К 90-летию со дня рождения Василия Ивановича Белова
УВасилия Ивановича Белова ожидался юбилей. Живому классику должно было исполниться 70 лет.
– Толя, будь другом, уговори Распутина Валю приехать ко мне на день рождения, – попросил меня Белов.
– Я поговорю с ним, но мне как-то неудобно, ты сам действуй! – уклончиво обещаю я Белову, с которым мы давно дружили и перешли на «ты» по настоянию писателя.
– Он отмахивается от приглашения,
– настойчиво продолжает Василий Иванович уже уговаривать меня. – Настрой его на поездку, пожалуйста, он тебя послушает. Хочется повидаться, посидеть...
– С чего это ты решил, Василий Иванович, дорогой, что он возьмёт и послушает меня?
– Ему тут понравилась твоя решительность в Думе, когда ты наехал на Швыдкого. Ох, как я его не терплю, если бы ты знал! Да и Валя к нему недоброжелателен. Давай поговори с Валей, давно мы что-то не виделись.
Мне ничего не оставалось делать, как выполнить поручение Белова. Но на мои уговоры Валентин Григорьевич Распутин ответил категорическим «нет». Сослался на скорый отъезд в Иркутск в родные места. Я намекнул на
возможность переноса срока обратного возвращения в столицу, памятуя о том, что между ним и Беловым сложились более чем дружеские отношения, скорее, близкие к родственным.
Это в начале творческого пути Распутин говорил и писал, что учился писательскому труду у Белова, Астафьева, Абрамова, что у них брал уроки проникновения в человеческую душу, что общение с ними помогло ему осознать, что нужно делать в литературе. Теперь они были единомышленники, родственные души.
Несмотря на мою настырность, я вновь получил отказ.
– И так я слишком долго засиделся в Москве, – признался Валентин Григорьевич. – Плохо я себя здесь чувствую среди асфальта. На чистый воздух тянет. Душа изнывает.
– Понимаю, понимаю, – всё, что мог, сказал я в конце разговора.
Во смягчение своего вынужденного отказа Распутин подписал Белову свою книгу публицистики «Последний срок: диалоги о России» и велел мне её передать ему лично. При этом зачитал вслух своё послание: «Василию Ивановичу от бывшего писателя, ставшего ругателем, на добрую память о тех временах, когда мы жили-дружили... и ещё поживём». Заодно подписал второй экземпляр такой же книги мне: «Дорогому Анатолию Николаевичу искренне (но перед сном лучше не читать). В. Распутин».
Скоро судьба забросила меня в Иркутск, и мы вернулись к разговору о юбилее Василия Белова.
– Может, всё-таки приедете? – издалека начинаю я атаковать Распутина.
– Нет, не получается, – отвечает Валентин Григорьевич. – Только что был в Уфе. Понравилась Башкирия, развивается, не стоит на месте. Даже к писателям там иное отношение, чем в столице и других регионах.
– Василий Белов рассказывал, что в Башкирии для писателей учреждена Аксаковская премия. Он даже её лауреатом является.
– Замечательная премия. Она давно существует. Писатели Башкирии решили и меня на неё выдвинуть.
– Как же вас сагитировать навестить Белова?! Всё-таки юбилей, и не маленький – 70 лет!
– Я был у него, отмечал 65-летие.
Выразил ему свою любовь. Так что мы квиты.
– В каком смысле квиты?
– Он у меня не был на юбилее, я у него не буду.
– Белов на вашем юбилее был.
– Хорошо помню, как он появился у меня на квартире в день юбилея.
Утром зашёл чайку попить. Посидели полчаса, обсудили житейские дела, и он ушёл. Потом пришёл на обед. Опять посидели. Вижу, он собрался уходить.
Я говорю ему – останься на вечер. Основные гости как раз соберутся вечером отметить юбилей. А он отвечает: я устал, извини, поеду. Так и не остался.
Теперь и я не поеду к нему.
При этих словах Распутин рассмеялся, и я понял, что причина не отправляться в дальний путь хоть и была важной, но он превратил свой отказ в простую шутку. Она мне понравилась.
Я впервые увидел и услышал, как маститый писатель умеет так удачно пошутить, выкрутиться из сложной ситуации. Настаивать на приглашении мне больше не хотелось. Мы перешли на другую тему. Обсудили земельную реформу, которая, по мнению писателя, разделяет жителей села на бедных и богатых.
– И всё бы ничего, да не получается у демократов выровнять ситуацию, чтобы бедность побороть. Наоборот, богатые становятся богаче, а бедные остаются бедными.
