Архимандрит Тихон (Шевкунов) - ВРЕДНЫЙ ОТЕЦ НАФАНАИЛ

В издательстве Сретенского монастыря готовится к выходу в свет книга архимандрита Тихона (Шевкунова). В неё вошли реальные истории, произошедшие в разные годы, которые в дальнейшем были использованы в проповедях, произнесённых автором

Если бы в былые времена кто-то предложил мне назвать имя самого вредного человека в Печорах, то, без сомнений, услышал бы в ответ: казначей Псково-Печерского монастыря архимандрит отец Нафанаил. Причём в этом выборе были бы единодушны священники и послушники, монахи и мiряне, коммунисты из печорского управления КГБ и местные диссиденты. Дело в том, что отец Нафанаил был не просто вредный. Он был очень вредный.

К тому времени, когда я узнал его, он был худенький, с острым пронзительным взглядом преклонных лет старец. Одет зимой и летом в старую застиранную рясу с рваным подолом. За плечами обычно носил холщовый мешок, а в нём могло быть что угодно — и сухари, пожертвованные какой-то бабкой, и миллион рублей. То и другое в глазах отца казначея являло собой чрезвычайную ценность, поскольку было послано в обитель Господом Богом. Всё это достояние отец Нафанаил перетаскивал и перепрятывал по своим многочисленным потаённым кельям и складам.

Финансы монастыря были полностью в ведении и управлении отца Нафанаила. А тратить было на что: каждый день в обители садились за стол до 400 паломников и 100 монахов. Надо было к тому же обеспечивать безконечные монастырские ремонты, новые стройки, да ещё ежедневные житейские потребы братии, помощь бедным, приём гостей, подарки чиновникам… И многое что ещё. Как отец Нафанаил один справлялся со всеми этими финансовыми проблемами, неведомо было никому. Впрочем, на его плечах лежало и всё монастырское делопроизводство. А ещё — составление устава для ежедневных длинных монастырских богослужений, обязанности монастырского секретаря: отвечал на письма людей, обращавшихся в обитель по самым разным вопросам; он разделял с наместником обители труды по весьма, как правило, неприятному общению с официальными советскими органами. Все эти обязанности, от одного перечисления которых всякому нормальному человеку должно стать плохо, отец Нафанаил исполнял с таким вдохновением и скрупулёзностью, что мы иногда сомневались, было ли в нём что-то ещё, кроме церковного бюрократа.

Ко всему прочему на отце казначее лежала обязанность надзора за нами, послушниками. И можно не сомневаться, что исполнял он это дело со свойственной ему дотошностью: подглядывал, высматривал, подслушивал — как бы мы чего не сотворили против уставов или во вред монастырю. Хотя, честно признаться, присматривать за послушниками действительно было надо: приходили мы из мiра в обитель изрядными разгильдяями.

Была у него ещё одна фантастическая особенность: он всегда появлялся именно там и в тот момент, когда его меньше всего ждали. Скажем, увильнёт монастырская молодёжь от послушания и расположится где-нибудь у древних стен отдохнуть, поболтать, погреться на солнышке, как вдруг словно из-под земли появляется отец Нафанаил. И, тряся бородой, начнёт своим трескучим, особенно невыносимым в такие минуты голосом, выговаривать, да так, что послушники готовы сквозь землю провалиться, только чтобы закончилось это истязание.

В своём усердии отец Нафанаил в буквальном смысле не ел и не спал. Он был не просто аскетом: никто, например, никогда не видел, чтобы он пил чай, — только простую воду. Да и за обедом съедал еле-еле пятую часть из того, что подавалось. Каждый вечер он непременно приходил на ужин в братскую трапезную, но лишь с той целью, чтобы, сидя перед пустой тарелкой, придирчиво наблюдать за порядком.

При этом энергия его была изумительна. Мы не знали, когда он спит. Даже ночью в окнах его кельи через ставни пробивался свет. Старые монахи говорили, что в своей келье он либо молится, либо пересчитывает горы рублей и тогдашних «трёшек», собранных за день. Всё это несметное «богатство» ему ещё надо было аккуратно перевязать в пачки, мелочь разложить по мешочкам. Когда он заканчивал с этим делом, то начинал писать руководство и пояснения к завтрашней службе: никто так, как отец Нафанаил, не разбирался во всех особенностях и хитросплетениях монастырского уставного богослужения.

