(Окончание. Начало в № 1 – 2022)
Многие из этих бесед с жителями посёлка Борисоглебский наверняка подвигли Виктора Тростникова к написанию книги «Раздумья в пути». Она была задумана как отклик на разные события, происходящие в многострадальной России, ищущей собственный путь развития. Назвав тот путь, что начался с перестройки, головокружительным, автор искал вместе с читателями ответы на самые животрепещущие вопросы, начиная с того, кто такие русские, и заканчивая критикой американского беззакония и нецелесообразности навязывания России безумного материализма. Виктор Николаевич подписал мне свою книгу: «Дорогому Анатолию Николаевичу – близкому единомышленнику и другу».
На борисоглебской земле произошла ещё одна встреча с Виктором Николаевичем, которая нас сблизила и в какой-то степени дала понять, почему он назвал меня единомышленником и другом. Вернее, всему виной были характер и смысл той беседы, что подарила эта встреча. Ко мне в гости зашёл давний друг, московский журналист Игорь Дьяков. Именно зашёл, а не приехал. Потому что ему и нашему общему другу Владимиру Мартышину я помог приобрести дом в моём родном районе в деревне Старово-Смолино. То была громадная бревенчатая изба, пятистенок, разделённая на две половины, в которых поселились две семьи. Несмотря на то, что Дьяков и Мартышин работали в близких по духу журналах с ярко выраженной патриотической идеологией «Молодая гвардия» и «Москва» и были друзьями и единомышленниками, ужиться в одном доме они не смогли. Ссора на бытовой почве развела их в разные стороны.
Для Мартышина, который уволился из журнала и переехал работать ко мне помощником, пришлось подыскать другой дом. Дьяков остался, выкупив вторую половину, единственным хозяином дома в Старово-Смолино.
И вот мы сидим с Игорем Дьяковым у меня дома и пьём чай. Раздаётся телефонный звонок... Оказывается, у Тростникова день рождения, и он зовёт нас отметить его в узком кругу. Дьяков берёт гитару, и мы спешим в гости.
Тростников, увидев гитару в руках Игоря, сразу изменил цель застолья – мы меньше пили и закусывали, больше пели песни, и основным солистом выступил сам хозяин. Никогда бы я не подумал, что учёный-математик, да ещё и серьёзный богослов, знает столько народных песен и так увлечённо их исполняет. Игорь был в ударе, играл мастерски, без устали, с юношеским задором. Я хоть и подпевал Виктору Николаевичу, но, к сожалению, не все слова песен знал. Хотя репертуар был самый что ни на есть популярный у наших отцов и дедов – «Коробейники», «По муромской дорожке», «Надежда», «Гляжу в озёра синие».
Большим подарком для меня стало ощущение причастности к великой русской песенной культуре. Порой морозец мурашками пробегал по спине. А голос Тростникова уверенно и непринуждённо продолжал литься по комнате и волновать сердце. В такие минуты люди становятся ближе друг к другу, в них раскрываются разные таланты. Я давно почитал могучий дар философа Тростникова, а теперь высоко оценил его замечательный голос, вобравший от родной природы силу и красоту.
Последняя встреча с Виктором Николаевичем состоялась в родном Борисоглебе в доме моей помощницы Натальи Матюхиной. То был незабываемый песенный вечер. Именно песенный. Потому что таким его задумал и провёл Тростников.
На нём и песен прозвучало больше, чем под гитару Игоря Дьякова. И исполнителей было гораздо больше – кроме семьи Матюхиных и меня с женой, гостями были художники Вячеслав Стекольщиков и Млада Финогенова. Сам Виктор Николаевич был со своей верной спутницей жизни Галиной Ивановной. У меня было небольшое тревожное ощущение, что Тростников, узнав о приглашении на вечер семьи художников Стекольщиковых, может передумать приходить. На одной из их выставок он назвал их обычными художниками, каких много, и я месяц с ним сухо разговаривал и бранился. Но, к счастью, он про тот инцидент забыл.
Заслуга Натальи Матюхиной была не только в её инициативности, в желании собрать за одним столом интересных людей с родственными душами, но и в том, что она записала тот потрясающий вечер на телефон. Можно смело сказать – сохранила его для истории.
В самой встрече тоже ничего не было случайного. Виктор Николаевич тепло и благодарственно относился к Наташе – и потому, что она душевный человек, и потому, что многократно помогала перепечатывать его статьи, написанные от руки. К тому же часто посылала эти материалы то факсом, то электронной почтой в редакции журналов и газет. Но ещё одна загадочная черта характера проявилась в Тростникове в ту пору – он стал напрашиваться в гости, пусть стеснительно, но говорил: «Что-то мы давно не виделись, приглашайте в гости, пообщаемся...».