Охотно поддерживаю переживания писателя, так как сам из деревни и, несмотря на работу в Москве, каждый выходной езжу в родной посёлок Борисоглеб, нахожу время добраться ещё до деревни Редкошово, где живёт моя бабушка. Сельская безработица, безысходность, деградация пугают, будто только что прошла война. Делюсь своими горькими раздумьями и впечатлениями, а Валентин Григорьевич внимательно слушает. Точно так же слушает и Белов. Мне понятно, почему у них, прозванных писателями-деревенщиками, так много общего.
Одни думы, одни мысли, одни выводы. Кажется, и орган для осмысления и сострадания общий. А единство их мыслей и действий обеспечивает не стремление писать о крестьянах, а то, что они – плоть от плоти дети деревни, и гибель её рассматривают как личную беду.
Ближе всех к пониманию их родственных душ, мне кажется, был академик Игорь Шафаревич. Тот самый учёный, знаменитый математик, что задолго до появления в политике термина «русофобия» вскрыл эту масштабную и глубоко законспирированную, но мощно финансируемую Западом и мировым правительством операцию под названием «Русофобия» и написал целый научный труд – книгу с тем же названием.
Из бесед с академиком я знал, как глубоко почитал он талант и подвижнический труд двух великих его современников – Белова и Распутина.
Поздравляя Валентина Распутина с 65-летием, академик Шафаревич написал: «Почему “деревенская проза” так сильно задевает душу? Конечно, не “этнографией” – описанием того, как жили и работали крестьяне, это лишь
фон. Благодаря Валентину Григорьевичу Распутину, всё это течение всегда, я думаю, будет ассоциироваться с образом “Прощания”. Ведь и ранящий душу пафос “Канунов” В. Белова заключается именно в том, что читатель погружается в жизнь, полную смысла и красоты, над которой, как он знает, занесён топор. Не говоря уж о “Годе великого перелома”, где топор уже опустился.
Замечательно сказал о всём течении покойный В. Солоухин: “Эти люди... прощаются, собственно говоря, с родной матерью, оставаясь одинокими и беззащитными на холодном и безпощадном ветру истории”».
Оспаривать диагноз деревенской прозе, установленный академиком, не имеет смысла. Деревня умирает на глазах, уходит из нашего бытия. Эксперты не успевают подсчитывать, сколько в год страна их теряет. Известно, что
за годы правления одного Ельцина с карты России исчезло более 20 тысяч деревень. И как тут не опечалиться, не заплакать. Да и мешает деревня нашим российским политикам давно. Шафаревич прав: занесли топор над ней ещё с времён раскулачивания.
Спрашиваю Шафаревича, напомнив ему суть статьи о Распутине:
– Если он попрощался с деревней, то, получается, навсегда, у деревни нет будущего?
– Не будет деревни – не будет России, – раздался твёрдый ответ.
Этот вердикт совпадает с позицией писателя.
Сам термин «деревня мешает» принадлежит Распутину. В разговоре обычно звучит его слово «уничтожать».
В интервью с журналисткой газеты «Аргументы и факты» Юлией Шигаревой, озаглавленном «Без деревни мы осиротеем», он твёрдо сказал: «И традиции, и законы общежития, и корни наши – оттуда, из деревни. И сама душа России – если существует единая душа – тоже оттуда. Деревню русскую начали уничтожать ещё в советское время.
А сейчас добивают окончательно. И корни эти, похоже, не способны дать побегов. Россия без деревни – не Россия. Город – это поверхность жизни, деревня – глубина, корни. Оттуда приходили люди, принося с собой свежие голоса, свежие чувства. Сколько бы водохранилищ мы ни понастроили, а водичку любим пить родниковую».
– Валентин Григорьевич, вот вы с Шафаревичем будто сговорились, когда утверждаете, что без деревни не будет России. Получается, что вы поставили своими книгами памятник русской деревне, затопленной и потерянной для нас, как Китеж, навсегда.
Деревня сегодня гибнет на глазах, гибнет окончательно. Выходит, у России нет будущего?
– Кто сказал, что деревня погибла навсегда?
– Белов сказал. Я пристал к нему с вопросом, когда возродим деревню, а он ответил – никогда. Деревни уже нет...
Чему возрождаться?
Молчание Распутина длилось слишком долго. Спорить с вологодским другом было не с руки. Да и не любил он спорить, тем более с ним, с родным Беловым. Собрался с мыслями и задал встречный вопрос:
– А почему он считает, что деревни уже нет?
– Сказал, что произошло самое страшное – отчуждение крестьянина от земли, леса, животных, даже от строительства собственного дома. Потому без воспитания в человеке чувства земли, чувства хозяина не возродится и крестьянство.
– Правильно, – кивнул головой Распутин. – Мудрец этот Белов Вася. Воспитывать надо крестьянина. А корни возделывать, поливать. Тогда и деревня будет. Конечно, той деревни, которую знали я и Белов, уже нет.* Уничтожили.
Пусть будет другая... Я потому и сказал, что Россия без деревни не Россия.
