Посвящается светлой памяти солдата Великой Отечественной войны, механика-водителя танка Т-34, моего отчима Потапкина Евгения Ионовича, со слов которого написан этот рассказ
В январе 1945 года сто восемьдесят шестая танковая бригада, в которой я тогда воевал, вела бои в Восточной Пруссии южнее Кёнигсберга. После взятия Найденбурга на пути к Танненбергу подошли мы к усадьбе какого-то знатного барона.
Немцы после вступления Красной армии в Восточную Пруссию отчаянно дрались за каждую пядь своей земли и превратили древний замок барона в настоящую крепость. Так что брали мы её тяжело.
Когда немец из усадьбы был выбит, я выбрался из танка и вдруг увидел, что горит танк моего дружка Коли Проскурина. Механиком-водителем, так же, как и я, воевал он в нашем батальоне.
Мой танк имел номер 325, а у Колиного танка был номер 319. Встревожившись за жизнь друга, я попросил своего командира отпустить меня к нему.
Получив разрешение, я поспешил к горящему танку.
Передний водительский люк его был открыт. Из него вырывалось пламя и чёрный дым. На броне под люком разглядел я кровавые следы.
Перед танком, между траками обнаружил я своего друга. Лежал он на боку, поджав под живот колени, руки его были прижаты к груди, глаза закрыты.
Наклонившись к Коле, я прикоснулся ладонью к его щеке. Щека была тёплой, друг мой, слава Богу, был жив.
Тут, открыв глаза, он едва слышно промолвил:
– Женя, помоги мне…
– Сейчас, сейчас, – засуетился я, – куда ты ранен?
– Я не об этом прошу, – скривив от боли лицо, прошептал он.
– О чём же? – переспросил я.
– Пристрели меня, – умоляюще прошептал он.
– Что такое ты говоришь? – возмутился я.
– Посмотри на мои руки и ноги, – через силу произнёс Коля, – тогда поймёшь...
Взглянув на Колины руки, только теперь увидел я, что кисти его были по самые запястья оторваны осколками разорвавшегося внутри танка снаряда. Из рукавов ватника торчали только окровавленные культи. Переведя взгляд на Колины ноги, я ужаснулся тому, что и ступни его были словно ножом срезаны по самые лодыжки. Из голенищ сапог стекала на снег кровь. Как с этими ранениями Коля сумел выбраться из танка, я не понимал.
Достав из аптечки кровоостанавливающий жгут и бинты, я разрезал жгут пополам и, распоров ножом Колины брюки, стал перевязывать его ногу, но тут услышал сердитый шёпот:
– Что ты делаешь? Зачем мучишь меня?
– Сейчас машину вызову, – отвечал я ему, – и в медсанбат тебя отправлю, – там тебя как следует перебинтуют, и ты будешь жить.
– А кому я такой нужен? – зло прохрипел он. И попросил ещё раз: –
Женя, друг, ради Бога, пристрели меня.
Избавь от мучений… Это моя к тебе последняя просьба.
Но, не обращая внимания на Колины слова, я продолжал бинтовать его ноги.
И тут снова услышал злобный хрип:
– Ты мне больше не друг, а подлюка!
Уйди от меня, видеть тебя не хочу!..
В этот миг к нам подъехала медсанбатовская полуторка, в кузове которой, к моему удивлению, кто-то надрывно пел «Раскинулось море широко». Из её кабины выскочил командир моего танка Алексей.
Посмотрев на Колю и мигом всё поняв, ни слова не говоря, торопливо открыл он боковой борт грузовика и приказал мне:
– Быстро кладём твоего друга в кузов к товарищу капитану и везём их в медсанвзвод, пока они кровью не истекли.
Только взглянув в кузов, я понял, кто пел там. У противоположного борта лежал знакомый мне капитан, который в нашей бригаде занимался связью.
Ещё вчера, вспомнилось мне, проверял он в моей коробочке связь с командиром батальона, а вот сейчас наш связист, лёжа в красно-чёрной луже крови, надрывно горланил «Раскинулось море широко».
Страшное это зрелище заставило меня содрогнуться, и лишь теперь понял я, что фашистский снаряд искалечил его больше, чем моего Колю, – из-под забрызганной кровью шинели зловеще торчали окровавленные кости его голеней. Раскинутые в стороны руки были перебиты до локтей.
Опомниться от шока помог мне приказ моего командира:
– Хватай его за подмышки, а я возьму под колени, так мы ему меньше боли причиним.
Но, несмотря на наши старания, Коля всё-таки стонал, когда поднимали мы его и несли к машине. Утих он, лишь оказавшись на полу кузова.
– Поехали! – приказал Алексей водителю, закрыв борт машины, а я торопливо полез в кузов полуторки.
Всю дорогу до медсанвзвода раненый капитан не переставал петь, а мой Коля, сначала тоскливо смотревший в небо, потом, вдруг чему-то улыбнувшись, беззвучно зашевелил губами.
Не понимал я, что это означало.
Может, молился он, а, может, подпевал капитану. Этого мне уже никогда не узнать.
Вскоре полуторка остановилась у палатки медсанвзвода. Крыша её была облеплена идущим с утра мокрым снегом. Из жестяной трубы, возвышавшейся над ней, клубился дым от растопленной в палатке печи.
Длинными, настойчивыми сигналами наш водитель вызвал санитаров.
Вместо санитаров из палатки выбежала молоденькая санитарка.
В это время мой командир уже открывал ближний к палатке боковой борт нашего грузовика, а я занимался другим бортом.
После того, как был открыт борт, у которого лежал раненый капитан, санитарка подошла к нему.
И только теперь перестал он петь.
Но стоило ей коснуться его искалеченной руки, недовольно взглянув на неё, капитан прохрипел:
– Не трогай меня, мне и без тебя лихо… Я потому и пел, чтобы не кричать от боли.
– Но я обязана оказать вам помощь!
– взмолилась санитарка. – Вам ещё жить да жить…
– А кто меня поить да кормить будет? – с упрёком промолвил он. – Кто на горшок будет сажать? Ты, что ли? Никому я такой не нужен, так что оставь меня в покое и дай поскорее умереть.
После этих слов санитарка виновато отошла от капитана и, обойдя машину, поспешила к моему другу.
Но и он, решительно замотав головой и выставив перед ней кровавые свои культи, прошептал чуть слышно:
– И меня не трогай… Пожалуйста…
Очень прошу…
Не зная, что делать, санитарка растерянно взглянула на моего командира. И Алексей помог ей.
Закрыв борта, вспрыгнул он на ступеньку кабины и приказал водителю:
– Гони быстрей в медсанбат, там военврач разберётся, что с ними делать.
Потом мы ехали к Найденбургу, на окраине которого в одном из освободившихся домов располагался наш медсанбат.
Мне запомнилось, что по пути к нему раненый капитан какое-то время ещё пел.
Голос его, однако, с каждой минутой становился слабее, а потом и вовсе утих.
Когда же приехали мы на место и открыли борта, чтобы вытаскивать из кузова капитана и моего друга, они уже были мертвы.
Записал
Сергей Леонидович
НИКОЛАЕВ