Епископ Каракасский и Южноамериканский Иоанн (БЕРЗИНЬ) родился и вырос в семье православных латышей в Австралии, изучал богословие в Джорданвилле, служил на Святой Земле, став своим для единоверцев Зарубежной Церкви. Сегодня владыка несёт служение среди православных Южной Америки, где приходов РПЦЗ насчитывается меньше двух десятков. Мы беседуем с владыкой Иоанном о жизни в эмиграции, русских за рубежом и сохранении своей идентичности.
– Владыка, вы родились в семье православных латышей. Сохранилась ли в семье память о том, как ваши предки приняли Православие?
– В XIX столетии существовало народное движение в Латвии и Эстонии, тяготевшее к Православию. Архиереем в прибалтийских землях в то время был владыка Иринарх, с кафедрой в Риге. Он и принимал местных жителей в православную веру. Правда, нравилось это не всем: местные немецкие бароны через свои контакты в Санкт-Петербурге активно мешали этому процессу. Они добились того, чтобы Иринарха устранили с Рижской кафедры! Жители Латвии, принимавшие Православие, страдали от немецких баронов, даже попадали за это в тюрьму. Но люди всё равно крестились в православную веру, и одним из деятелей на этом поприще был и владыка Филарет
Черниговский, уже в наши дни прославленный в лике святых. И мои предки также участвовали в этом движении и приняли Православие.
Мой дедушка, например, хотел учиться в семинарии. Он не подходил по возрасту, что препятствовало учёбе в духовном заведении. Но местный священник из снисхождения сделал моему деду удовлетворяющее семинарию свидетельство о рождении. И дед поступил, успешно учился. А узнали о подлоге уже во время учёбы. Деда хотели отчислить, но благодаря коллективной петиции от друзей и знакомых моего предка самому государю деду удалось продолжить учёбу. Император его помиловал. Правда, священника, оказавшего моему дедушке эту услугу, на два месяца сослали в монастырь.
Мои предки до принятия Православия были лютеранами. Но вот насколько они были убеждёнными лютеранами – вопрос открытый. Лютеранство не удовлетворяло их духовные нужды, поэтому они и выбрали для себя Православие.
– Вы выросли в Австралии. Как проходило ваше детство?
– Нельзя сказать буквально, что мы росли в каком-то русскоязычном анклаве в Австралии. Это был временный лагерь в горах, в местечке Айленд Бенд, где строился знаменитый гидрокомплекс Сноуи (система водохранилищ и гидроэлектростанций в Австралии, расположен в горах Сноуи. – В.Б.). Ныне его не существует. Основателем был гениальный инженер, ценивший беженцев. Он понимал, что среди беженцев очень много образованных людей, которых Австралия почему-то не ценила. Этот инженер искал самородков среди приезжих и грамотно использовал их потенциал. Беженцы, задействованные в работах на гидрокомплексе, были людьми совершенно разных национальностей. Среди них были и русские, но не так уж много.
Храма у нас в городе, конечно же, не было. Это был рабочий лагерь для строителей дамб и их семей. Мы ездили за 100 километров от дома, в Куму, по субботам – в ближайшее место, где был «community hall», общественный зал, который верующим выделили для совершения богослужений. Родители занимались покупками, а бабушка водила меня на службу. Со временем мы переселились в этот город. Помню, что священники приезжали два раза в месяц и совершали у нас службы.
Раз в месяц – русский батюшка, раз в месяц – серб. Состав верующих также был неоднородным: русские, украинцы, сербы.
Мы – латыши.
Я тогда мало что понимал в богослужении. Дома родители говорили по-латышски, русского языка я ещё не знал. Русский я освоил только в семинарии, гораздо позже.
– Получается, что вы росли среди эмигрантов и из стран бывшей Российской империи, и из Советского Союза. Как строились взаимоотношения между соотечественниками тогда? И что видите среди русских общин сегодня?