Но даже если ночью свет в его келье и выключался, все отлично знали, что это вовсе не означает, что мы хотя бы на время можем считать себя свободными от его надзора. Нет, и тогда в любое мгновение отец Нафанаил мог появиться то там, то здесь, проверяя, не ходит ли кто по монастырю, что было настрого запрещено.

Помню, как-то зимней ночью мы, просидев допоздна в гостях у кого-то из братии в день его ангела, пробирались к своим кельям. И вдруг в пяти шагах от нас из темноты выросла фигура отца Нафанаила. Мы замерли от ужаса. Но через несколько мгновений с удивлением поняли, что на этот раз казначей нас не видит. И вёл он себя как-то странно. Еле волочил ноги и даже пошатывался, сгорбившись под своим мешком. Потом мы увидели, как он перелез через низкий штакетник палисадника и вдруг улёгся в снег прямо на клумбу.
«Умер!» — пронеслось у нас в головах.
Мы выждали немного и, затаив дыхание, осторожно приблизились к нему. Отец Нафанаил лежал на снегу и спал. Просто спал. Ровно дышал и даже посапывал. Под головой у него был мешок, который он обнимал обеими руками.

Мы решили ни за что не уходить, пока не увидим, что будет дальше, и, спрятавшись от света фонаря в тени водосвятной часовни, стали ждать. Через час, вконец закоченевшие, увидели, как отец Нафанаил внезапно бодро поднялся с клумбы, стряхнул запорошивший его снежок и, перекинув мешок за спину, как ни в чём не бывало направился своей дорогой.

Тогда мы совершенно ни чего не поняли. И лишь потом давно знавшие казначея монахи объяснили, что отец Нафанаил просто очень устал и захотел удобно поспать. Удобно в том смысле, что лёжа. Поскольку в своей келье он спал только сидя. А чтобы не нежиться в кровати, предпочёл поспать в снегу.

Впрочем, всё, что касалось образа жизни печорского казначея в его келье, было лишь нашими догадками. Вредный отец Нафанаил никого в свой сокровенный внутренний мiр не допускал. Да что там говорить, — он никого не пускал даже в свою келью! Даже всесильного отца наместника. Хотя это и казалось совершенно невозможным, чтобы наместник отец Гавриил куда-то в своём монастыре не мог войти. Тем более что келья казначея находилась не где-нибудь, а на первом этаже в доме, где он жил, прямо под его покоями. Конечно, мириться с таким положением вещей хозяину монастыря было невозможно. И вот однажды отец наместник после какого-то праздничного обеда, будучи в чудесном расположении духа, объявил отцу Нафанаилу, что не откладывая идёт к нему в гости попить чайку.

Несколько человек из братии, находившиеся рядом в тот момент, сразу поняли, что сейчас произойдёт нечто потрясающее ум, душу и всякое человеческое воображение. Упустить возможность увидеть такое событие было бы непростительно. Так что благодаря свидетелям сохранилась описание этой истории.

Отец наместник торжественно и неумолимо двигался по монастырскому двору к келье отца Нафанаила. А казначей семенил за его спиной и с великим воплем убеждал отказаться от своей затеи. Он его умолял заняться чем-нибудь душеспасительным, полезным, а не праздными прогулками по ветхим, совершенно никому не интересным комнатушкам. Он красочно описывал, какой у него в келье безпорядок, что он не прибирал в ней 26 лет, что там невыносимо затхлый воздух… Наконец, в полном отчаянии, отец Нафанаил перешёл почти к угрозам, громко размышляя вслух, что ни в коем случае нельзя подвергать драгоценную жизнь отца наместника опасности, которая может его подстерегать среди завалов казначейского жилища.

— Ну, хватит, отец казначей! — уже с раздражением оборвал его в конце концов наместник, стоя перед дверью его кельи. — Открывайте и показывайте, что у вас там!
Было видно, что, несмотря на сердитый тон, отца наместника разбирает настоящее любопытство.

Осознав наконец, что теперь никуда не деться, отец Нафанаил как-то вдруг даже повеселел и, молодцевато отрапортовав положенное монаху «Благословите, отец наместник!», прогремел ключами и отверз перед начальством заветную дверь, которая четыре десятилетия до этого момента приоткрывалась лишь ровно на столько, чтобы пропустить худенького отца Нафанаила…За широко распахнутой дверью зияла полнейшая, непроглядная тьма: окна в таинственной келье днём и ночью были закрыты ставнями. Сам отец Нафанаил первым прошмыгнул в этот чёрный мрак. И тут же исчез, как провалился. Во всяком случае, из кельи не доносилось ни звука.

