170 лет назад родился замечательный русский писатель Всеволод Владимирович Крестовский
Всеволод Владимирович Крестовский родился 23 февраля 1840 года в селе Малая Березайка Таращинского уезда Киевской губернии, в дворянской семье. Около двух лет учился на историко-филологическом факультете Петербургского университета, обучения не закончил, поступил, по семейной традиции, на военную службу — юнкером в Ямбургский уланский полк. Одним из первых литературных произведений Крестовского была история этого полка, за создание которой его перевели офицером в лейб-гвардию.
В отличие от других русских писателей, начинавших свою жизнь как военные, Всеволод Владимирович дослужился до высокого чина полковника корпуса пограничной стражи. Все чины его были заслуженные: он не бездельничал в Петербурге, красуясь на балах и приёмах, а участвовал в войне 1877—1878 гг. в качестве военного корреспондента, совершил кругосветное путешествие вместе с Тихоокеанской эскадрой адмирала Лесовского, служил в Туркестанском крае, потом на границе...
Печататься Крестовский начал с конца 50-х годов XIX века. Всероссийскую известность и славу ему принёс роман «Петербургские трущобы» (1864—1867), переведённый на многие европейские языки и неплохо экранизированный на российском телевидении в 90-х годах прошлого века. Социальная проблематика романа обозначена уже в подзаголовке: «Книга о сытых и голодных». Владея в совершенстве авантюрно-детективным сюжетом, Крестовский дал в своём произведении широкую картину жизни русского общества («трущобы» для писателя — синоним нравственного разврата, независимо от того, где он совершается: в нищих притонах или в великосветских салонах).
В советские годы литературоведы находили в романе «оттенок литературной бульварщины» (будто её не было у Бальзака или Эжена Сю), но почему-то молчали о его нравственной проблематике, которую можно охарактеризовать русской пословицей: «Бог правду видит, да не скоро скажет».
Такое отношение к творчеству писателя, столь же знаменитого при жизни на Родине и за рубежом, как Тургенев, Толстой, Достоевский, объяснялось, конечно, не «бульварщиной», не отсутствием «социально-обличительного пафоса». Именно этого пафоса в его произведениях достаточно, Крестовский в 60-е годы был в ряду «прогрессивных», «обличительных» писателей. Как и Достоевский, обличал он несправедливость с точки зрения православного человека, русского патриота. Эти мотивы, очевидные уже в «Трущобах», со временем в творчестве его усилились.
С 1869 по 1875 год в «Русском вестнике» Каткова печатался роман Крестовского «Кровавый пуф» (имеется в виду не окровавленный предмет мебели, как думают некоторые; имеется в виду «кровавый пшик», или «кровавый пузырь»). В романе описывается польский мятеж 1863—1864 гг. и то, что ему исторически предшествовало. Полагаю, что многие читатели удивятся, прочитав у Крестовского о засилье польских чиновников-русофобов в Центральной России.
Кичливый поляк-чиновник и ранее мелькал в нашей литературе: в «Ревизоре» у Гоголя, в «Братьях Карамазовых» Достоевского, но в «Кровавом пуфе» их что-то слишком много. Увы, это лишь констатация факта.
Генерал-майор А.Голицын писал Николаю I ещё в 1831 году: «Поляков в Петербурге 7000 — целые столы в гражданской палате и в присутственных местах ими управляются». К 1863 году их, конечно, стало ещё больше. А что же в это время происходило в самом Царстве Польском? То, что знакомо нам по событиям на Западной Украине в годы «перестройки: непрерывные антирусские демонстрации, осквернение и разрушение православных храмов, сравнимое лишь с надругательствами над церквями в Польше в 1937—1939 гг. Тогда в этой стране постоянно оскорбляли русских солдат и офицеров. Благодушная статья в тогдашнем военном уставе, о которой зияли и поляки, обязывала их отдавать честь религиозным процессиям. Демонстранты выходили из костёлов, где их, как и во времена «Солидарности», «заводили» ксендзы-националисты, наши солдатики вытягивались перед ними, а те плевали им в лицо. 15 июня 1862 года в Варшаве был ранен выстрелом из пистолета наместник в Царстве Польском генерал Лидере.
Но это была революция не «низов», а «верхов»: «низы» оказались втянутыми в неё провокационными методами. Дело в том, что акт об освобождении крестьян 19 февраля 1861 года очень не понравился польским помещикам. Шляхта, перепуганная тем, что у неё отнимают «хлопов», безплатную рабочую силу, просила русских начальников прислать в свои поместья карательные отряды, уверяя, что «хлопы» бунтуют «против Царя». Это было безпардонной ложью. На самом деле крестьяне протестовали против действий местных помещиков. После 19 февраля лукавые магнаты предложили своим бывшим крепостным наполовину уменьшить выкуп за наделы, с тем условием, что земля станет помещичьей собственностью. В итоге «хлопы» превратились бы в безправных арендаторов, а магнаты без всяких затрат значительно увеличили бы свои угодья за счёт общинных земель.