– Родился я в эмиграции, в Австралии, служил в Америке и Европе, но то, что я вижу сегодня, например, в Южной Америке... Понимать стараюсь, но не могу. Кажется, здесь люди больше занимаются политикой. Если читать автобиографические труды владыки Афанасия (Мартоса) и другие источники, здесь всегда досаждали архиереям. Сейчас в Латинской Америке раскол среди приходов Русской Зарубежной Церкви. И, слава Богу, все злые, ядовитые люди ушли в раскол. Поэтому меня не так мучают с внецерковными вопросами, как мучили моих предшественников. Здесь какой-то другой дух. И другие времена, другое поколение.
Как сейчас обстоит духовная жизнь в Австралии, я не могу сказать. Тяжело сравнивать Южную Америку XXI столетия с Австралией середины XX века.
– Как сегодня относятся к России жители Латинской Америки? Знакомы ли они с историей и культурой нашей страны?
– Люди тут достаточно изолированы в этом отношении. Они мало понимают, что происходит за пределами континента. «Мы далеко от всего и живём в своём мире», – примерно так мыслят жители стран Южной Америки. Они открыты к диалогу с людьми, всегда радушно принимают иностранцев, беженцев, переселенцев. Но вряд ли их интересует то, что происходит в России, например.
При этом в Аргентине есть языковые особенности. Русских по-испански называют «ruso». Но в Аргентине, если говорят «ruso», то имеют в виду... еврея из России, потому что первыми эмигрантами из России были евреи, бежавшие от погромов в конце XIX – начале XX столетия. Поэтому здесь нужно всегда всё уточнять. Даже если сказать, что я – «ruso ortodoxo», т. е. русский православный, аргентинцы могут подумать, что перед ними ортодоксальный иудей, потомок переселенцев из Российской империи. Поэтому, чтобы правильно обозначить свою идентичность, нужно обязательно сказать, что ты христианин: «cristiano ortodoxo ruso».
– Насколько хорошо осведомлены потомки русских эмигрантов в Латинской Америке о том, что происходит в России? Многие ли из них сохранили традиции предков? На каком языке вы чаще общаетесь с прихожанами?
– Есть те, кто интересуется. Это, как правило, люди, сохранившие веру и связь с Церковью. Раскольники Агафангела, насколько я понимаю, также имеют связь с Россией. Они завязывают деловые связи с исторической Родиной, посылают своих детей учиться в русские школы при посольстве России, но признавать Русскую Православную Церковь при этом не хотят.
Опять же, русские традиции сохраняются в семьях тех эмигрантов, кто имеет связь с Православной Церковью, то есть посещает богослужения и как-то держится за веру по жизни. Например, отец старосты нашего кафедрального собора в Буэнос-Айресе – Игорь Николаевич Андрушкевич, один из выпускников Русского кадетского корпуса в Сербии. Это известный историк, мыслитель, писатель. Он действительно сохраняет традиции, преемственность. Андрей, сын Игоря Николаевича, – наш староста, церковный активист. Кстати, его мама – аргентинка. Но эта женщина стала православной и научилась говорить по-русски.
Интересно, что всё зависит от подхода. Объяснить это можно примерно так: те русские, которые бережно относятся к русскому языку, говорят довольно хорошо. Я всё время подчёркиваю, что я латыш. Делаю это для того, чтобы не думали, будто русские говорят, как я, с акцентом. Я говорю по-русски как иностранец, усвоил язык, находясь в среде эмигрантов. Но русские люди моего поколения говорят на родном языке чисто. Надо сделать очередную оговорку: если разговаривают и бережно относятся к языку, то говорят чисто. А вот те эмигранты из России, что приехали позже, в позднесоветский период, например, уже приобретают местный акцент, употребляют испанские слова.
Детей у нас на приходах мало. Между собой они разговаривают по-испански, но со мной по-русски. Проповеди я, конечно, говорю на русском языке.
– Сколько человек в Латинской Америке исповедуют Православие? Сколько приходов вы окормляете?
– Немного. Крошечное меньшинство. Самая крупная юрисдикция здесь представлена Антиохийским Патриархатом: сирийцы, ливанцы, палестинцы составляют их основу. У них в Южной Америке четыре епархии, у нас – всего одна. И приходы в Южноамериканской епархии я могу разделить на живые и полуживые. Вся моя епархия – это всего лишь 13 приходов на всю Южную Америку.
