Противостояние

Ильич стоит к храму боком, вроде бы как с пренебрежением засунув руки в карманы штанов и сбив на затылок кепку. Маленький, в свой натуральный рост, измазан чёрной краской.

Храм в нескольких десятках метров от статуи, в окружении рощицы из старых деревьев, уцелел чудом на краю площади в центре города. Всегда был заперт на замок, окна закрыты глухими ставнями. Однажды в его стенах опять затеплилась уединённая от прочего мира церковная жизнь…

На пустынной площади возле Ленина разместился парк с качелями, каруселями, надувными батутами, развесёлой, грохочущей день-деньской музыкой. О вожде мирового пролетариата тоже не забыли: как любителю детей возле него поставили ярко раскрашенную громадную качалку. Только дети то ли не полюбили её, то ли просто побоялись качаться тут, или благоразумные родители им запретили это.

Дурачились на качалке молодые подвыпившие тётки. С лавочек возле постамента, опутанного гирляндой из разноцветных помигивающих лампочек, их задирали тоже «хватившие лишку» молодцы с коротко стриженными головами.

Не думал я, проходя мимо на службу, что нежданно-негаданно эта «накачанная» компания, спасаясь от жары или вовсе теряя всякий ориентир во времени и пространстве, ввалится в храм…

Служили на Троицу литию. Они выбрались из зимнего тесного придела в притвор напротив раскрытых врат просторного храма. Из окон под куполом пробивались солнечные лучи, высвечивая старинные фрески на стенах.

Молодцов, пьяно-шумно загомонивших, тут же, зашипев и зашикав, выпроводили бабульки-смотрительницы. Один, в ярко-красной майке, загорелый до черноты, сумел обогнуть этот «заслон» и, качаясь из стороны в сторону, пройти в гулкую пустоту храма. Возле самой солеи, у Царских врат, он бухнулся на коленки и прижался лбом к холодному каменному полу. Старушонки, подскочив, начали тормошить его, чтобы вывести вон, но батюшка махнул им рукой: мол, пускай остаётся!..

Торжественно, отдаваясь эхом под сводами храма, звучали слова прошений ектении, хор временами подхватывал стройным печальным многоголосьем: «Господи, помилуй… Господи, помилуй!» В эту симфонию вдруг стали примешиваться какие-то неясные звуки. Мы прислушались. Да это же рыдал тот стриженый, в майке! Бился испещрённой шрамами головой о край солеи, просил помощи в своей скорее всего несуразно и непутёво сложившейся жизни. Что творилось в душе его, какое скопище грехов рвало и кромсало его душу на мелкие кровоточащие части?!.

Потом он утих и лежал ничком на полу до конца службы. Бабульки помогли ему подняться и повлекли его к выходу из храма — умиротворённого, притихшего, с мокрым от слёз лицом.

А молодой батюшка, вздохнув, сказал:
— Проспится в кустах под Лениным и своё покаяние забудет. А жаль…

Николай Александрович ТОЛСТИКОВ