Я переехал в вологодскую деревню из мегаполиса стремительно, в первый летний месяц, 8 числа на рассвете. В раннюю пору, когда светлое небо сочетается с ещё лунным полумесяцем, отчётливо слышны деревенские звуки: и дальний собачий брех, и заливистый петушиный крик, и мычание оставшихся в Сметанино коров. Когда-то, лет тридцать назад, их было три сотни – на полторы тысячи дворов. Крепких хозяйственников объединял колхоз миллионер, да и по всему району успешных хозяйств было с десяток. Теперь пропорции другие.
Глухого шлёпанья копыт о пыльную дорогу на рассвете не услышишь, колхоза нет, количество жителей в деревне сократилось, и коровье молоко наполняет вёдра хозяек едва ли десяти частных домовладений. И всё одно: жители не унывают: «Чем меньше углов, тем забота легче… Главное – руки, ноги есть, значит, жить можно». «Да во что верить прикажете?» – рассуждали при первом общении мои новые сельские знакомые Лысковы. Ну как во что? В торжество добра. В отечество, наконец. И тут завязался спор. А точнее? В настоящее отечество? В будущее? Или в прошлое? Где искать залог будущего расцвета – в глубинах веков, в истории? Нет у нас другой истории. Да, изуродованная, да, искалеченная, но есть история великого народа. Национальный характер – главная сила, центр тяжести нации. Без национального характера нация теряет устойчивость и несостоятельна как единое целое.
На следующий день в окрестных деревнях уже все знали, что приехал из города новый человек, «будет у нас сельское хозяйство поднимать». Смеялись, конечно, за глаза, но по-доброму, а в глаза спрашивали интересовались: «Надолго ли к нам приехали, да скоро ли уедете»?
На свой сенокос я попал через полмесяца. До этого я участвовал в страде на Рязанщине, которую по-своему называли «пахотой». Мой старый опыт забылся и требовал обновления. 20 июня заросшие заливные луга и поймы в верховьях реки Ваги ожили. Кругом появились люди, вставшие в 4, а то и в 3 часа утра, и пошли по росе в луга. Каждый брал себе участок по силам, а кое-где трудились семьями – с братьями и тёщами, с повязанными на голову платками, с новыми и очень старыми, по полвека, «трудовыми» косами, которые передаются по наследству – от отца к сыну, от хозяина – к хозяину вместе с нехитрым набором аксессуаров для заточки. Бабку для отбивки косы старожилы до сих пор делают своими руками, буквально «на коленке». Сам отбивал косу на узкой бабке, да неудачно, пока не пришёл из соседней деревни мужик с хитрым прищуром – Николаич, принёс кроликов «на рассаду» и рассказал, что бабка не должна болтаться, иначе даже приличную косу можно испортить или получить травму. Прежде чем отбивать косу, лезвие рекомендуют опустить в воду. На металле образуется тёмный налёт, по нему проще следить за процессом отбивки. Опытные косари начинают отбивку с пятки. Отбитую косу потом не потребуется точить – на две недели заточки хватает. Николаич провёл мастер класс, пояснил, что нет надобности постоянно наводить лезвие косы на бабку. Если делать правильно, то коса именно режет траву, а не рвёт её и приминает, как бывает у не знающих дело косарей. Косить подготовленной косой легко, а трава выкашивается под корень. Сложнее отбить косу, которую ранее не отбивали, ибо металл на кромке у неё будет толстым.
– Отчего ж коса послушала тебя, а у меня сбивалась? – допытывался я у Николаича. – Или слово знаешь?
Николаич, как оказалось в общении, имел опыт не только мастеровой, но и веру непреложную.
– А то, – говорит, – всякое слово от Бога. Потому как в Писании сказано – допрежь всего было слово, – «окая», не спеша цедил словами старик. – Человеку не дадено повелевать словом. Человеку досталось обхождение, и больше ничего. И молитва наедине имеет не ту силу; надёжное дело тем и прочно, что на миру творится: так всякое усердие заметнее, изъян тоже на виду. Мой батя, как его помню, всегда точил, ковал и паял на людях и «около дела» любил приговаривать: «У печи свою утробу ублажаешь – а на миру обществу служишь», и уважали его. Подружились мы со стариком, да так, что и на сенокос потом вместе хаживали, и на охоту.
– Только не живи и не работай один, – велеречиво говорил Николаич. – Мир не поймёт. «Не живи, как хочется, а как Бог велит» – таков он, русский национальный характер. Это помогло Руси окрепнуть и выстоять в тяжёлой борьбе, объединиться в могучее государство. Русь раскрыла смысл национальной идеи во вселенском Православии. История, вся жизнь, где каждое дыхание хвалит Господа, говорят об этом; наряду с подвижничеством святых, иноков на Руси канонизировались подвиги князей и героев, то есть вождей народных. Так и хозяин на земле, тут говорят: «Хозяйство вести – не штанами трясти». На деревне мужик во всякое время способен сводить концы с концами – и себя кормить, и другим хлебушко давать.
