Тростников Виктор Николаевич (1928–2017). Выдающийся православный русский философ и богослов. По образованию математик. Наиболее важные работы: «Конструктивные процессы в математике», «Мысли перед рассветом», «Православная цивилизация», «Основы православной культуры», «Бог в русской истории», «Кто мы?», «Вера и разум», «Европейская философия и её вклад в познание истины», «Всмотрись – и увидишь», «Имея жизнь, вернулись к смерти». Долгое время был членом редколлегии журнала «Русский Дом».
От его предложения у меня перехватило дух.
– Толя, помоги мне застолбить место на кладбище. Хочу быть похороненным в Борисоглебе.
Тростников смотрел на меня светлыми прищуренными глазами. Ждал ответа. Видимо, скорого и обнадёживающего, так как улыбка на лице сменилась строгостью. А у меня в голове смятение, нужно отвечать, возражать, зачем, мол, думать заранее о смерти, душу взволновали вопросы: почему он выбрал местом своего успокоения именно Борисоглебскую землю и какой смысл спешить застолбить это место сейчас? Возникшая неловкость не позволила спросить.
– Так поможешь с кладбищем? Не возражай. Мне будет спокойнее, если я сейчас выкуплю участок земли и буду знать, где меня похоронят.
– Идём к главе района Владимиру Попову, он друг мне, поможет.
Получив одобрение, заплатив за выбранное кладбищенское место, он больше никогда на эту тему со мной не говорил. А я, сколько ни порывался удовлетворить своё любопытство, не решался задать вопрос. Для меня было очевидно, что такой великий философмыслитель, православный богослов, известный писатель, как Виктор Николаевич Тростников, москвич по рождению, должен быть похоронен в столице, причём на знаковом Новодевичьем кладбище. Там лежит наша русская творческая и мыслящая элита – Аксаков, Булгаков, Твардовский, Шукшин...
Наш лесной посёлок Борисоглебский хоть и привлекал влиятельных деятелей культуры славной историей, древним величием монастыря, живописной природой, но не пробуждал у них желания быть здесь похороненными, так как приезжать и ухаживать за могилами было бы трудно и родственникам, и друзьям, и поклонникам. Да сколько известных и малоизвестных писателей, художников, музыкантов боготворили Борисоглебскую землю, воспевали её как могли, а ушли в другую землю! Откуда же у Тростникова, вдумчивого, многозначащего писателя-философа, многосторонне образованного богослова, зародилась мысль связать свою потустороннюю, духовную жизнь с моей малой родиной – с Борисоглебским краем?
Время для раскрытия тревожащей меня тайны, конечно же, было, и я не подгонял его.
Дом в Борисоглебе я подыскал ему по просьбе дипломата, военного разведчика Станислава Королёва и журналиста Игоря Дьякова. Он стоит на улице Чуркина, смотрит окнами на реку Устье. Дом на двух хозяев, с перерубом, с внутренней глухой стенкой, за которой в другой половине жила семья коренных борисоглебцев.
Многие переселенцы или, как их правильно называют местные жители, дачники, после того, как я им помог с выбором домов и житейским обустройством, не докучали и не тревожили меня, пока у кого-то крыша от дождя не начала протекать или соседи земельный участок не решили оттяпать. У меня тоже не было нахального желания тревожить их, мешать душевному уединению и творческой деятельности. Тростников ни на кого из них не походил. С первых дней он, как ледокол, вклинился в мою суровую политическую жизнь, а я уже был избран депутатом российского парламента, вникал во все региональные и федеральные проблемы, заваливал тяжёлыми вопросами. Интерес у него ко всему был многосторонним и искренним. Непонятно было только одно: зачем ему, философу из Москвы, к тому же ещё и учёному-математику в прошлом, вся эта суета и словесная трескотня
вокруг большой и малой политики, творящейся в том числе в Борисоглебе?
Войдя в Борисоглебский монастырь, Тростников устроил мне нешуточный допрос. Неужели башни этого монастыря, его южная надвратная Сергиевская церковь и святые ворота помнят самого царя Ивана Грозного? Почему Иван Грозный желал постричься в монахи и уйти в Борисоглебский монастырь доживать свой век? Где стояла келья затворника Иринарха, благословившего Минина и Пожарского на битву с иноземцами и давшего им в помощь святой крест?