Отец наместник вслед за ним осторожно переступил порог двери и, неуверенно крякнув, пробасил:
— Что ж у вас тут так темно? Электричество-то есть? Где выключатель?
— Справа от вас, отец наместник! — услужливо продребезжал из непроницаемой тьмы голос казначея. — Только ручку протяните!

В следующее мгновение раздался душераздирающиий вопль отца наместника, и какая-то неведомая сила вынесла его из тьмы казначейской кельи в монастырский коридор. Вслед за ним на свет стремительно вынырнул отец Нафанаил. В долю секунды он запер за собой дверь и бросился к ошеломлённому наместнику. Охая и ахая, казначей принялся сдувать пылинки и оправлять рясу на нём, взахлёб причитая:

— Вот незадача, Господи, помилуй! Этот выключатель… к нему приспособиться надо. Сломался ещё в 64-м, на Покров Божией Матери, аккурат в день, когда Хрущёва снимали. Знак! Утром отвалился выключатель — вечером Никиту сняли! С тех пор я этот выключатель назад не возвращаю. И ни-ни, никаких электриков — сам всё наладил. Два проводка из стены торчат: соединишь — горит свет, разъединишь — гаснет. Но приспособиться, конечно, надо, это правда! Но не всё сразу, не всё сразу!.. Так что, отец наместник, милости просим, сейчас я дверку снова отворю, и грядем с миром! Теперь-то вы знаете, как моим выключателем пользоваться. А там ещё ох как много интересного!

Но наместника к концу этой юродивой речи и след простыл.

При всём том отец Нафанаил был действительно образцом послушания, писал длиннющие оды в честь отца наместника, в честь Псково-Печерского монастыря, а также сочинял нравоучительные стихотворные проповеди в пять листов.

+++
Вредность отца Нафанаила простиралась и на могучее Советское государство, особенно когда оно слишком безцеремонно вмешивалось в монастырскую жизнь. Говорят, что именно отец Нафанаил дал тонкий совет великому печорскому наместнику архимандриту Алипию, когда тот был в некотором затруднении от напора и грубости властей.

Произошло это в конце 60-х годов. Как известно, тогда все граждане Советского Союза должны были принимать участие в выборах. В монастырь ящик для голосования приносили в трапезную, где после обеда братия под надзором наместника, недовольно ворча, отдавали кесарю кесарево.

Но вот как-то первый секретарь Псковского обкома КПСС узнал, что каким-то там невежественным монахам попущена нелепая льгота: они голосуют за нерушимый блок коммунистов и безпартийных в своём отжившем исторический век монастыре, а не на избирательном участке. Первый секретарь Псковского обкома КПСС возмутился духом и устроил своим подчинённым безпощадный разгон за попустительство нетрудовому элементу. И немедля распорядился, чтобы отныне и до века чернецы приходили на выборы в Верховный Совет СССР как все советские люди — на избирательные участки по месту жительства!

Вот тогда-то, как говорят, отец Нафанаил и нашептал наместнику отцу Алипию на ухо тот самый до чрезвычайности тонкий совет.

В день выборов (а это было в воскресенье) после праздничной монастырской Литургии из ворот обители вышел торжественный крестный ход.

Выстроившись по двое, длинной чередой, под дружное пение тропарей монахи шествовали через весь город на избирательный участок. Над их головами реяли тяжёлые хоругви, впереди по обычаю несли кресты и древние иконы. Но это было ещё не всё. Как и положено перед всяким важным делом, в зале выборов духовенство начало совершать молебен. До смерти перепуганные чиновники пытались протестовать, но отец Алипий строго оборвал их, сказав, чтобы не мешали гражданам монахам исполнять конституционный долг так, как это у них положено. Проголосовав, братия тем же чинным крестным ходом вернулись в святую обитель.

Нет нужды говорить, что к следующим выборам избирательная урна с раннего утра дожидалась монахов снова в монастырской трапезной.

