15 марта 1937 г. 85 лет назад РОДИЛСЯ Валентин Григорьевич РАСПУТИН
Ноша Валентина Распутина была тяжела, ибо писать вровень с классиками девятнадцатого века практически невозможно. А Распутину это удалось.
Уже «Деньги для Марии» обещали писателя чрезвычайного, редкого: и по словесному, густому и крепкому письму, и по проникновению в сердца людские, занавешенные от большинства плотью поступков. «Деньги для Марии» – сама по себе замечательная повесть, ибо трагедийный излом выявляет лучшее и худшее в человеческой породе – мощно и оригинально. Но в сравнении с главной книгой «Живи и помни» – это ещё репетиция высоты.
«Живи и помни» даёт жизнь так плотно и веско, из глубин высвечивая сущность её, что полноценно встаёт в ряд с классическими произведениями лучших из лучших. «Живи и помни» – сложена из фраз, чья сила в равной степени напоена страданием и соком предшествующей литературы.
...Несущая в себе новую жизнь (ребёнка, о котором мечтала, который не получался) Настёна топится, чтобы предупредить мужа, изъеденного собственным дезертирством и страхом войны… Деревня примет дезертира, жена спрячет его, но их ребёнок никогда не появится на свет. Жажда жизни, прожигающая всё на свете, и война, противоречащая ей, боль людская, солью просыпанная в бездну текста.
А сама повесть – с её живым, хлебным языком, с нежной, такой простой Настёной, с Андреем, ощутившим, что такое жизнь в тупике, – есть световое вещество жизни, ибо, как бы ни была тяжела она, это всё равно жизнь...
Далее накатят волны «Прощания с Матёрой», где образы старух, пьющих чай так, будто вот-вот к ним в гости заглянет смерть, врезаются в память алмазными гранями силы и мастерства.
Матёра – книга о разрушении и стойкости, где могучий «царский листвень» чуть ли не тень Мирового древа!
«Живи и помни» страшнее Матёры не из-за окуляра войны, а из-за ячейки памяти, которую не порвать. Матёру не отстоять, как не продлить жизнь старухам, сидящим за чаем.
Великолепные «Уроки французского», в сущности, обжигающий стигмат сострадания, вырезаемый на сердце читателя. Тут линии Достоевского и Некрасова причудливо переплетаются, точно врастая в современный материал скудости и бедности.
А как живописен очерк о Байкале!
Байкальская роскошь, гладкая пышность воды, неистовство растительности берегов, сборы ягод, изобилие живописи – точно фламандское нечто, а вовсе не русское выплеснуто в данность.
Книги – тёртые, сильные, с правдой, гневом и жёсткостью – строил Распутин, как строили когда-то терема. И хотя в них мало праздничного, сам факт, что они были – праздник русской литературы.
«Пожар» Распутина неистово раскинется на страницах повествования, выхлестнется за пределы его, опаляя лица сограждан, вздымаясь к небесам яростной мощью. Персонажи пройдут чередой, представляя собой галерею советских типажей – с самоотверженностью и апатией, мудростью и наплевательством. Пожар, начавшийся в восемьдесят пятом году, не сулил пепелища, которое к утру останется в повести. А один из героев, заявляя: «Будем жить!» – точно выражает стойкость русско-советского народа, который готов пережить любые пожары-кошмары, хоть наиболее бережно будет спасать водку, передавать бережно по бутылке, из рук в руки, тут же отпивая, хмелея…
Яркость повести отражает многое – разгильдяйство и стойкость перед огнём причудливо соединяются в русской ментальности. А язык Распутина, обладая высокой степенью пластичности и выразительности, вполне превращает местную драму в трагедийный анализ слома и раздрая советской жизни – грядущего глобального пожара.
И тут Распутин предстаёт провидцем. Мы не умрём, впечатанные в янтарь великого текста. Проза ассоциируется с корой, покрытой неведомыми письменами, с землёй, с вечно длящейся русской трагедией.
Старухи не желают покидать деревню – да и старухи такие, будто болтают со смертью ежедневно, чай с ней пьют.
Матёра должна быть разрушена, но зачем – не объяснить вечности, которую представляют старухи, остающиеся жить через смерть, через потерю надежд…
Александр Львович
БАЛТИН