Предпринимали ли борисоглебцы попытку вернуть из Третьяковской галереи хоругвь, названную «охранным знаменем» и выданную паном Сапегой монаху Иринарху для защиты монастыря? Зачем монахи дважды выгоняли Иринарха из монастыря, били его, ломали руку, а потом просили вернуться? Правда ли, что борисоглебский купец Михей-Русин плавал аж греческим морем? А как ты думаешь, почему великий князь Иван Васильевич III, усердный собиратель земель русских, первый «государь всея Руси», крестился именно в Борисоглебском монастыре? Правда ли, что монах Александр Пересвет уходил отсюда на Куликовскую битву?
Мы бродили по заросшим тропинкам монастырского сада, останавливались то у настоятельских покоев, то у звонницы, и я увлечённо рассказывал Виктору Николаевичу разные истории и легенды. Интерес собеседника к известным личностям, видимо, был подогрет моей книгой «Копьё Пересвета», которую я недавно ему подарил. В ней точь-в-точь были освещены волнующие его сведения. Мне не составляло труда повторить написанное. Виктор Николаевич старался как можно больше разузнать о древних церквях. Он не скрывал своего удивления, сколь значимые для страны события были связаны со здешним монастырём, какие богатыри и духовные пастыри родились на этой святой земле и какой вклад они внесли в становление и развитие русского государства.
– Давно такого уюта и тихой обстановки я не встречал в монастырях, – признался Виктор Николаевич. – Понятно, почему сюда так охотно ехали великие князья и цари. Здесь, как в небольшом городке, за высокими стенами, в полной безопасности, можно жить и не чувствовать себя одиноким и обделённым. Сиди, работай, молись, гуляй и снова работай.
Прожитый вместе с ним день заставил меня задуматься над вопросом: а не ради ли Борисоглебского монастыря Виктор Николаевич приехал жить в мой родной посёлок? Уж не прикипел-приболел ли он к нему сердцем и душой? Но почему именно к этому монастырю? В России их много, причём более знатных, роскошных. Жила в философе какая-то глубокая тайна. И с каждым днём меня распирало от желания разгадать её.
…Виктор Николаевич и его тихая, спокойная, гостеприимная супруга Галина Ивановна встретили меня в московской квартире как долгожданного гостя.
Накрытый в зале большой стол манил домашними яствами, свежими овощами, фруктами и бутылкой роскошного коньяка. Разносящийся по комнатам запах котлет поставил передо мной сложный выбор: или мы приступаем к интервью, а трапезу оставляем на потом, или делаем всё наоборот. Хозяйка поразила меня быстрым принятием решения и мудрой находчивостью, сказав нам, что мы можем сперва побеседовать, так как для мужчин на первом месте дело, а потом все вместе поужинаем.
Мы уютно расселись в комнате, напоминающей одновременно и домашний храм, и камерный музей: она была так плотно увешана иконами, картинами, фотоснимками, что рассматривать и любоваться ими можно было весь вечер. От знакомства с ними меня спасло то, что здесь я бывал не раз, и о многих намоленных иконах и старых фотографиях Виктор Николаевич давно мне всё поведал.
По ходу беседы я так увлёкся искренними и содержательными размышлениями Виктора Николаевича, что вместо запланированного десятка вопросов задал их в два раза больше, и хорошо, что под рукой был работающий магнитофон. Мы поговорили о трагической судьбе Византии, о разных школах иконописи в древнерусских городах России, о конфликте музеев и Церкви при передаче имущества, о воспитании любви к родной природе. Слушая Виктора Николаевича, я мысленно завидовал тем студентам Российского православного университета имени Иоанна Богослова, где он работал преподавателем. Они, безусловно, хотели того или нет, но попадали под обаяние учёного, в силовое поле его мировоззрения. Один из них признался мне, что благодаря профессору Тростникову их университет стал местом воистину сакральным и хранящим дух русской философской мысли.
И для меня он оставался мудрым учителем, который вместе со мной искал истину. Потому мне зачастую в беседе интереснее было слушать, нежели говорить. Скорее всего, в университете происходило то же самое – были дискуссии, впечатления, красиво изложенные, с попыткой проникнуть вглубь, туда, где завязываются национальные особенности и культурных, и духовных традиций народа. Именно эти глубины интересуют мыслящих людей прежде всего.