Строго приглядывавший за нами отец Нафанаил всегда пресекал гласные проявления оппозиционности по отношению к государству и тем более попытки диссидентства. Поначалу это казалось нам чуть ли не возмутительным. Мы думали, что казначей просто лебезит перед властями. Но потом постепенно узнавали, что отец Нафанаил не раз и не два сталкивался с засланными в монастырь провокаторами или переодетыми оперативниками. И потому даже вполне понимая, что перед ним искренние люди, отец Нафанаил всё же всякий раз обрывал столь любимое нами вольномыслие. И не только потому, что оберегал монастырь. А скорее потому, что берёг нас самих от нашего же неразумия, фанаберии и молодой горячности, замешанной на самой простой гордыне. Он не дорого ценил слова, даже самые героические, и знал о советской власти и обо всём, что творилось в стране, не так, как мы — большей частью понаслышке да по книгам. И ещё потому отец Нафанаил имел трезвое и очень личное отношение к советской власти, что его отец, священник Николай Поспелов был расстрелян за веру в тридцать седьмом году. Пройдя солдатом через всю войну, отец Нафанаил стал послушником великого наместника архимандрита Алипия и духовным сыном святого печорского старца и чудотворца иеросхимонаха Симеона. И оба они, увидев в нём человека кристальной честности и необычайно живого ума, сделали его в тяжелейшие годы хрущёвских гонений на Церковь казначеем и секретарём монастыря, доверили ему самые сокровенные монастырские тайны.

И ещё к вопросу о советской власти. Как-то летней ночью я нёс послушание дежурного на площади перед Успенским храмом. Звёзды слабо мерцали на северном небе. Тишина и покой. Трижды гулко пробили часы на башне… И вдруг я почувствовал, что за спиной у меня кто-то появился. Я испуганно обернулся. Это был отец Нафанаил. Он стоял рядом и смотрел в звёздное небо. Потом задумчиво спросил:
— Георгий (это моё имя в мiру), что ты думаешь о главном принципе коммунизма?
Псково-Печерский монастырь. Успенская площадь. 1983 год. Три часа ночи. Звёзды…
Не ожидая от меня ответа, отец Нафанаил также в задумчивости продолжал:
— Главный принцип коммунизма — «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Но «способности», «потребности» — это ведь, конечно, какая-то комиссия будет определять? А какая комиссия?.. Скорее всего — «тройка»! Вот вызовут меня и скажут: «Ну, Нафанаил, какие у тебя способности? Кубометров двадцать леса в день напилить сможешь? А какие потребности? Бобовая похлёбка!..» Вот он и весь главный принцип…

Хотя отец Нафанаил всегда тщательно подчёркивал, что он не кто иной, как педантичный администратор и сухой службист, даже мы, послушники, через какое-то время стали догадываться, что свои духовные дарования он просто тщательно скрывает, как это, впрочем, делали все настоящие монахи в обители. Отец казначей не был официальным монастырским духовником. На исповедь к нему ходили из города лишь несколько печорских старожилов, да ещё кто-то приезжал из далёких мест. Остальных он как духовник не принимал, ссылаясь на свою неспособность к этому занятию.

Но однажды он на мгновение приоткрыл мне сокровенную часть своей души. Хотя тут же опять спрятался за привычной строгостью и сварливостью. Я как-то провинился на послушании. Кажется, исполнил порученное мне дело очень небрежно. За это сам отец наместник поставил меня три дня убирать снег со всей Успенской площади. Я тогда порядком разобиделся, да ещё снег всё шёл и шёл, так что к третьему дню я не просто устал, а еле ноги волочил. Мне было так жалко себя, я так надулся на весь мiр, что даже всерьёз начал вынашивать план мести. Но какая месть послушника наместнику? Масштабы совершенно несопоставимые. И всё же, из последних сил работая лопатой, я лелеял в сердце следующую картину: когда наместник будет проходить мимо меня на обед в братскую трапезную, то наверняка язвительно поинтересуется: «Ну, как живёшь, Георгий?» И тут я отвечу — весело и беззаботно, как будто и не было этих трёх каторжных дней: «Лучше всех, отец наместник! Вашими святыми молитвами!» И тогда он поймёт, что меня так просто не сломить!

Картина этой ужасной мести так согрела моё сердце, что и среди непрекращающегося снегопада я почувствовал себя значительно веселее. Когда рядом проходил отец Нафанаил, я даже улыбался ему, подходя под благословение. В ответ он тоже очень приветливо улыбнулся и осенил меня крестным знамением. Я склонился поцеловать его руку и вдруг услышал над собой скрипучий голос:
— Так значит: «Лучше всех, отец наместник! Вашими святыми молитвами!»?