Мы здесь малочисленны ещё и потому, что во время примирения Зарубежной Церкви с Московским Патриархатом большинство приходов в Латинской Америке ушли в раскол.
Единственное место в мире, где раскол Агафангела имеет такие масштабы, находится у нас, в Южной Америке. Причин этой трагедии я до сих пор не могу понять. Мне кажется, здесь какой-то особенный дух, причём не только среди русскоязычных эмигрантов, а вообще среди населения. Здесь царит идея о том, что Латинская Америка – некое забытое всем миром место, которое никому не нужно. Что ж, рассуждают местные, значит, и нам никто не нужен. Такой здесь менталитет. Параллельные ситуации, кстати, можно наблюдать и среди православных сербов, и среди католиков. У них здесь тоже имеются раскольнические течения.
– Ведёте ли вы миссионерскую деятельность? В Латинской Америке лидирующие позиции занимает Католическая Церковь. Не возникают ли из-за этого проблемы?
– Мы стараемся просто сохранить то, что есть, и воссоздать то, что развалилось. А миссионерствовать мы уже не в состоянии. Католиков в наших краях большинство. Те католики, с которыми мы общаемся, относятся к нам очень благожелательно. Однако есть и такие люди, которым абсолютно непонятно, что же такое Православие. Даже католические священники, не сталкивавшиеся с православными по жизни, не очень в курсе, кто мы такие, чем живём и как верим. Но в целом отношение благожелательное. Например, нынешний папа римский Франциск в бытность архиепископом в Буэнос-Айресе очень хорошо относился к православным.
– Владыка, вы также окормляете единоверческие приходы. Как произошло ваше знакомство со старообрядцами?
– Настоящее знакомство произошло в США, когда эрийские поморцы (представители одного из безпоповских старообрядческих согласий. – В.Б.) в 1983 году присоединились к Зарубежной Церкви. Они приезжали в Джорданвилль, я помогал им с переводами богослужебных книг с церковнославянского на английский. Меня всегда считали любителем церковного Устава. А таковые люди в Церкви, как правило, всегда сочувствуют старообрядцам. В общем, из этих двух факторов у меня как-то и сложилось с ними общение.
Позже, когда развалился Советский Союз, я служил в Иерусалиме. Барьеров уже не было, и я каждый год ездил в Латвию. Там я тоже общался со старообрядцами, помогал как мог, устроил им паломничество на Святую Землю. А в Православной Церкви Латвии меня по разным причинам не особенно жаловали. Поэтому, приезжая на историческую Родину, я всегда останавливался у старообрядцев, которые были мне рады.
У нас был с ними общий дух и общий язык.
Ещё я дружил с покойным епископом Даниилом (Александровым). Он при жизни окормлял единоверцев в РПЦЗ. Наше общение складывалось гармонично. Когда владыка Даниил болел, я был его помощником. А когда он скончался, меня назначили духовно окормлять единоверцев.
– Сильно ли обособлены старообрядческие общины за рубежом от русских диаспор?
– В Южной Америке довольно много старообрядцев проживает в Боливии и Бразилии. В Аргентине и Уругвае их гораздо меньше. Принадлежат они к часовенному согласию. На континент прибыли из Китая, а до этого их общины проживали в России, на Алтае и в Забайкалье. И в Южной Америке они поселились подальше от цивилизации. Они хотят сохранить свою самобытность. Считаю, что эту позицию нужно уважать, поэтому я к ним не лезу. Даже если бы и захотел – к ним очень трудно попасть! В общем, старообрядцы в Южной Америке живут замкнуто, вдалеке от всех. А вот в Австралии всё наоборот.
Старообрядцы живут среди других представителей русской диаспоры. Возможно, причина в том, что они принадлежат к поповскому согласию. У них много смешанных с православными браков. Отношения совсем другие.
