29 ноября 2001 20 лет назад ОТОШЁЛ В МИР ИНОЙ Виктор Петрович АСТАФЬЕВ
Война и деревня – два вектора, сложно сошедшиеся в космосе писателя, определили силовое поле его прозы, ставшей веховой в истории русской литературы советского периода.
«Стародуб», «Перевал», «Звездопад» словно собирались из тех камней, что можно встретить в лесах, – лобастых, больших, покрытых мхом времени.
Шероховатость и шершавость становились мощными средствами выразительности, и древесина прозы обрабатывалась своеобразно: со специально оставляемыми, не обструганными фрагментами – чтобы ранили сильнее читательское восприятие, не давали возможности пройти мимо, врезались в память. Зоркость к деталям была необычайна, точно своеобразные окуляры направлены были на действительность, дабы высветить самое характерное и дать через деталь многое. Живая плазма слова бурлила, казалось, мозг писателя словно был переполнен ими – жаждущими свободы воплощения.
Взгляд на войну передавался через восприятие простого солдата, на котором всё и держится, иногда – младшего офицера. Поэтому обезличенный Ванька-взводный, выдерживающий колоссальную нагрузку, что бы ни происходило, – уникальный собирательный образ Астафьева, знавшего окопную правду изнутри, как и наждачную её сторону, резко и грубо обрабатывающую души.
«Царь-рыба» – роман в новеллах. Повествование столь же глобальное, сколь и провидческое: лелея Игнатьича, умелого и уважаемого в деревне рыбака, разоблачает жадность, жажду наживы, затягивающий омут потребления любой ценой. Разоблачая невозможное, потребительское отношение к природе, дающей жизнь, поющей сотнями голосов, производящей – в том числе – великолепных
таких чудовищ, как царь-рыба – осётр…
…А вот взвод лейтенанта Бориса Костяева, который среди прочих соединений участвует в бою против прорвавшего оборону противника. Взвод, останавливающийся после боя на хуторе, хозяйка дома –Люся, краткое счастье любви в недрах продолжающейся войны…
Так строится сюжет «Пастуха и пастушки» – пасторали, по определению писателя. Современной пасторали, уходящей жарким составом любви и тоски в вечность, где может быть уютнее, чем на земле…
Две крайние точки проявления человеческого бытования – любовь и война, совмещённые, встроенные в реальность под ракурсом любви на войне, становятся вдвойне взрывными.
Просто и пронзительно создаёт Астафьев повесть: силы огня, радости и муки, жизни и смерти. Ясно и яростно выписывает ситуации, данные обстоятельствами, которым невозможно противостоять. Выстоять – и остаться человеком, помимо того, что выстоять – и победить…
Психика не останется целой: она будет искромсана, и сможет ли уврачевать её любовь? В иных случаях – нет.
…Он умирает не от ранения: от страшного надрыва, взорвавшего психический строй его души. Он – Борис.
Пастух, главный персонаж, встретивший первую любовь посреди фронта, наполнившийся воспоминаниями о доме, малой родине, свете…
Просто и ясно, сильно и сложно, не сопереживать невозможно, как невозможно современному человеку представить всего, чем давила война даже на выживших…
Пронизывали токи небесные мощные книги Астафьева, знавшего, по его словам, богословие весьма неплохо? В сильной мере, согревая теплом и лиризмом даже тогда, когда, казалось бы, выхода не было…
Все, затевающие войны, распри, смертоубийства, – будут прокляты и убиты – начертано на одной из стихир, имевшихся у старообрядцев. Среди новобранцев, прибывших в запасной полк, был и старообрядец – силач Коля Рындин. Был и блатной Зеленцов, и симулянт Петька Мусиков …Людская смесь, людская плазма, готовая к смерти; и пока ещё не прокляты и убиты те, кто затевают
войны.
Роман Астафьева «Прокляты и убиты» не мог быть окончен, ибо проблемы, поднимаемые им, не решаемы в принципе. Но вот то, что через обе части романа проходит огненной нитью мысль о наказании Божием советских людей посредством войны – было новостью. Особенно непривычно воспринималось это в отсветах того огня, который представляла собой биография В. Астафьева – и человеческая, и литературная.
…Боеспособный, сплочённый коллектив получается из новобранцев. Постоянное недоедание, голод, холод, конфликты, командир, насмерть забивающий доходягу. Наждачный натурализм потрясает. Как будто так не могло быть, но – было.
…Прокляты и убиты, прокляты и убиты – как заклинание. И уже не понять, к кому относится сие. И зачем было начертано на старообрядческой стихире, даже богатырь Рындин не вспомнит.
Линия сюжета рвётся, на описания боёв наплывают описания довоенной жизни, и во второй части романа – «Плацдарме» – царит смерть. Путь из Чёртовой ямы – в неё обоснован.
…Вот только затевающие войны вновь жируют и не верят, что будут сами прокляты и убиты. Война и деревня – два полюса, определяющие махины романов и повестей Астафьева, тёртых в лапах бед и событий, достойных античного трагизма. Впрочем, превосходящих его, ибо размах двадцатого века и не приснился бы розово-мраморным ветхим временам...
Деревня Астафьева – оплот жизни, корневое, земляное: гущь российская. Война – огонь подвига безымянной плазмы людской, разлетающейся брызгами смертей, и образ воина, обезличенного ваньки-взводного, что выдержит всё, встаёт, как из былин.
Царь-рыба плывёт, доплеснув хвостом до звёзд небесных, а брюхом касаясь волшебного Китежа, который никак не всплывёт.
«Перевал» столь же вынут из жизни, как любой из пейзажей, данных крутою солью слов.
«Прокляты и убиты» – слова, зафиксированные на одной из старообрядческих стихир, – как письмена хроник, уходящих в века.
Громоздятся тома, пропущенные через жернова боли и просеянные через сито надежд, громоздятся целостностью своею, укрепляя действительность, всё более охочую до развлечений и всё менее заинтересованную в серьёзном чтении.
Есть знаковая сила в том, что герой становится жертвой собственного промысла.
«Царь-рыба» Астафьева, выстраиваясь блоками новелл, постепенно подводит к стержневому повествованию, давшему название книге, сильно протёртой в ладонях огромного опыта и просвеченной
острыми лучевыми линиями мастерства.
Могучий осётр – подлинный царь речных вод – становится символом и природного величия, и таинственного замысла силы, творившей любое естество.
Человек, сделавшись заложником избыточного потребления, теряет собственную суть, требуя всё большую и большую меру материальных благ. Человек, разрывающий тончайшие связи с природой,
обречён на ужасные блужданья в смысловых потёмках без прикосновения к правде, красоте, тотальной осмысленности бытия.
Потребление – бог и царь финала двадцатого века, выводит подданных своих на новые ступени в двадцать первом, ещё более крутые, заставляющие не считаться ни с чем. История, произошедшая с Игнатьичем, так точно сфокусированная и ярко выписанная Виктором Астафьевым, в сущности, провИдение: человек становится жертвою ловушек, расставленных им же самим…
Сколько труда нужно положить, чтобы, вслушиваясь в недра природы, ощутить связь свою неразрывную с бликующей безконечностью мироздания…
И мудрая царь-рыба, плеснув, уходит в тайну свою, призывая прислушаться к ней, как к вечности.
Александр Львович
БАЛТИН