В тот момент, когда Виктор Николаевич с темпераментом патриота и писателя обрушился с критикой на правительственных чиновников, проводящих суицидальные реформы, и на высшее церковное чиновничество, пренебрегающее аскетическим образом жизни и всё заметнее стремящееся встать на опасный путь экуменизма, в комнату вошла хозяйка Галина Ивановна и предложила остановиться и перейти к чаепитию. Предложение её звучало столь решительно, что я понял: она переживала, как бы откровенность и честность мужа не причинили бы ему потом проблем. Опасения шли из далёкого прошлого, которое никуда не могло ни исчезнуть, ни забыться, слишком оно было суровым. Я знал, что коммунисты, мягко говоря, не любили Тростникова и жестоко подвергли наказанию за выражение своего мнения. Участие в альманахе «Метрополь» было расценено как диссидентство, потому его карьера вузовского преподавателя высшей математики обернулась крахом. Много бед принимала и первая его книга «Мысли перед рассветом», изданная не в стране, а в Париже в 1980 году. Лишившись любимой работы, он до падения власти коммунистов трудился сторожем, каменщиком, чернорабочим, прорабом.
Конечно, никаким диссидентом он не был, намерений свергать советскую власть не имел, просто верил в Бога и считал, что Россия вправе следовать собственным духовным путём. Не знаю почему, но с Виктором Николаевичем мы на ту больную тему ни разу не поговорили, да и у него самого не было желания сыпать соль на собственные раны. Но если мне до боли было жаль нашу родину, лишившую саму себя великого учёного и мыслителя (а Тростников был первопроходцем в таком редком направлении научной мысли, как научная апологетика), то других это мало волновало. Таких, как Тростников, в коммунистической России было много – думающих, созидающих, национально мыслящих, но они оказались ненужным человеческим хламом и потому их тогда гноили в тюрьмах, расстреливали, лишали работы. При нынешней либерально-демократической власти Тростникову и подобным патриотам страны не дают права выступить на телевидении, их книги замалчивают, не пропагандируют и не читают. А не читают массово потому, что либералы у власти убили в людях культуру чтения, способность мыслить и самостоятельно поступать. Удивительно, я с Тростниковым говорил на эту тему, а он, оставаясь оптимистом, говорил, что всё равно Россия возродится, за ней будущее, потому что Бог с нами.
Мои догадки о ненапрасных переживаниях Галины Ивановны оказались правильными. Как только мы расправились с коньяком, запив его потом чаем, она, провожая меня, настоятельно попросила ни в коем разе не публиковать критические высказывания мужа… Пожеланий было столь много, что я побоялся – не попросит ли она меня вообще не публиковать состоявшуюся беседу. Однако слово пришлось дать, что подставлять Виктора Николаевича я не намерен, что никаких откровений и выпадов не обнародую. Магнитофонная плёнка по сей день лежит у меня в кабинете. Она вся расшифрована, однако опубликована лишь та её часть, где речь шла о необходимости и значимости преподавания в российских школах предмета «Основы православной культуры».
Но наболевшие темы настолько серьёзно волновали Тростникова, что он сам по приезде в Борисоглеб подымал их передо мной. Стоило мне получить из рук Патриарха Московского и всея Руси святой орден за возрождение православных святынь в родном регионе или принять участие в очередном заседании наблюдательного Совета по изданию православной энциклопедии (я входил по предложению Патриарха в его состав), как Виктор Николаевич интересовался, какое мнение у Патриарха о национальной идее России, не собирается ли делать каких-либо шагов в сторону экуменизма и одобрения западных так называемых общечеловеческих ценностей. Зачастую по нескольку раз спрашивал, почему так медленно идёт внедрение в школьную программу изучения «Основ православной культуры».
На моё высказанное недоумение, зачем ему знать, что думает Патриарх о судьбе России, если он сам богослов, Виктор Николаевич не возмущался, а начинал разъяснять. Патриарх, мол, своим духовным взором видит дальше, чем он, знает больше о том, как наше общество сейчас расколото падением нравов, нетерпимостью, агрессией, ненавистью. Без национальной идеи народ и не объединить, и не спасти. А признание западных ценностей лишь усугубит крах страны.
