит особенно холодно. Я, спотыкаясь, объясняю ему, что сегодня не смогу оставить все проблемы за пределами зала. Что у меня в больнице отец и дома нужна помощь.
— Я всё понимаю, — смягчается голос, — но и ты меня пойми. Послезавтра конкурс, мы не можем рисковать, потому уже нашли тебе замену.
— Но я смогу выступать. Вы ведь знаете, как это важно для меня…
— Ты себя в зеркало-то видела? — неумолимо вопрошает голос.
Я разглядываю своё серое осунувшееся лицо и заплаканные глаза. В отражении мелькают силуэты, взлетают в такт руки, сияют улыбки. Ничего не изменилось, лишь вместо меня отбивает па хорошенькая жизнерадостная танцовщица, и голос всё так же скандирует: «раз, два, три».
***
— Да плюнь ты на всё, — советует подруга, разливая в пиалы индийский чай.
Её блеклые обои в цветочек увешаны яркими картинками. С них улыбается многорукий бог в синей чалме. Вокруг него танцуют счастливые люди и благодарные животные. С неба падают разноцветные цветы.
— Сознание Кришны помогает избавиться от суетных помыслов ума, — говорит подруга, отхлёбывая чай. — Представляешь, за окном мерзкая серость, а в душе всегда весна! Вообще у Кришны много воплощений и так же много жен, правда, есть любимая — Ратхарани, ещё он периодически уходит к гопиям…
— Слушай, а у тебя икона есть?
— Да где-то есть, от бабушки осталась, — разочарованно вздыхает подруга. — И что ты находишь в этом христианстве? Там же сплошные страдания.
Ласковый взгляд Богородицы печально смотрит на моё сиротство. «Я сгораю, успокой, утешь… Не дай моему папе умереть… Сделай моего любимого счастливым…» Она гладит моё сердце рукою, и солёные слёзы падают в кружку с чаем.
***
Любимого мною «короля Дада» я больше никогда не видела. Узнала лишь, что он удачно женился и со временем стал актёром в каком-то питерском театре. Папа пробыл в больнице больше двух месяцев. Всё это время на его тумбочке стояла иконка Николая Чудотворца, и я очень верила, что он поправится. Его выписали перед самым Рождеством. Бледный, похудевший, но исполненный каким-то внутренним светом, он обнял нас с мамой, и мы втроём пошли домой. В этот день в городском саду церковь после многих лет запустения вновь открыла свои двери прихожанам, а над городом поплыл уже забытый колокольный звон. Мы долго стояли возле храма, непроизвольно глядя вверх на золочёный крест в отражении зимнего солнца. Родители впервые смотрели в небеса с каким-то неподдельным детским интересом, словно постигая дивную музыку проснувшейся души. «Возможно, там всё-таки что-то есть…» — сказала мама. Я хотела ответить, но промолчала, просто взяла её за руку. Никогда мы ещё не были так близки друг с другом. В этот момент я точно знала, что где-то за много лет отсюда есть маленький город. Над ним висят ватные облака, и светит оранжевое солнце. И реки, и цветы, и горы сотканы в нём шёлковой нитью ангелов…. А здесь об этом городе напоминают облака, неторопливо плывущие над куполом храма. И может, когда-нибудь люди забудут о бешеной гонке за наживой, войнах, жажде власти и вспомнят наконец, что облака — это тени ангелов.
Лариса Анатольевна ФОМИНА