И надо отдать ему должное, он никогда никому не отказывал в приезде, в желании помочь. Одно дело, когда его звали в Москве выступить на радио «Радонеж», и он ехал и выступал, – это его призвание, и к тому же всё происходило в городе, где он жил и трудился.
Совсем другое дело – прибыть на отдых в Борисоглеб и оттуда мчаться в город Переславль-Залесский и помогать в возрождении Никольского монастыря. Причём ехал не один, а вызывал из столицы своих друзей – архитектора Дмитрия Соколова и иконописца Евгения Ключарёва. Он выступал в монастыре на чтениях с докладом, посвящённом святому князю Александру Невскому. По признанию настоятельницы монастыря игуменьи Евстолии, Тростников вдохновил её и насельниц на создание книги «Беседы в Годеново», в которой рассказывалось о значении знаковой для истории России святыни – Годеновского креста. Более того, по их приглашению он выезжал в село Годеново и присутствовал там на службах.
Неоднократно по первому зову хранительницы храма во имя святителя Николая Ирины Дмитриевны Зайцевой выезжал Виктор Николаевич в село Никола-Бой. В тех краях, где произошла знаменитая битва князей Юрия Шемяки и Василия Тёмного, я бродил с ним, пересказывая истории из своей книги «Копьё Пересвета». Особо уважая князя Василия Второго Тёмного, он расспрашивал, где проходило сражение, почему дружина Василия проиграла... В ту пору храм хоть и возвышался на пригорке будто русский богатырь, но из-за разрухи и поругания вызывал горькие чувства. Мы смотрели на его величественные своды и молчали. Но прошло немного лет, и к религии резко изменилось отношение, храм стал восстанавливаться.
Тростников приезжал сюда уже с другим настроением. Он помогал здесь организовывать православный фестиваль, установить копию Годеновского креста и даже написал гимн Николы-Боя.
На приглашение Натальи Матюхиной прийти вечерком в гости и попить чайку он тоже откликнулся сразу. И только мы все успели расположиться за столом, как он взял бразды правления в свои руки и ненавязчиво, но вполне уверенно предложил спеть несколько известных песен.
Рассчитывать на отказ не приходилось, так как наша сплочённая команда всегда горела энтузиазмом, дирижёр выглядел жизнерадостно, а главное, среди нас был большой любитель русских народных песен и романсов Вячеслав Константинович Стекольщиков. Где бы мы ни находились и какой бы праздник ни отмечали, он находил возможность порадовать нас своим пением, своей приверженностью к народной культуре.
Наш разношёрстный и неумело подготовленный хор всё же справился с задачей и исполнил первые песни – «По муромской дорожке», «Всё стало вокруг голубым и зелёным...», «Надежду».
Каждая песня давала возможность обсудить её, вспомнить историю создания. Виктор Николаевич с радостью пускался в рассуждения, восторженно отзывался о тех поэтических словах, что брали за душу, например, «без расставаний бы не было встреч». Мы втягивались в беседу и говорили о божественном даровании Пахмутовой, о забвении её великого творчества в годы либеральных русофобских времён... Негодовали по поводу того, что нынешнее время не рождает талантливых возвышенных песен.
– Я плакать хочу, когда слышу «Стою на полустаночке...» – говорит Тростников. – Это почти молитва. Народ был поющим.
– Отцы и дети пели одни песни, – поддерживаю разговор я.
– Мы из той жизни – задушевной, тонкой, – включается в разговор Стекольщиков.
– Мне, Слава, особенно нравится песня со словами «Край сосновый, солнце встаёт, у крыльца родного мать сыночка ждёт...».
– Не зря говорят: всё гениальное в простоте, – высказываю я своё удивление красивым стихотворным строкам. – Край сосновый...
Сразу наш Борисоглеб вспоминается. Наш репертуар расширяется. Мы вдохновенно поём «Эх, дороги», затем «С берёз неслышен, невесом, слетает жёлтый лист...».
– Был бы Виталий Королёв, он бы сыграл «Осенний лист», – неожиданно Тростников вспомнил нашего знаменитого гармониста.
– Что замечательно, так это то, что сам собой возник предмет разговора, который я бы хотел поднять. Значит, он актуальный. А предмет вот какой – советский период в русской истории.