Косить стали вровень, вразвалочку, а через пятнадцать минут местные да опытные далеко меня обошли на своих полосах. Быстро вспотев, я не хотел отстать, прикладывал усилия, дабы выкосить заветный участок. Когда солнце «зажгло» небо и полуденный час пробил, собрались косари на отдых. И снова пошли разговоры – один другого интереснее. Только на привале я понял: даже «правильная» заточка косы не даёт наилучшего результата. Секрет в толщине режущего полотна, чем оно тоньше, как бритва, тем легче косить траву, не приминать её, но и не зарываться в землю. Я, как кот, помалкивал да слушал.
Человек – явление социальное. Ему нужно общение. Особенно на селе, где все на виду, не может человек быть свободным от общества, это цементирующий элемент целесообразного подчинения кооперативным интересам. Осознанная необходимость предполагает и обязанность – исполнение законов членами общества в равной степени. Политическая лояльность тут ни при чём. Сократу приписывают мысль: единомыслие, в котором клялись в Элладе, не значит, чтобы все хвалили один и тот же театр, хор или одного и того же поэта или предавались одним и тем же удовольствиям; под единомыслием, говорил Сократ, я понимаю повиновение законам всех членов общества. Обсуждали мужики, будто идеал, не как единичное, а как массовое явление, немыслим без гармонии. Говорили много и о поддержке фермеров на селе; видно было, что тема занимает косарей. Если руководитель, управленец, совершенствующий законы, сам же нарушает их, то рядовому труженику это видно как на ладони. А люди разные; одни принимают на веру, точнее, делают вид, что всё в порядке, и сами становятся блюстителями того же «порядка», и даже других заставляют подчиняться общим указаниям, для себя же делают исключение; другие же не подчиняются, выламываются из общего порядка и становятся чуждым элементом, как теперь говорят…
– Вот что у вас в столицах происходит? – задаёт мне вопрос щербатый сын моего товарища Коли-кинщика. – Вы как с ума посходили! Какой самый распространённый образ поведения: будто иного выхода нет, перестаёте рассуждать и принимаете всё, что происходит, ради денег. Это от лукавого. Человек не может быть ни кирпичиком, ни винтиком. Он сам есть цель. Несёт в себе особый, неповторимый мир. Вот как у нас тут. Посмотри – сколь нас на сенокос вышло! Это праздник – сенокос. Устаёшь так, что даже пить некогда. Вот поглядишь – когда сегодня к дому заявишься – не раньше часа-двух ночи. А в четыре часа завтра – будь добр с нами сюда снова. Вот ежели всю страду выдержишь, покумекаем – принять ли тебя в нашу «артель».
Признаться, не ожидал от деревенских косарей знания условий взаимодействия социальных страт. Вологодские бабы судачили в сторонке – по-своему, запивая разговор парным молочком. И понял я, что ещё пару веков тому назад было известно. Откуда причины пробуксовки фермерской кооперации на селе, несмотря на неоднократные попытки реформировать агропром? Весьма сомнительно, чтобы стоило отрывать специалистов от действительно производительной плодотворной работы… Фермер является хозяином до тех пор, пока он работает на своём поле, на земле, в своей мастерской. Как только его отстранили от земли, пусть даже взяли в канцелярию, превращается в чиновника и в новом естестве способен только вредить, а не помогать делу… Проблема была и есть в том, что за небольшим исключением мы пока не можем, не умеем организовать именно производство на селе. Имею в виду, разумеется, масштаб явления, а не единичные случаи, подтверждающие правило. Типичной и всеохватывающей кооперации нет. В этом и сегодня слабое звено, а вовсе не в том, что у нас нет непьющих людей, инициативы, смекалки или исправного руководяще-контролирующего аппарата. Как показал «мой» сенокос – с понятием и перспективой у вологодских косарей всё в порядке.
Я отвечал им на «албанские вопросы» по поводу того, что в городах с ума посходили: делом надо заниматься, устройством производства – везде. А мы чем занимаемся? По случаю плохого хозяйствования, поиском крайних – «вредителей» вплоть до ловли несогласно мыслящих. В такой ситуации, осложнённой недофинансированием отрасли, откуда инициативе на местах взяться? Опасение моё основано на чрезвычайной приверженности в России к этому способу деятельности… Нет весов, чтобы взвесить грехи наши, и сказать – кто больший грешник, а кто праведник. Это дело суда Божия, на котором измеримо и взвешиваемо; не утаить не то что дела, но и мысли сокровенные. Одно желание, одна цель: получить оправдание у Бога своими делами. Дела людей на пользу ближнему (вспомним важнейшее – «да любите друг друга») повышает их в чести и славе.
Ещё солнце стояло высоко, и с дальнего заречного бугра от белой колокольни, возвышающейся над мягкими куполами тополей и лип, доносился густой вечерний благовест. А я размышлял о том, что не зря приехал в этот край – много нового узнал, а сколько ещё постигнуто будет.
Андрей Петрович
КАШКАРОВ