Несогласие крестьян с таким «вариантом» реформы, их угроза обратиться непосредственно к центральной власти подвигли помещиков, по мнению Крестовского, на попытку мятежом отделиться от России в 1863 году. Посланные недалёкими (или подкупленными шляхтой) петербургскими чиновниками карательные отряды наводили «порядок», пороли несчастных польских или белорусских крестьян, а помещики потом говорили пострадавшим: «Видите, что с вами делают русские?». И формировали из «хлопов» повстанческие отряды.
Советская историография умалчивала, каковы были территориальные требования руководителей польских повстанцев и в 1830—1831, и в 1863—1864 годах. А их аппетиты, между прочим, распространялись и на Литву, и на Белоруссию, и на Украину.
Сами восстания мыслились как реванш и за Переяславскую раду, решением которой воссоединились Украина и Россия, и за поражение поляков в Москве в 1612 году. Почему-то этого не понимала русская «передовая общественность» во главе с Герценом, поддержавшая польский мятеж, зато хорошо понимал великолепный публицист того времени, вождь французских социалистов Пьер Прудон. Он считал, что в Польше происходит не революция, а феодальная контрреволюция. В брошюре «О польском вопросе» Прудон писал: «Поляки! прошедшее, настоящее, будущее, свобода, прогресс, право, революция и договоры — всё осуждает вас. Вам остаётся только подчиниться этому приговору. Колебаться было бы с вашей стороны недостойно».
Заговорщики из «Кровавого пуфа», кстати, очень рассчитывали на помощь ростовщического капитала Запада. Один из героев романа, Василий Свитка, говорит: «Наши очень успешно хлопочут у Ротшильда и Монтефиори (предок одного из заправил современного глобализма. — А.В.), чтобы те посодействовали понижению русских фондов на всех европейских рынках. (...) Содействие обещано почти наверно, как только начнётся восстание...».
Читая роман, недоумеваешь: а на что, собственно, рассчитывали руководители бунта, не захватив даже ни одного крупного города в Польше и Литве? Оказывается, на то же самое, что и Саакашвили в Грузии, и Ющенко с Тимошенко на Украине: «мiровое общественное мнение», заведомо недружественное к России и русским, на давление Запада. Восстание мыслилось только как детонатор, «кровавый пуф». Затем ожидались грозные ноты великих европейских держав, а вслед за ними — интервенция, как в 1854 году в Крыму. Ничего этого, благодаря патриотическому подъёму в России, дипломатической решимости князя Горчакова, военной и политической — генерала Муравьёва (который также является героем романа Крестовского) не произошло.
Михаил Николаевич Муравьёв, возглавив Северо-Западный край в разгар мятежа, что называется, быстро разобрался в этом вопросе на месте. На польскую помещичью революцию он решил ответить патриотической крестьянской — что было весьма смело для царского чиновника. Вытребовав себе у Петербурга неограниченные полномочия, Муравьёв ввёл в сёлах края выборное самоуправление с довольно широкими правами, затем вооружил «хлопов», терроризируемых помещичьими отрядами, и разрешил им отбирать в общину земли мятежных магнатов, а их поместья сносить с лица земли. Он распорядился восстановить сожжённые шляхтой православные церкви, привёз в край священников, учителей, патриотически настроенных журналистов, русские духовные и светские книги, начал печатать русские газеты и журналы, ввёл равное для панов и «хлопов» судопроизводство. После этого мятеж даже не был разгромлен, он скончался сам собой «после тяжёлой непродолжительной болезни». Всё это прекрасно описано у Крестовского.
Пройдя горнило польской смуты, герои романа понимают: хватит русскому народу кланяться по поводу и без повода всем другим народам и говорить: «Виноват». «Виноватыми» помыкают все кому не лень. В сущности, в «Кровавом пуфе» Крестовский развил идеи Пушкина, блестяще высказанные им в стихотворении «Клеветникам России»:
Кто устоит в неравном споре:
Кичливый лях иль верный росс?
Славянские ль ручьи сольются в русском море?
Оно ль иссякнет? Вот вопрос.
В конце жизни, будучи редактором «Варшавского дневника», Всеволод Владимирович Крестовский неуклонно проводил в жизнь русскую культурную политику на западе Российской империи. Он ушёл из жизни в 55 лет, в расцвете творческих сил. Ныне к нам вернулись его знаменитые романы: «Петербургские трущобы», «Кровавый пуф». Будем ждать переиздания и других прекрасных книг писателя: трилогии «Тьма египетская», «Тамара Бендавид» и «Торжество Ваала», романа «Вне закона», его увлекательных документальных повестей «Двадцать месяцев в действующей армии», «В дальних водах и странствиях», «В гостях у эмира Бухарского».
Вениамин Васильевич АНДРЕЕВ