Вчера я дежурил в Центральном госпитале.
Хочется сказать несколько слов о нашем доблестном русском воинстве.
Здесь какая-то тайна есть, честное слово.
А именно – когда со всех концов фронта свозят в одно место раненых бойцов, когда снимают с них броники и разгрузки, каски и балаклавы, когда они все вмести собираются в госпитале и очухиваются уже маленько, когда смотришь на них в общем, в совокупности их – поражает простая и «тайная» мысль: Господи, какой разброд! То есть именно что не богатыри какие-нибудь былинные, не «добры молодцы» воюют за нас, а большей частью неказистые, низкорослые, щуплые и ущербные даже с виду, словом – обычные русские мужички. Каких даже и в городе нечасто встретишь, а скорее, где-нибудь в захолустье, в прозябающих и спивающихся, увы, наших
сёлах.
Но вот ведь в чём тайна – именно они, эти самые невзрачные на вид, убогие и нелепые даже – обычные наши русские мужички – и становятся самыми настоящими и действительными героями в условиях реальной войны. И вот в этом есть самая настоящая и даже соблазнительная для некоторых тайна русского характера. Соблазнительная, потому что, судя по наружности и по быту, уж слишком многим кажется, что Россия – это какое-то убожество и стоит её только «поддеть», так она и повалится.
Ан нет!
Потому что там, в основании самом, в сердцевине есть что-то иное… не от мира сего. Глубина «неудобозримая человеческими очами». Что держит ещё наш народ на земле и что даёт ещё нам возможность спасаться. И это «иное» ясно видишь, когда начинаешь по душам разговаривать с каждым из этих наших самых обыкновенных мужичков. Вот тогда и видишь, какая нежданная, но явственная сила, чистота и красота душевная проступает через небритую и помятую слегка повседневную их «нелепость»…
Итак, вчера я дежурил в госпитале. Там на первом этаже есть небольшой храм святителя Луки. Вот в нём мы, священники местные, и дежурим по очереди.
Но сначала я поднялся на второй этаж, прошёл по палатам, обратился к бойцам, рассказал им, что есть такой храм, что священники дежурят в определённые дни и можно пообщаться, задать какие-то вопросы, поисповедоваться, а, если есть желание, и причаститься…
Я прошёл, спустился в храм, и вот пришли два человека. Один – паренёк лет двадцати пяти, другой – рыжий, постарше. Оба как раз из тех: помятые с виду, невзрачные и, как показалось, выпивающие систематически. Словом, обычные наши герои… нормальные, несказочные бойцы. У обоих, кстати, и по бутылке в руке. Сначала даже подумалось – пиво, но тут же окстился: какое пиво в госпитале! Просто напитки из автомата местного,
в коридоре стоит. И, точно считав мои мысли, тот, что постарше, протянул бутылку: угощайся, отец.
– Нет, спасибо. Я при исполнении…
Посмеялись.
А тот, что помладше (глаз у него с сильным кровоподтёком), просто так говорит:
– Отец… я это… не помню ничего…
То есть вообще ничего из того, что раньше было. До того, как сюда попал…
Жутковатое признание, надо сказать.
Он такой, маленько дёрганый, нервный, что ли… Думаю, вследствие контузии, но подробностей спрашивать не стал. Не всегда, да что там «не всегда», вообще никогда не надо лезть человеку в душу. Если надо – сам расскажет от избытка сердца, что сочтёт нужным.
– Ну а звать-то тебя как? – спрашиваю.
– Сказали, Денис, – отвечает он и вскидывает взгляд… Особенный такой…
В нём поболее, чем в иных задушевных беседах. – Девочка сказала одна… сестра милосердия тутошняя. Ксенией звать… спасибо ей!
– Ну, дай Бог тебе вспомнить всё, что надо… хорошее, а плохое и не вспоминать… Так что во всём свои плюсы есть.
Он улыбнулся, понял шутку и подхватил:
– Ну да, плохое лучше и не вспоминать, это точно.
– А ты православный? – спрашиваю.
Он энергично лезет за шиворот и вытаскивает крест на тесьме. Я так понял, что он и был на нём, из чего и узнали, что он крещёный.
– Ну раз уж вы в храм пришли, бойцы, может быть, и молебен послужим. А, как вы? О здравии вашем и о близких…
– И о Ксении, – просит Дионисий.
– И о Ксении, конечно.
– Она ведь меня, отец, и креститься научила. И он показывает, осеняет себя чётко, правильно крестным знамением.
Видно, как это для него важно.
– А я баптист, – вдруг роняет второй.
– А как зовут тебя?
– Зураб.
Я лихорадочно думаю. Вот так фокус… Баптист Зураб пришёл в православный храм и хочет помолиться. Что же мне делать… Молиться с иноверцами запрещено. Но если разобраться – это ведь не мы в дом молитвы пришли, а иноверец – к нам. Пусть молится, как может, а мы с Денисом будем по-нашему молиться.
– Ну так что, послужим молебен?
– Да, давайте, конечно… только… минут через десять, можно?
Ну, думаю, ребята, как бы вы не завеялись. Увы, бывает так. Не то чтобы со зла, а просто что-то отвлекло, то да сё, мало ли что. Как это бывает: для вежливости, может, согласились, а настоящей охоты, решимости нет.
– Ну, добро… буду ждать.
Они ушли, пришли другие бойцы. Захотели свечи поставить, помолиться за сослуживцев, потом ещё один боец забрёл, Григорий, с загипсованной ногой. С ним пообщались, и вот – смотрю, заходяттаки в храм Денис и Зураб. Без бутылок уже.
Я облачился в алтаре, взял крест, Евангелие, требник. Говорю: вы пока записочки напишите, о ком молиться. Ну, кого вспомните…
– За Ксению помолитесь, батюшка, пожалуйста, она хорошая девушка, – снова просит Денис.
И мы стали молиться.
Денис молился, слушал внимательно и крестился, а баптист Зураб уж не знаю как, но тоже молился. Не крестился, правда, но видно, что слушал внимательно, не ушами только, но и сердцем, вслушиваясь. Бледный, сосредоточенный. И я помянул его на ектенье. Строго говоря, и не надо бы, но ведь он сам захотел в православном храме помолиться, чтобы православный священник молебен отслужил.
И вот так – не помянуть его… Как-то мне это показалось не по-божески…
Да и молились-то не мы с ним, а он с нами. И это, как мне кажется, хорошо…
Как знать, может, и происходило в его душе в этот момент что-то важное, то самое – главное, настоящее, что ни один человек организовать и устроить не может.
А что подвластно только Духу Святому.
Который «дышит, где хочет».
Священник Димитрий ШИШКИН