Я так и замер, согнувшись, как от радикулита. Когда же наконец решился поднять глаза на старца, то он смотрел на меня с нескрываемым ехидством. Но, заметив мой ужас, он уже с настоящей добротой проговорил:
— Смотри, Георгий, дерзость ещё никого до добра не доводила!
И, перекинув свой мешок с миллионом, а может с сухарями, заскрипел по морозному снегу к братскому корпусу. А я остался стоять, разинув рот, и только смотрел, как оторванная подмётка на башмаке казначея болтается при каждом шаге.
Ну настоящий Плюшкин! Только святой.

Как сказал один почтенный питерский протоиерей: «Один год в Псково-Печерском монастыре — это всё равно что пятьдесят лет духовной академии». Другое дело, как мы эти уроки усвоили… Это, признаться, весьма горький вопрос.

Кстати, Плюшкиным отец Нафанаил был самым нешуточным. Кроме того, что он трясся над каждой монастырской копейкой, он исступленно кидался выключать все праздно горящие электрические лампочки, экономил воду, газ и вообще всё, что можно было сберечь и поприжать.

И ещё он строго бдел над вековыми устоями монастыря и древними иноческими уставами. К примеру, терпеть не мог, когда кто-то из братии уезжал в отпуск. Хотя лечебный отпуск полагался для тех, кому это было необходимо, отец Нафанаил всё равно совершенно не принимал и не выносил этого. Сам он в отпуск, разумеется, никогда не ходил за все свои 55 лет пребывания в обители. Наместник архимандрит Гавриил тоже никогда отпуском не пользовался и косо смотрел на тех, кто приходил к нему с просьбами об отъезде.

Как-то, помню, он всё же благословил поехать в летний отпуск одному иеромонаху. Благословить-то он его благословил, но деньги на дорогу велел получить у казначея.

Я тогда дежурил на Успенской площади и был свидетелем этой сцены. Началось с того, что иеромонах, собравшийся в отпуск, долго и впустую стучался в дверь кельи отца Нафанаила. Казначей, сразу поняв, о чём пойдёт речь, затаился и не открывал. Тогда батюшка решил брать отца казначея измором. Он присел на скамью поодаль и стал ждать. Часа через четыре отец Нафанаил, опасливо озираясь, вышел на площадь, и тут его настиг отпускник с письменным благословением наместника выдать деньги на дорогу.

Увидев бумагу, отец Нафанаил замер, совершенно убитый, а потом с воплем повалился на землю и, подняв к небу руки и ноги (при этом из-под подрясника обнажились драные башмаки и синие выцветшие кальсоны), закричал во весь голос:
— Караул! Помогите! Грабят!!! Деньги им давай! В отпуск хотят! Устали от монастыря! От Матери Божией устали! Грабят! Караул! Помогите!!

Бедный батюшка даже присел от ужаса. Изумлённые иностранные туристы на площади стояли открыв рты. Схватившись за голову, иеромонах опрометью бросился в свою келью. А наместник, стоя на балконе настоятельского дома, страшно довольный, взирал на всю эту картину.

Увидев, что опасность миновала, отец Нафанаил совершенно спокойно поднялся, отряхнулся от пыли и отправился по своим делам.

Особую радость нам доставляло, когда мы получали послушание помогать отцу Нафанаилу в проведении экскурсий по монастырю. Как правило, ему поручалось водить каких-то особо важных персон. Та история с президентом Ельциным и знакомство главы государства с особенностями святых пещер произошла, конечно же, при участии именно отца Нафанаила. В наши послушнические обязанности входило лишь открывать и закрывать за посетителями тяжёлые церковные двери. Остальное время мы внимали отцу Нафанаилу. А послушать было что. Отец Нафанаил был продолжателем традиций своего учителя — великого наместника архимандрита Алипия, который отстаивал монастырь и веру в Бога в самое тяжёлое время хрущёвских гонений. И алипиевский дар мудрого, а порой и безпощадного слова, перешёл по наследству к отцу Нафанаилу.

В те атеистические годы советские работники, приезжавшие в монастырь, ожидали увидеть кого угодно: мракобесов, хитрецов-хапуг, тёмных недочеловеков, но только не тех, кого они встречали на самом деле — своеобразно, но очень интересно образованных умниц, необычайно смелых и внутренне свободных людей, знающих что-то такое, о чём гости даже не догадывались. Уже через несколько минут экскурсантам становилось ясно, что таких людей они не встречали за всю свою жизнь.

