4 июня 2016 года в богадельне, что при Вознесенском соборе Самары, отошла ко Господу участник Великой Отечественной войны монахиня Лукина (Полищук). Ей было 93 года.
Мы продолжаем публикацию историй из её жизни.
«Мария и Сергей»
В годы Великой Отечественной войны на фронт было призвано более одного миллиона женщин. Им я посвятила это маленькое стихотворение.
Судьбу своих полков деля по-братски,
Девчата числись в военных списках,
Нас тоже хоронили по-солдатски
Под звёздами фанерных обелисков.
В числе самых востребованных на войне женских профессий были профессии врача, медсестры и санитарки.
Моя подруга Мария Горностаева, кстати, тоже родом из Елховки, служила в одном из прифронтовых лазаретов. Вот какую историю она мне рассказала.
Однажды в лазарет привезли солдата с тяжёлым ранением в ногу. Пролежал он пять месяцев, а рана не заживала. В очередной обход рядом с Сергеем, так завали раненого солдата, остановились врачи. Палатный зачитал историю его болезни и в конце говорит: «Безнадёжен, начался общий сепсис». Общее заражение крови подтвердилось, и Сергея перевели в палату для умирающих. Теперь боец всё чаще терял сознание – верный признак приближающейся смерти.
Однажды, придя в себя, он увидел рядом санитарку Марию Горностаеву, которая полушёпотом произносила какие-то непонятные слова. Прислушался и понял: девушка молится. Потом девушка протерла его лицо водой и снова стала молиться. Сергей напрягся, снова вслушался: Мария просила Бога спасти его!
Разволновавшись, он открыл глаза. Девушка погладила его по голове и как об очень важном сообщила: «Серёжа, ты обязательно поправишься!». После этого дала ему выпить воды, назвав её святой.
Как умирающего, Сергея к тому времени уже сняли со всех норм довольствия. Мария кормила его с ложечки.
Каждый день девушка приносила пузырёк со святой водой и кусочек просфоры. Разговаривали они мало – Мария подолгу молилась. Врачи, видя старания санитарки, только недоуменно пожимали плечами.
Через две недели Сергей пошёл на поправку. К тому времени он уже выучил молитвы «Отче Наш» и «Богородицу». Удивлённые воскрешением «мерт-веца», врачи только разводили руками. Выздоравливать его отправили во фронтовой госпиталь.
Отправляясь на фронт, Сергей дал себе два обещания: если останется жив, то женится на Марии и поступит в Ленинградскую духовную семинарию. Родом Сергей был из этого города.
Пока шла война, они переписывались. Каждый день получал Сергей от Марии письма. Часто писал и сам.
Закончил войну он под Берлином и, демобилизовавшись, уехал в Ленинград. Мария к тому времени была уже в Куйбышеве.
Для офицера-фронтовика поступить в семинарию оказалось делом не менее трудным, чем воевать с немцами. Его много раз вызывали в горвоенкомат, стыдили: «Позор – лейтенант запаса, полный кавалер орденов Славы – и в попы!». Вызывали и в органы – угрожали репрессиями.
Но по вере его Господь всё устроил: офицер-фронтовик успешно закончил духовную семинарию и был рукоположён в священники. А перед этим была скромная свадьба. Мария Горностаева стала его женой.
У отца Сергия и матушки Марии родилось четверо детей. Много лет прослужил батюшка в Ленинградской епархии. А потом его перевели в Ташкентскую епархию.
Секретарь по идеологии
Закончилась война, я вышла замуж за доброго, любящего парня – солдата-фронтовика Павла Полищука. Он привёз меня к своим родителям на Украину. Прожили мы там один год и едва не умерли от голода. Узнав о нашем бедственном положении, моя мама выхлопотала для нас спецпропуска, и мы переехали в Елховку. Здесь родился сын Владимир. А я стала работать в Елховской средней школе учителем русского языка и литературы. Вскоре избрали меня секретарём партийной организации школы.
Наступил 1951 год. В Елховку на районную партийную конференцию приехал первый секретарь Куйбышевского обкома партии Ефремов Михаил Тимофеевич. Это был высокий, важный и холёный мужчина с сильным, «левитановским», голосом.
За несколько дней до его приезда власти района мобилизовали всё трудоспособное население на расчистку дорог от снега – сугробы в тот год доходили до трёх метров. В Елховку завезли дефицитные промышленные товары и продукты. В районной столовой готовился банкет на 200 человек.
Конференция проходила в районном клубе. В числе делегатов оказались и мы с мужем. Неожиданностью для меня стало избрание в состав секретариата конференции – мне поручили вести протоколы.
Когда избранные в состав президиума коммунисты стали подниматься на сцену, чтобы занять свои места, первый секретарь обкома вскочил со своего места, подбежал к рампе и протянул мне руку, помогая подняться по ступенькам. В следующую минуту он сильно сжал мой локоть и решительно усадил рядом с собой за столом президиума.