Мультикультурализм, толерантность, бездуховность – губительны уже для самой Европы. И актуальность этих бед в век глобализма нарастает.
О том, что Тростников искал выход из тревожащих его проблем, предлагал свои пути их решения, свидетельствует его активное сотрудничество с ведущими в Москве периодическими изданиями. Многочисленные публикации
вызывали к себе внимание читателей.
Редакторы стремились заманить его в свои постоянные авторы. Он не гнался ни за славой, ни за гонорарами, лишь жаждал достучаться до запутавшихся и равнодушных, жаждал быть свободным, чтобы самостоятельно трактовать ту или иную истину христианства, не боясь быть полемичным. Если общество находится в периоде затянувшегося одичания и инфантилизма, то его слово должно помочь людям с упущенным нравственным воспитанием обрести смысл жизни и найти путь к духовному взрослению. Он отчётливо осознавал свою скромную миссию, но брался смело её осуществлять, начиная с редакционных коллективов, где создавал атмосферу автономной духовной жизни, независимой философской мысли. Затем обращался к читателю, понимая, что православная культура существует только на открытом пространстве.
Он не сердился, когда я заходил к нему в борисоглебский дом без приглашения, да не один, а с друзьями. Наоборот, радовался возможности пообщаться, обсудить текущие дела и события за чашкой чая. Единственное, что ему было не по душе, – это расспросы: а почему Бог посылает беды хорошим людям? Какие различия у души атеиста и православного?
Если вся власть от Бога, то отчего Он не спас Россию от Ельцина-Чубайса-Абрамовича?
Наседавшего на него со своими острыми вопросами местного гармониста-виртуоза Виталия Королёва философ Тростников останавливал тем, что предлагал ему сыграть на гармошке. И так как у того инструмент был с собой, то он сразу выполнял просьбу хозяина дома. Первый наш приход с Королёвым к Тростникову вышел поучительным – хозяин, услышавший ранее игру гармониста в местном Доме культуры на моём творческом вечере, настоятельно попросил приходить в следующий раз с музыкальным инструментом: зачем, мол, зря тратить время на пустые разговоры, лучше заполнять его искромётной народной музыкой. Саму игру на гармони он называл врачующей.
К творчеству Королёва Виктор Николаевич относился с почтением. Кажется, что может объединить московского учёного, закончившего физико-технический факультет МГУ, бывшего доцента кафедры высшей математики, а ныне религиозного философа, профессора православного университета и – провинциального гармониста? Может, музыка? Но утончённый вкус профессора выбрал бы для преклонения симфонии Чайковского или Рахманинова. А тут игра на обычной гармошке, пусть и высоко оценённая выдающимся музыкантом, руководителем авторской передачи на всероссийском телевидении «Играй, гармонь!» Геннадием Заволокиным.
Но всё-таки ценил Виктор Николаевич местного музыканта за редкую самобытность, оригинальность и за душевное отражение тех мелодий советского времени, которые любил и он сам.
– Ох, как точно ты, Виталий Анатольевич, попал в живую плоть мелодии «Подмосковные вечера»! – восклицал он, прослушав в тишине игру гостя. – А как волнительно звучит твой «Осенний сон»! Сегодня не услышишь ни на телевидении, ни на столичных концертах ни одной песни, берущей за душу, ни мелодии, отражающей русскую народную традицию.
Разговор охотно подхватывал Королёв, пытаясь придать ему остроту и злободневность:
– Ладно бы, они не понимали народной музыки, но ведь они её боятся, вдруг народ проснётся, начнёт возрождать свои корни, традиции? Я видел, как травили Заволокина, боясь, что его движение гармонистов разбудит в
людях национальную гордость, мне не дают развернуться с моим детским ансамблем «Слухачи-репейники».
Почему Бог их не вразумит, не накажет?
За что страдает русский человек, лишённый собственной народной культуры?
Тростников вначале горячо разделял мысли гармониста, а затем, замечая уход в напрасный разговор о политике, прекращал их, объясняя это тем, что постоянное выслушивание упрёков разной степени обоснованности – прямая обязанность любого правительственного чиновника, но только не его.
