Вести из анклава
Деян Бальошевич, наш автор из Косово и Метохии, делится своими воспоминаниями, светлой печалью, доброй надеждой и любовью к храму, без которого невозможно представить жизнь православных Ораховца.
Детские игры у немецкого танка
Сколько помню себя самого, столько помню и эту церковь. Она – часть моей жизни, хотя я, молодой, суетливый, продирающийся через годы и десятилетия в поисках смысла жизни, этого не замечал. Сколько раз проходил мимо, спеша по каким-то своим делам – мелким, важным, почти всегда грешным – а она, как престарелая мать, всегда ждала меня. Скромная, родная и любимая церковь Успения Пресвятой Богородицы в нашем анклаве Ораховац.
Жизнь приводила меня во многие храмы, гораздо больше и красивее, но именно под его куполами я чувствовал в сердце тот мир, который даёт тебе общение с почившими предками, и только звон его колоколов я слышал, когда находился на чужбине.
В первый раз по-настоящему я ощутил нашу родственную связь с этим храмом, когда в один из испепеляющее жарких послевоенных дней сидел на опустевшей площади около Успенской церкви – сидел с оставшимися сербами – в тоске, унынии, печали, смотря, как несколько ребят играют в детскую игру в шарики рядом с танком немецкого КФОРа. Я смотрел на них, переводя взгляд на храм, пытаясь понять неисповедимые пути Господа, идя по которым, мы оказались под новой оккупацией.
Немецкие солдаты сидели на танке, дисциплинированно выполняя приказ командования «обеспечивать порядок и спокойствие в сербской части города». Терпеливо ждали окончания своей смены, но не упускали возможности развеяться – малыши и ребята постарше своими играми около их боевой машины давали им такую возможность.
Дети не скрывали, что целью их «представления» было привлечь внимание немецких солдат, порадовать их, снискать благосклонность, а может, и вовсе подружиться. После каждого точного броска его автор гордо оборачивался в сторону танка, ожидая удивления и похвалы своей меткости. Немцы приняли правила игры и подбадривали ребят, аплодировали даже. Часто делились с ними печеньем, шоколадом, соком из своего пайка. Родители и деды, у которых такая картина вызывала очень неприятные воспоминания о другой войне, поначалу были против таких контактов – кому понравится, что в твоём селе чужаки из далёкой неизвестной страны, к тому же официально объявившей сербов своими врагами. Однако после того как именно немцы защитили сербов от нескольких нападений албанских соседей, предотвратив убийства, поняли, что детям спокойнее будет играть всё-таки рядом с солдатами КФОР.
Ранимые детские души прекрасно чувствовали страх и безсилие своих родителей и дедов в создавшемся положении, но инстинктивно и с наивным доверием искали в солдатах немецкого КФОР защитников, видели в них воплощение киношных супергероев, не понимая, почему мы, взрослые, не разделяем их восторженных чувств. Как же: натовские солдаты в своей прекрасной униформе, с ног до головы обвешанные всяким оружием, в касках, бронежилетах выглядели очень внушительно. Наверное, с высоты башни своего танка поглядывая на разыгравшихся сербских детей, те полагали, что своим появлением на нашей земле они сделают их жизнь лучше, помогут им узнать, как надо жить в «цивилизованном мире», откуда они явились. Верили, возможно, что осуществляют благородную гуманитарную миссию. Но мне кажется, эти люди не понимали, что и у сербских детей, на которых они смотрели сверху вниз, тоже есть своя миссия – но миссия перед Богом, которая гораздо серьёзней и важнее всяких резолюций, альянсов, военной техники.
Долго я так сидел на площади перед храмом, наблюдая за этой картиной, размышляя над ней. На наших детей, играющих у немецкого танка, немецких солдат, угощающих их и подбадривающих, и – возвышающийся над всем этим Успенский храм.
Куда смотрят святые?
Что-то настолько символическое было в этой картине, что я не мог не вспомнить библейские параллели, прекрасно объясняющие причины той беды, в которой мой грешный и измученный народ оказался в который уже раз за свою историю.
Дети, играющие на пыльной земле, стали для меня образом сербского народа, снова поставленного на колени. Немцы, смотревшие на них со своего танка, – новыми (старыми) захватчиками. А храм Успения Пресвятой Богородицы ясно свидетельствовал о Господе, Который попустил нам такое испытание и Которому одному известно, что будет со всеми нами и для чего оно нам дано.
Война всё изменила: изменился наш город, даже сама природа, сам воздух стали другими, а Успенский храм остался прежним. Церковь помнит всё бывшее – и тяжёлые времена, и разных захватчиков, оккупантов. А лики древних наших святых на потемневшем деревянном иконостасе остались прежними – они смотрят на тебя так, будто их совершенно не касаются внешние мирские бури.