В эту минуту я понял, что Тростников заранее определил, собираясь в гости, о чём ему хотелось бы поговорить в кругу друзей. Его никто не перебивал, не мешал, а наоборот, слушали внимательно, давая понять, что готовы к дискуссии. Он продолжил:
– Очень интересный, очень противоречивый период, и самое время его сейчас осознать. Когда только закончилась эпоха, то за деревьями не видно леса, много эмоций, и, как писал Есенин, «лицом к лицу лица не увидать». Если эпоха отодвинется далеко, тоже плохо.
Я думал, какой оптимальный срок для осознания его? Думаю, что 50 лет. Роман «Война и мир» написан ровно через 50 лет после наполеоновских войн, эпопея Фолкнера о гражданской войне в Америке – тоже через 50 лет. Через 100 лет будет враньё. Сейчас как раз возникает интерес к советскому периоду. Мнения самые разные. Одни говорят, что революция – это несчастье, что это случайность. И если бы Николай II на станции Дно расстрелял бы эту делегацию, которая предлагала ему отречься, подавил бы хлебный бунт, мы жили бы сейчас великолепно. Абсолютно закономерно – революция была неизбежна. Россия так, как она жила в XIX веке, жить дальше не могла. Правильно говорили большевики: низы не хотят, верхи не могут так жить дальше. Это так и есть. Потому что кризис с крестьянством охватил весь крестьянский мир. Потому что было отнято у людей то основание, на котором у людей основывалась вся жизнь, – это стремление к высокому, если хотите, – религиозный инстинкт. Человек стремится приобщиться к чему-то, что превосходит его личное, индивидуальное существование. По-разному понимается высокое – Боги, идеи. Но человек по своей природе тянется к высшему себя.
Этим он отличается от животных. И получается интересная вещь. Когда человек стремится к высокому, неземному, идеальному, у него в практической жизни получается всё очень ладно, потому что это единение с идеалом, во-первых, вливает в него жизненную силу и он приобщается к этой высокой силе. Во-вторых, это стремление к высокому организует (почитание святыни) внутренний мир человека. Вносит иерархический порядок, он получает удовлетворение от своей жизни, становится выносливым, радостным, терпеливым, доброжелательным. И таким идеалом для европейских цивилизаций было христианское учение. Но христианство породило такую силу, которая его же и убила, – науку. Наука достигла таких фантастических успехов в использовании материи, в организации материальной жизни, что люди перестали искать высшее, идеальное, сосредоточились на земном. И всё пошло наперекосяк. В Евангелии есть очень хорошая фраза: «Ищите прежде всего Царства Божия и правды Его, и всё остальное приложится вам». Надо стремиться к высшему земного, и тогда земное само устроится. И это подтверждается исторически. Откуда возникла великая европейская цивилизация? Из христианства, из стремления к неземному. И всё земное тогда получается потрясающим: и искусство, и живопись, и архитектура. Наука возникла – она же из богословия возникла. Богословие научило абстрактному мышлению, а отсюда один шаг до математики, которая – в основе любой науки.
– Потрясающе! – воскликнула Млада Финогенова, проникшись речью Тростникова. – Я в восторге!
– В XIX веке уже нельзя было верить в существование какого-то надземного мира, все стали материалистами, – продолжил Виктор Николаевич. – И, конечно, империи, которые ещё сохранялись, христианские империи, они были обречены. Возьмём нашу Российскую империю. Наместник Бога – миропомазанный царь. Он имеет непосредственную связь с Богом, и он управляет народом. Народ видит в нём высшую фигуру. В XIX веке кто верил в это? А сам Николай верил в своё миропомазание?
– Раз отрёкся, значит, не верил, – предположила Финогенова.
– Ну, это не совсем так. Он отрёкся не от миропомазания, а от политической власти. Я хочу обратить ваше внимание на один момент. Александр III умер в 1894 году, и на престол вступил Николай, а миропомазание Николай II совершил только в 1896 году. А чем он тогда отличается от президента?
Так, значит, вера самого Николая II под вопросом. Он был верующим в бесовом смысле. Если бы он был верующим, он в тот же день совершил обряд миропомазания. Рухнули почти одновременно, кроме Российской, ещё три империи – Австро-Венгерская – Габсбурги, Германская – Гогенцоллерны и даже Османская.
Осталась только Британия. Но она особая, у неё колонии. Россия не была обречена, но была неизбежна смена бытия. Никто не уважал царя. Революция предложила новые идеалы и, заметьте, весьма высокие. Взяли за основу марксизм. Но если вглядеться в наш научный коммунизм, он весьма далёк от марксизма.