Как-то в 1986 году псковское партийное начальство привезло в монастырь высокого чиновника из Министерства путей сообщения. Он оказался на удивление спокойным и порядочным человеком: не задавал идиотских вопросов, скажем, о том, в каком корпусе живут жёны монахов, не интересовался, почему Гагарин в космос летал, а Бога не видел. Но в конце концов после двухчасового общения с отцом Нафанаилом чиновник, поражённый своим новым собеседником, всё же выдал:

— Слушайте, я просто потрясён общением с вами! Такого интересного и необычного человека я не встречал за всю свою жизнь! Но позвольте, как вы с вашим умом можете верить в… Ну, вы сами понимаете во что! Ведь наука раскрывает человечеству всё новые и новые горизонты. И Бога там нет! Он, простите, просто не нужен. Вот в нынешнем году к Земле из глубин Вселенной приближается комета Галлея. И учёные, представьте, точно высчитали весь её маршрут! И скорость! И траекторию! И для этого, простите, никакой идеи Бога не нужно!

— Комета, говорите? Галлея?.. — затряс бородой отец Нафанаил. — Значит, если с кометой всё подсчитали, то и Господь Бог не нужен? Н-да, понятно!.. А вот представьте — если меня поставить на холме у железной дороги, дать бумагу и карандаш. Ведь я через неделю точно смогу сказать вам, когда и в какую сторону будут ходить поезда. Но это ведь не значит, что нет кондукторов, диспетчеров, машинистов?.. Министров путей сообщения? Ведь не значит? Начальство — оно везде нужно!

Но не все подобные беседы заканчивались мирно. Однажды в монастырь прибыла экскурсия, состав которой нам назвали шёпотом: дети членов ЦК.Не знаю, так ли это было, но молодые люди оказались весьма невоспитанными. Такая «золотая» московская молодёжь середины 80-х годов, которую я очень хорошо знал. Молодые люди то и дело прыскали от хохота, показывали пальцами на монахов и задавали те самые идиотские вопросы. Но делать было нечего, и отец Нафанаил повёл их по монастырю.

Экскурсия началась с пещер, в самом начале которых есть крохотная келья с одним маленьким окошком. В этой келье в начале XIX века подвизался затворник иеросхимонах Лазарь. Здесь же он и похоронен. Над могильной плитой висят его тяжёлый железный крест и вериги.
— Вот в этой келье, не выходя из неё 25 лет, подвизался иеросхимонах Лазарь, — начал свою экскурсию отец Нафанаил. — Я сейчас расскажу вам об этом удивительном подвижнике.
— А куда же этот ваш Лазарь здесь в туалет ходил? — громко поинтересовался один из юных экскурсантов. Его спутники просто покатились от хохота.

Отец Нафанаил терпеливо дождался, когда они успокоятся, и невозмутимо произнёс:
— Куда в туалет ходил? Хорошо, я вам сейчас покажу!
Он вывел несколько озадаченных экскурсантов из пещер и повёл их через весь монастырь к скрытому от посторонних глаз хозяйственному двору. Здесь, на отшибе, ютился старый нужной чуланчик. Выстроив экскурсантов пред этим заведением полукругом, как делают это обычно перед важным экспонатом, отец Нафанаил торжественно указал на него рукой и произнёс:
— Вот сюда иеросхимонах Лазарь ходил в туалет! А теперь стойте и смотрите!
И, развернувшись спиной к изумлённым молодым людям, он оставил их одних.

Когда те пришли в себя, старший группы разыскал наместника и выразил своё негодование всем случившимся. На что он ответил:
— Архимандрит Нафанаил доложил мне, чем вы интересовались. Именно это он вам и показал. Ничем больше помочь не можем!

Надо учитывать, что на дворе стоял 1984 год. А тогда всё было не так просто. Могли случиться и серьёзные неприятности. Но наместники Псково-Печерского монастыря традиционно были сильными людьми.

+++
Умирал вредный отец Нафанаил необычайно тихо и смиренно. Когда врачи предложили поставить ему сердечный электростимулятор, он умолил отца наместника этого не делать:
— Отцы, представьте, — говорил он, — душа хочет отойти к Богу, а какая-то маленькая электрическая штучка насильно запихивает её обратно в тело! Дайте душе моей отойти в свой час!

Я имел счастье навестить отца Нафанаила незадолго до кончины и был поражён его безконечной добротой и любовью. Вместо того чтобы беречь последние оставшиеся для жизни силы, этот невероятно бережливый во всём другом церковный скряга отдавал всего себя человеку, которого лишь на несколько минут посылал к нему Господь Бог. Как, впрочем, делал он это всю свою жизнь. Только когда-то мы этого не понимали.

Архимандрит Тихон (ШЕВКУНОВ)