Помню, когда меня, ещё маленького, водили сюда на службы, всегда говорили, что святые на иконах живы, что они смотрят на нас и поэтому вести я себя должен хорошо и пристойно. Из угла церкви я со страхом, бывало, поглядывал на святых и задавался вопросом: если они живые, почему они смотрят всё время одинаково? Почему не печалятся, когда в храме идёт отпевание и над усопшим плачут близкие? Почему не радуются, когда крестят младенцев или идёт венчание и все ликуют? Если они наши святые, почему не печалятся и не веселятся вместе с нами, а всё время смотрят как-то вот сквозь тебя добрым взглядом, устремляя его куда-то вдаль, в какие-то невидимые небесные горизонты? Всё время я пытался понять этот загадочный взгляд. Когда я осознал, что и моя земная жизнь не вечна, понял, что таким же взглядом святые будут смотреть на новых людей, пришедших в храм, а мы уже будем по ту сторону горизонта. Может быть, тогда мы поймём глубину этого взгляда…
С возрастом ушла и детская чистота. Всё меньше я смотрел на иконы, всё чаще в другую сторону, особенно на Пасху, когда девушки в новых нарядах. Стыдился, конечно: понимал же, что мои мысли святые читают. Кто чувствует свой грех, знает, как тяжело с таким мрачным грузом стоять перед ликом святого.
Беда и радость встречи
Похоже, однако, что святые меня не сильно осуждали, а предпочли помочь, потому что именно здесь, на церковной площади, устроили мне встречу с прекрасной девушкой, которая вскоре стала моей женой.
Дело было в декабре 1999 года. Ужасный послевоенный день: я был у храма и видел, как толпа односельчан пыталась остановить любой грузовик или БТР КФОРа, а когда это удавалось, подбегала к нему и буквально умоляла взять с собой, увезти из гетто, спасти. Страшное зрелище, поверьте.
Тут появился итальянский БТР. Толпа ринулась к нему, прося о помощи. Солдат вышел и, не обращая внимания на крики, хладнокровно открыл люк, откуда вышли несколько монахов, а за ними румяная красавица-девушка с длинными пышными чёрными волосами. Помню, как она испугалась сначала, увидев толпу, истерзанную страхом, как она сразу посмотрела в сторону храма, где я стоял на ступенях у входа. На мгновение наши взгляды встретились. Я сразу понял, что девушка из наших, не иностранка: какой чужак заплачет, увидев столько горя? А девушка заплакала. Я догадался, что это переводчик.
И вот это мгновение, этот мимолётный взгляд стал судьбоносным для нас обоих. Когда познакомились по-настоящему, сдружились, я спросил у неё, как она вообще могла решиться бросить всё и перебраться жить в анклав? Честно говоря, жених из меня был незавидный: что я мог предложить невесте, кроме жизни в гетто, откуда все хотят убежать? Наверное, только любовь. Она очень коротко сказала, что искала меня всю жизнь, что никакой я не губитель её мечтаний о принце на белом коне, что главное – это любовь, надежда и вера, а всё остальное дело наживное. Убедительно очень сказала. Мы венчались в Успенском храме, около которого впервые встретились.
Умолкнувшие трубы и звучащая молитва
Эта церковь значит многое не только для меня, но и для всех жителей нашего анклава. Она – центр всех самых важных событий городка, его православных жителей. Рядом с ней играли свадьбы, здесь раздавался радостный смех; отсюда же уносили усопшего на кладбище, здесь же лились горькие слёзы. Здесь были торжества в честь сербских побед, здесь горевали о наших поражениях. Отсюда уходили в дальний путь, сюда же, к родному храму, стремились вернуться с чужбины.
Но площадь перед Успенским храмом сегодня немноголюдна. Нет больше шумных и деловитых собраний, торжеств, обсуждений. Немногочисленные наши дети время от времени устраивают здесь концерты для гостей – поют духовные или народные песни нашего поэта Гаврила Куюнджича – в знак благодарности за помощь, которую иногда привозят. Но ни сами дети, ни гости не имеют представления, что было здесь раньше, какой была эта площадь перед храмом. Гости с чувством выполненного долга уезжают, печальные и узнавшие хоть что-то о действительном положении дел косовских сербов. Дети остаются. И ждут. И все мы ждём…
Мало нас, ждущих, осталось. Сербские дома на краю городка давно уже не сербские: их продают «соседям», и наш анклав сужается. Оставшиеся сербы живут вокруг Успенского храма – как испуганные дети стремятся к маме, так и мы жмёмся к церкви. Помогаем чем можем, следим за чистотой и порядком в храме и вокруг него в надежде, что, пережив это неспокойное время, храм расскажет будущим поколениям о нас, грешных и недостойных, но – любящих. Как пчёлы защищают свою королеву, хозяйку улья, так и мы. Потому что знаем: без храма нам жизни нет.
И всё ждем. И храним свою церковь.
Господи, не дай утихнуть колоколам нашего храма! Пресвятая Богородица, наша Мать, спаси нас!
Деян Бальошевич
Подготовил Пётр Михайлович ДАВЫДОВ