Смотрите. Марксизм выступает за уничтожение семьи и государства. Советская власть укрепляла семью и усиливала государство. Я хочу сказать – то, что предложил Маркс, было взято за основу, но переработано национальным сознанием...
– Русский народ, как сказал писатель Валентин Распутин, переварил коммунизм и перестроил его на свой лад, – добавил я.
– Да, переварил, – согласился Тростников и продолжил свою мысль: – И было создано как бы христианство без Христа. И Сталин это понял, он пошёл навстречу народному чаянию и сказал: «Возможно построить социализм в одной отдельно взятой стране».
Это абсурд с точки зрения марксизма!
Маркс говорил: «Только мировая революция!». Никакого коммунизма в отдельно взятой стране быть не может. В 1941 году Сталин выступил с поразительной речью, он начал её: «Братья и сёстры!».
Прямо как в церкви. «К вам обращаюсь я, друзья мои!» И после этого он назвал в качестве примеров, которым следует подражать, шесть князей, классовых врагов – Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьму Минина, хотя он не князь, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова. Кроме того, Сталин задолго до войны заказал фильм «Александр Невский», причём контролировал его съёмку, ему постоянно показывали то, что сняли, практически он был соавтором.
– И не только «Александр Невский», ещё был снят фильм «Александр Суворов», – подчеркнул я. – А сразу после войны, в 1946 году, – «Адмирал Нахимов».
– Согласен, до войны были сняты патриотические фильмы. Хочу теперь сказать не как аналитик, историк и философ, а как очевидец. Никто из вас не застал довоенное время, а я застал. О советской эпохе надо судить не по описаниям историков. Они описывают ящик, в котором находятся люди, а каково было наполнение – чувствами, мыслями, желаниями? Как жил народ в это время? Я был участником этой жизни, жил этой жизнью до войны и скажу: это было замечательное время – величественных надежд и упований. В коммунизм верили. Мой дядя, не сумасшедший, тогда молодой человек, довольно умный, как-то мне сказал: «Витя, через десять лет мы будем заходить в магазин и брать всё без денег».
– Мне кажется, и мы верили, – согласилась с мужем Галина Ивановна.
– У меня очень простая формула, описывающая советскую эпоху. Революция привела к ленинизму, оставляя другую святыню своим идеалом, в отличие от Запада, который вообще отказался от всех святынь. Вот здесь развилка между Россией и Западом. Запад стал целиком материалистическим. Там всё внимание сосредоточилось на материальной жизни. Я, когда был студентом, слушал «Голос Америки». Там говорят: Америка – самая религиозная страна. Потом я дважды побывал в Америке. У них божество – это доллар. У всех доллар – на первом месте, на втором – семья и прочее.
В этом смысле советская власть спасла наш идеализм, мы не стали потребителями. Моральный кодекс строителя коммунизма был списан с Евангелия. Вот смотрите – самоотверженность, то есть самоотдача. Блаженны нищие духом – там смирение, а здесь скромность, это важный момент в воспитании. Дальше – служение, и есть служение – христианское служение. Дальше – прочность семьи, выгоняли из партии за измену.
Советский период в русской истории – неотъемлемая часть нашей истории, закономерная и спасительная. Эти ложные, но высокие идеалы идиотского коммунизма спасли наше религиозное чувство. Есть ещё одна вещь, которую я знаю больше 50 лет. Мы все мечтали куда-нибудь выехать. Разговорился как-то с Шафаревичем. Он – знаменитый математик, и он рассказал, что к нему как-то приехал математик из Америки, они пообщались несколько дней, и вдруг он ему говорит: «Слушайте, какая у вас свобода!» Шафаревич изумился: «Какая же у нас свобода?» – «У вас можно ругать евреев!» – «А что, у вас – нельзя? Что же – в полицию сразу?» – «Какая полиция?
Сразу выгонят с работы». Так вот, о советской эпохе... Почему она была высоких идеалов? Доказательство этому – изумительные песни, которые практически молитвы, и изумительный кинематограф – такого кино не было и не будет. Песни – чудо. Давайте споём.
В кармане Тростникова зазвонил телефон. Он вынул его и быстро переговорил. Потом пояснил:
– Звонила Фатима. Мусульманка прочитала мою книгу и приняла Православие.
– Сколько ей лет? – спросил Стекольщиков.
– Лет тридцать, – ответил Тростников.
– Пройдёмся хронологически по советскому периоду. Это все песни советских лет. Когда только начался социализм, был большой подъём душевный, вера. И люди шли на подвиг. Знаете «Марш энтузиастов» Дунаевского, слова из неё: «Нам нет преград ни в море, ни на суше...».