Но если такие встречи позволяли Тростникову открыть в сельских жителях неожиданные таланты, то мне доставляло удовольствие наблюдать в эти минуты за самим Виктором Николаевичем, удивляться его широте души. Он
открывался не только талантливым философом, но и удивительным человеком – светлым, благородным, жизнерадостным, отзывчивым и общительным.
И всё-таки представление о личности Тростникова складывалось разное. Да, он был человеком открытым и в то же время непостижимым. С одними собеседниками он почему-то считал нужным поддерживать разговор на религиозные темы, отвечать на вопросы о путях спасения души, а с другими отмалчивался, уходил в сторону.
После творческого вечера известного кинооператора Анатолия Заболоцкого, который я организовал в борисоглебской библиотеке в связи с выходом у него замечательного фотоальбома «Лики Православия», мы зашли в гости к Тростникову. Ожидания от беседы оказались другими. Казалось, представленный в библиотеке альбом с фотоснимками русских деятелей культуры, называемых в народе совестью нации, – Владимира Солоухина, Олега Волкова, Дмитрия Балашова, Валентина Распутина, Василия Белова, Татьяны Петровой, Сергея Залыгина, Вячеслава Клыкова – окажется в эпицентре их внимания. Автор оставил нам целостную и связную серию портретов не только национальных мыслителей и священников, но и живописные образы России с её храмами и монастырями. Я полагал, что разговор уйдёт в воспоминания, как Заболоцкий вместе со своим другом великим Шукшиным снимал фильмы «Калина красная», «Печки-лавочки», или о том, как встречена была широким читателем новая книга Тростникова «Раздумья в пути». Но старые приятели стали обмениваться мнениями о том, почему на Россию обрушилось столько бед и несчастий, ведь Бог должен уберечь её от них, тем более сегодня многие русские возвращаются в лоно Церкви. Куда исчезли любовь к ближнему, доброта, благотворительность? В чём разница понятий терпение и самопожертвование?
Допустима ли ложь во имя спасения?
Почему в среде писателей всё больше тех, кто ставит на себе крест, не находит в себе силы бороться, как Белов и Распутин, за нравственное оздоровление страны, не могут даже обрести душевный мир? По каждому вопросу разворачивалась дискуссия. Она завораживала, и я порой сам втягивался в неё.
На коне, то есть на вершине словесных баталий, безусловно, был Тростников. Иногда я пытался переключиться на разговор о шикарном фотоальбоме Заболоцкого, который был подарен мною во многие библиотеки и школы области, а в Борисоглебе и Рыбинске презентован широкому кругу читателей.
Нет, его, конечно, порадовал альбом Заболоцкого, он его высоко оценил и даже сказал, что рассказ автора о нём прошёл увлекательно и очень полезно. Но подробности коснулись лишь вопросов Заболоцкого, почему Бог не уберегает Россию от несчастий, как спасти страну от лживых западных ценностей... Тростников видел причины в том, что современный человек был отчуждён от традиционной православной веры, потому его стремление
найти собственный путь к жизнеобустройству и самореализации оказался без поддержки Бога. Говорил он и о том, что в мире нет идеального или совершенного общества. Но люди этого не понимают, а из непонимания того,
как устроен человек и общество, как устроена наша нравственность, рождаются непонимание, упреки, революции. Не только в России, но во всём мире существует множество проблем, решение которых невозможно найти, используя лишь экономические рычаги, – это проблемы цинизма, пустоты повседневной жизни, насилия.
Необходимо воспитывать культурно и духовно крепких людей, а порой нужно думать о собственном спасении, а не о спасении других.
Точно в таком же доброжелательном, основательном и ненавязчивом ключе шёл у Тростникова разговор с местным поэтом Константином Васильевым, талант которого он очень ценил. Приняв участие в одной из содержательных их дискуссий о спасении человеческой души, я удивился, что в ней активнее всего принимал участие не богослов Тростников, а поэт, хотя сам был некрещёным.
Его волновало, насколько существенно влияние веры на творческое вдохновение поэта. Избегая менторского тона, Виктор Николаевич говорил, что подлинную ценность обретает поэзия того поэта, который обладает внутренним духовным видением. И отклик находят стихи, написанные на том творческом языке, где достижима ясность, та ясность, которая возникает в душах людей.
(Окончание в следующем номере)
Виктор Николаевич
ГРЕШНЕВИКОВ