– Значит, и Россия будет другой, раз деревня станет другой?!
– Верно. Но главное, чтобы Россия была.
Случись, что наш разговор стал бы достоянием журналистов, с любого лагеря демократического либо патриотического, то наверняка обвинили бы Распутина в том, что он ведёт антироссийскую пропаганду. Нашлись бы и те,
кто назвал бы его диссидентом, ведь он ругал советскую власть, и не просто ругал, а даже вынес вердикт в своих книгах, что деревни уничтожались и затапливались при коммунистах.
Без доморощенных критиков, хулителей или просто демагогов обойтись невозможно. Пусть на классиков и у них не всегда рука подымается, но они есть.
Их заметное меньшинство. Только вот гадить они умеют крепко. Не зря существует поговорка о ложке дёгтя в бочке мёда. Для демагогов главное – показать себя умными и возвыситься на унижении великих. Пощипать нервы. Как они говорят, их любимое занятие. На большее не способны. Таким выскочкой и демагогом оказался, к примеру, Валентин Оскоцкий, которому показалось, что Распутин «тоскует» по цензуре, и отсюда следует вывод: «Он твёрдо верит в силу административных приказов. Ещё бы: они – родная стихия авторитарной власти, к которой он на редкость благосклонен». Чтобы читатель поверил в авторитаризм Распутина, другой умник Алексей Тарасов вешает более страшный ярлык: «Распутин с его сталинизмом, со вступлением в ряды тех, кто мучил его героев, топил Матёру, – не идиот и не мазохист. Тут другое: те самые тайны психики, в которые он, как и его любимый Достоевский, погружались. Что безследно не проходит». Надо же, какой смелый и прыткий! Прямо напоминает строки из басни Крылова:
«Ах, Моська, знать, она сильна, что лает на слона». Разбрасывается лживыми словами и не знает, что никто в читающей России ему не верит, что только сам псих может обвинять Распутина в сталинизме. Действительно, у демагогов с либеральным и русофобским уклоном болезнь безследно не проходит, она передаётся таким же словоблудам. И те продолжают сочинять небылицы, покусывать за ногу великана. Особо постарался полязгать зубами русофоб Дмитрий Быков, яркий представитель солженицынской «образованщины», который долго размышлял о том, «как ложная, человеконенавистническая идея сгубила первоклассный талант».
Размышлял он перед прыжком на жертву так долго, что покусал сам себя. Оказался жертвой собственного ядовитого укуса. И чтобы как-то оправдаться перед господами-русофобами из своего лагеря за свою человеконенавистническую статью размером в две громадные полосы, не оправдавшую своей занудностью и лживостью их высоких надежд, придумал, что жертвой стал Распутин. Он так и написал: «Он всю жизнь писал о жертвах, и сам был жертвой страшной болезни, настигающей русских – и не только русских – писателей. Повторявший “Живи и помни”, “Век живи – век люби”, он выбрал мировоззрение, не позволяющее ни любить, ни жить, ни помнить».
Ни много ни мало, а русофоб отказывает известному писателю-патриоту в праве любить. Надо же до такой ереси додуматься! Хорошо, что не обвинили, как делали русофобы раньше с Шолоховым, будто не он сотворил «Тихий Дон». Могли и Распутину отказать в написании повестей «Прощание с Матёрой», «Век живи – век люби».
Если Распутину не свойственно любить людей, то кто же тогда займёт его место в литературе, кто тогда написал за него «Живи и помни», где Настёна идёт на гибель ради спасения мужадезертира? Кто написал за него «Уроки французского», где любовь учительницы к голодному мальчику спасает жизнь ценой своего увольнения?!
– Валентин Григорьевич, вы какимто образом отвечаете вашим недругам, публикующим ложь про вас и называющим вас то фашистом, то сталинистом?
– спросил как-то я писателя, наткнувшись на русофобский выпад в либеральной газетёнке.
– А зачем? – удивлённо переспросил Распутин и добавил: – Показать, что я их замечаю? Нет, у меня много работы.
Нельзя тратить время впустую.
Не отвечал на пустую критику русофобов и Василий Белов. А ему-то доставалось от них больше всех. На нём отточили свои зубы многие словоблуды. Даже после его смерти не могли утихомириться. Даже представители коммунистической прессы не могли ему простить романы про коллективизацию, разорившую деревню. Распутин тоже клял почём зря раскулачивание крестьян, советский проект по ликвидации «неперспективных» деревень. В этом страдании за русскую деревню Белов и Распутин были едины. Как едины и в критике власти, которой «мешала» деревня. Но коммунисты побаивались всё же бросать в Распутина камни. Белову от коммунистов досталось и при жизни, и после смерти.
(Окончание следует)
Анатолий Николаевич
ГРЕШНЕВИКОВ