В Соединённых Штатах, в штате Орегон, кстати, тоже живут старообрядцы часовенного согласия. Они приехали из Бразилии в 1960-х годах. Поселились в деревне и живут довольно замкнуто. Но, например, наши старообрядцы – присоединившаяся к Русской Церкви община поморцев из Эри – сохраняют свои традиции, держат культуру наонного знаменного пения и при этом живут в полной открытости для всех приходящих.
– За рубежом проживает немало русских людей – представителей совершенно разных волн эмиграции. Можете ли вы сказать, что в зарубежье эти люди чем-то объединены?
– Соотечественники при Церкви – вполне объединены. А про людей нецерковных скорее можно сказать, что они разобщены. И каждая из волн эмиграции абсолютно разная.
Первая волна эмигрантов была после революции в России. В основном это были белогвардейцы, люди церковные. Вторая волна случилась после Второй мировой войны. Беженцы, военнопленные. Немцы, например, забрали с собой многих в качестве буквально рабов для себя. И первая волна не особенно принимала вторую. Но у них был один общий признак: и те и другие уехали из своих стран в Аргентину невольно.
Моя семья – это семья беженцев. Трудно оценить, к какой из волн эмиграции мы относились. Но нас отличало то, что мы всегда смотрели в сторону Родины, надеясь однажды вернуться. Старались сохранить свои традиции. Третья эмиграция произошла в советский период. Тогда уехать из СССР могли только евреи. Этой возможностью пользовались все, кто мог отыскать у себя еврейские корни. Среди них были и православные. Но эмигранты той волны обладали совсем другой психологией.
Четвёртая волна эмиграции произошла в постсоветский период. Но это были совершенно другие люди. Они добровольно уехали из России и не смотрят обратно. Им не нужна Россия. Неудивительно, что они небрежно относятся к русскому языку, а их дети уже могут не знать и не понимать по-русски.
Война не пощадила никого. Верующие люди, оказавшиеся в Южной Америке, стали строить церковную жизнь как могли, на новом для себя месте. Те люди, что приезжают сегодня... Им не нужна церковная жизнь. Храмов они не строят. У них другая психология.
– Как сегодня живёт русская диаспора в Латинской Америке?
– Существуют русские клубы. Они открываются по инициативе российского правительства. Есть организации соотечественников, Русские дома. Мы занимаемся только верующими, которые приходят к нам в храмы. Считаю, что заниматься соотечественниками – не наша область. Возможно, такая позиция у нас связана и с отсутствием сил для выполнения подобных задач. В прошлом Русская Церковь в эмиграции занималась организацией русских школ вместо того, чтобы заниматься катехизацией. Это всё прекрасно, но это не церковное дело.
Языком, культурой, идентичностью должна заниматься не Церковь. Мы должны заниматься Евангелием.
– Какие действия предпринимает Русская Православная Церковь за рубежом для консолидации соотечественников из России и потомков эмигрантов?
– Мы занимаемся церковной жизнью. И есть определённое число людей, которые к нам приходят. С внебогослужебной жизнью сложно. Буэнос-Айрес, например, громадный город, больше Москвы. Все живут далеко от храма. Добираться непросто. После службы мы собираемся, разговариваем. Каких-то специальных программ на этот счёт не существует.
– Владыка, в своём рассказе вы упомянули старосту собора в Буэнос-Айресе – потомка белоэмигрантов. Кого ещё из носителей духа дореволюционной России вы застали, будучи архиереем на кафедре в Буэнос-Айресе? Что особенно запомнилось и чему нам стоило бы у них поучиться?
– Главная их заслуга в том, что они сохранили веру. Есть среди них и те, кто сохранил свою русскость. Сильные традиции дают свои плоды. Смотрите: в семье Андрушкевича жена, аргентинка, приняла Православие. Есть среди потомков эмигрантов те, кто сохранил веру. А есть те, для которых Православие – это просто идентичность. Они ведь русские, «значит, православные», так они рассуждают. Но вера не имеет для них особого значения.
Я бы привёл в пример всех своих прихожан, потомков эмигрантов. Они сохранили веру, несмотря на все трудности.
Их за это можно только уважать.
Беседу вёл
Владимир Вячеславович БАСЕНКОВ