Он поёт про «энтузиастов». Мы подпеваем. Потом без паузы вместе с ним начинаем петь «Лейся, песня, на просторе...».
– Обратите внимание, мы спели песню 30-х годов, – говорит Тростников. – Музыка В. Пушкова, слова А. Апсолон. А теперь споём...
– «Путану», – весело шутит Стекольщиков.
Комната наполняется смехом.
– «Надежду» Пахмутовой. После задорного хорового исполнения Тростников продолжает свою тему:
– А теперь сравним песни. Обе песни на одну тему. Люди покидают дом, расстаются с близкими и уезжают. В первом случае – понятно зачем. Чтобы принести Отчизне новые завоевания, чтобы утвердить свою Родину, стояние на арктических просторах и т.д. Во втором случае – конец советского периода. Непонятно, чего они там делают, на фига они сюда приехали... Это внутренняя эмиграция. «А я еду, а я еду за туманом». Были люди, которые ехали завоёвывать для Отчизны нелюдимый берег, а теперь эти бездельники – за туманом, за запахом тайги... Начинается великим Дунаевским и кончается великой Пахмутовой...
Так весь вечер и прошёл в песнях да в разговорах о канувшем в историю советском периоде жизни. Тростников делился воспоминаниями о встрече с Высоцким, рассказывал, как чекисты хотели посадить в тюрьму Окуджаву, да не знали, за что уцепиться. Меня до глубины души тронуло упоминание песни «Услышь меня, хорошая...», любимой песни писателя Василия Белова, с которым я дружил долгие годы. Находясь у него в родной деревне Тимониха в гостях, я записал эту песню в исполнении самого Василия Ивановича, играющего на гармошке. По признанию Тростникова, ему посчастливилось не раз встречаться с писателем, а один раз даже ехать в поезде в одном купе – разговоров тогда было переговорено много.
Ещё с того вечера в доме Матюхиных у меня осталось доброе впечатление об этом удивительно стойком и честном человеке – он пострадал от Советской власти, лишился работы, был гоним и презираем, но испорченная молодость не позволила замкнуться и держать обиду на страну. Наоборот, Виктор Тростников нашёл в том периоде гонений на Церковь и верующих нечто высокое и заслуживающее уважения, что позволило ему, состоявшемуся писателю, философу и богослову с крепким духом и убеждениями, не только выстоять, но и послужить Родине и вере предков.
– Виктор Николаевич, чем так привязала вас к себе борисоглебская земля? – задал я вопрос Тростникову, когда он попросил меня помочь ему с выбором места на нашем кладбище. – Почему она для вас особая, более святая, чем для других?
– Почему твои родные места столь благодатны? – задумался на миг Тростников и с радостью в голосе ответил: – Видишь ли, третьим уделом Богородицы стала после Грузии и Афона наша с тобой крещёная Русь. Царица Небесная покровительствовала земле Русской.
Она помогла со строительством Софийского собора в Киеве, в свой день рождения подарила нам победу на Куликовом поле, избавив нас от Тамерлана в Москве и Ахмата на Угре. Она являлась нашим преподобным Сергию Радонежскому и Серафиму Саровскому. Но что-бы Её ходатайство за Русь перед Богом было более вещественным, Она явила нам свою Владимирскую икону, освящающую Центральную Россию, и Тихвинскую икону, освящающую Северную Русь. Так что, дорогой мой Толя, наш Борисоглеб защищает с двух сторон покров Владимирской и Тихвинской икон Божией Матери. Здесь эти дуги совмещаются.
Тростников остался верен себе, своим жизненным убеждениям, выстраданной любви как к России, так и к её малой частичке земли в святом укромном местечке под названием Борисоглеб. И эта земля, и её великая история, и местные люди стали для него настолько родными, близкими по душе и притягательными, что он завещал похоронить себя на ней.
Его неожиданное открытие двойного покровительства Богородицей моего родного Борисоглеба позволило мне понять, почему Виктор Николаевич Тростников выбрал местом своего захоронения святую борисоглебскую землю.
Проявляя живой интерес к культурной жизни и судьбе Борисоглеба, Виктор Тростников решил укорениться в нём, духовно связать себя с ним и с его святостью навечно.
Есть в дне его ухода из жизни мирской определённый знак свыше, и провидение, и благодарение...
Виктор Николаевич скончался в день памяти мученика Виктора и удивительной иконы Богородицы «Призри на смирение».
Анатолий Николаевич
ГРЕШНЕВИКОВ