4 НОЯБРЯ праздник казанской иконьi божией матери и день народного единства
Казанская икона Божьей Матери, Путеводительница… Как и четыреста лет назад, взирает Она с тихой кротостью, ожидая от нас горячей молитвы, веры и решимости жить не по стихиям мира сего, а по правде Божией; ожидает от нас признания твёрдого и окончательного, что нет на свете какой-то ещё другой, «особенной» правды.
Мы вспоминаем сегодня избавление Отечества нашего от нашествия иноплеменников, вспоминаем заступничество Пречистой, духовное единство народа в незабвенный 1612 год. Как говорят святые отцы, самый страшный грех – это грех неосознанный и неоплаканный, и самое опасное пленение – незамеченное. И потому не к далёкому прошлому обращён взгляд Пречистой, а к нам – теперешним, и пленение Вавилонское, смута, каких свет не видел, царят в Отечестве нашем. Только вот ополчения нет, и сегодняшний Пожарский баллотируется в местный парламент, строя планы о новом особняке, а сегодняшний Минин торгует безакцизным лесом. Не заметили мы оккупацию, смуту свою прозевали и теперь обживаемся как можем в «новой реальности», учась быть равнодушными и прагматичными, оправдываясь тем, что время, мол, такое, и иначе нельзя. И вот оно, единство новое, единство разнообразия – каждый бьётся за свой кусок земной жизни, за земное, личное счастье, а все остальные – или помощники в бизнесе, или посторонние!
Частный случай: сюжет, промелькнувший на экране. Захолустная деревенька, семья, из последних сил бьющаяся за жизнь, с одной стороны, и мужчины в казённых кителях, с папочками под мышками – с другой. Это приставы, они пришли описывать имущество за невозвращённый кредит. Ничего личного, просто работа такая. Вроде как перед законом мы все равны.
И отчаянный, утробный крик матери, бросающейся поперёк: расхристанной, обезумевшей, потому что забирают последнее, то, без чего не прокормить семью. И дети сопливые, с испуганными глазёнками и разинутыми ртами. И муж – отец, заскорузлый, небритый, с мозолистыми ладонями и тёмным лицом, вырывающийся из крепких рук «правоохранителей». И ещё – голос корреспондента, с бодрым цинизмом подтрунивающий…
Над кем бы вы думали? Над приставами? Да нет – над крестьянами этими, обезумевшими от горя, над отчаянием их, гибельным и страшным…
Что с нами происходит? Я не вероломству дивлюсь – этого у нас предостаточно было и будет ещё, а вот именно интонации этой, юморку этому ущербному, леденящему кровь. Откуда же эта уверенность в своей правоте, в собственном праве на безсердечие?
Достоевский, впервые посетивший Европу, записал в своём «Дневнике»: «…У нас, может быть, даже и гораздо хуже бывало. Но в добродетель-то, в добродетель-то зачем возводить? Знаете что? Можно быть даже и подлецом, да чутья о чести не потерять; а тут ведь очень много честных людей, но зато чутьё чести совершенно потеряли и потому подличают, не ведая, что творят, из добродетели».
Как же быстро мы привыкаем к этой «честности» лицемерной, к подлости «из добродетели», оправдывая себя чем угодно: рынком, равенством перед законом, генеральной линией…
Мы всё ищем идею, способную объединить народ, но на деле в основание нашего единства всё более полагаем право на безчестие, право на попрание веры и совести. И если эта идея и есть наше общее, не хочу я такой общности, не желаю такого единства!
Не хочу я единства с теми, кто на низменных страстях зарабатывает популярность и капитал, не хочу соглашаться с теми, кто растерзанных деток называет «абортивным материалом», не желаю признавать браком безумство однополой мерзости, не верю в «счастливый миллион» как в высшую ценность жизни…
Ведь тошно же всё это до последней степени! А мы всё улыбаемся и твердим о каком-то единстве, о «нормах европейского права», о «толерантности» и «гуманизме». И всё это считаем нормой и добродетелью. Тогда давайте хотя бы не лгать, не говорить себе, что нет никакой оккупации и смутного времени в нашем Отечестве.
День народного единства... Так хочется, чтобы он состоялся на самом деле, хотя бы отголоском той – неподдельной радости, необъяснимой до конца, но от того не менее реальной, действительной. Радости победы не только и не столько политической, но и духовной!
Пусть этот праздник состоится хотя бы отголоском веры. Не насущной реальностью уже, нет, – о какой реальности говорить, если только два-три процента крещёных периодически приобщаются
Святых Христовых Таин? – а отголоском только, и отголосок бы этот не потерять.
Не забыть бы до конца предстательство Пречистой, хоть краешком души цепляться за эту неизреченную милость.
Не лишиться бы её окончательно. И хорошо, что до конца ещё не поверили в «новое единство», не сформулировали официально идею «новую», ради которой можно будет в который раз попирать собственную совесть и, обманывая себя, совершать новые и новые беззакония во имя… чего на этот раз?
Капитала? Глобализма? Свободы? «Бог нелицеприятен, – говорит апостол Пётр, – но во всяком народе боящийся Его и поступающий по правде приятен Ему» (Деян. 10, 35). Но тогда и надо говорить о правде Божьей, в ней одной искать единства, её провозгласить основанием и отстаивать её последовательно и твёрдо, а не пытаться угодить всем «правдам» мира и на этом зыбком фундаменте строить грядущую жизнь Отечества.
Священник
Димитрий ШИШКИН