Конференция началась. Но Ефремов ничего не слышал – он что-то горячо шептал мне на ухо, то и дело заглядывая в глаза. Из зала кто-то нервно выкрикнул: «Влюбился в поповскую дочку!». Раздался смех.
Тем временем объявили рабочую повестку конференции и на трибуну поднялся первый секретарь Елховского райкома ВКП(б) Михаил Тимофеевич Горбунов. Он откашлялся, усилил звук микрофона и начал читать доклад – громким и сильным голосом. Но секретарь обкома забыл обо всём – он продолжал шептать мне на ухо горячие слова.
От всего происходящего я до того растерялась, что сидела как мёртвая. Когда же увидела в зале встревоженное лицо мужа, мне стало совсем плохо.
В перерыве конференции Ефремов буквально потащил меня в буфет. Все, кто там уже находился, сразу выбежали. Остались мы и буфетчица. Ефремов взял апельсин, который я видела впервые в жизни, и начал его очищать. Помню, что сок бежал по его толстым пальцам, а секретарь обкома тщательно вытирал их носовым платком. Сочный апельсин я не взяла, объяснив, что могу испачкать одежду. Помню, на мне был серый костюм, белая крепдешиновая кофточка и лакированные туфли-лодочки на высоком каблуке.
А в это время за стеной буфета слышались выкрики: «Секретарь обкома влюбился в поповскую дочку!»
Я наконец пришла в себя и стала читать молитву «Живый в помощи Вышнего». Успокоившись, предложила Ефремову выйти из буфета – чтобы делегаты конференции могли попить чай. Он согласился.
После перерыва всё повторилось – я снова сидела рядом с первым секретарём. Он снова что-то мне горячо шептал. А зал возбуждённо выкрикивал: «Секретарь обкома… поповская дочка… позор…»
Начались прения по докладу. Предоставили слово и мне как секретарю партийной организации школы.
Затем на трибуну поднялся первый секретарь обкома. Он в основном говорил о работе с молодёжью. В конце неожиданно предложил ввести меня в состав райкома как молодого и грамотного специалиста. Голосовали единогласно.
А потом началось самое страшное. При распределении обязанностей между членами райкома, по предложению Ефремова, меня назначили третьим секретарём – по идеологии. В это время я, бледная и растерянная, читала молитву «Живый в помощи…».
И Господь пришёл мне на помощь. Неожиданно к столу президиума подбежал один из делегатов и выкрикнул: «Товарищ первый секретарь, вот вы избрали Вавилову секретарём по идеологии, а ведь она дочь врага народа!». Тут все разом загалдели. Поднялся невероятный шум.
Ефремов выпучил глаза, обмяк, сложился пополам, потом встал на колени перед залом и, заикаясь, начал просить прощения. Куда делся его левитановский голос – он едва вымолвил, что снимает своё непродуманное предложение о моём назначении. Но в следующую минуту он уже овладел собой – вскочил на ноги, грохнул кулаком по столу и рявкнул: «Кто пригласил врага народа на партийную конференцию?» Дальше была в его исполнении уже прокурорская речь – «исключить из партии», «выгнать из школы», «завести уголовное дело». Тут же у меня отобрали партийный билет.
В это время к столу президиума подбежал мой муж, схватил меня в охапку и унёс в раздевалку. Там снял с меня туфли-лодочки, надел валенки и повёл домой. От всего пережитого я плакала, а муж, довольный, вслух благодарил Петра Вострова – секретаря сельсовета. Оказалось, это Востров подбил делегата конференции Елерамова открыть первому секретарю «тайну Вавиловой».
От банкета Ефремов отказался, как ни уговаривали. Его посадили в санки, и выездные жеребцы помчались в село Красный Яр, откуда на служебной «Волге» он вернулся в Куйбышев.
Дома муж мне кратко объяснил причину своей радости. «Глупенькая, тебя ведь в наложницы Ефремов хотел взять. А меня, чтобы не мешал, упекли бы куда-нибудь на Колыму». Он купил бутылку самого дорогого коньяку и отнёс его Вострову – «за спасение жены».
После этого я встала на колени перед иконой Божией Матери и прочитала акафист Богородице «Нерушимая стена». На следующий день в школу я не пошла, поскольку считала себя уволенной с работы. Весь день молилась, читала акафисты Господу Иисусу Христу, Николаю Чудотворцу, просила о заступничестве Ксению Петербургскую.
Поздно вечером к нам пришла учительница нашей школы и передала приглашение первого секретаря райкома прийти к нему завтра к 9:00.
Встретил он меня по-отцовски: успокоил, посочувствовал, поддержал. Возвращая партийный билет, сказал: «Секретари приходят и уходят, а партия наша единая и непобедимая остаётся… Посмотри, где тебя приняли в партию, – на фронте! Вот, читаю: “Решением партийной комиссии 43-й гвардейской дивизии Волховского фронта”. Значит, никто не имеет права отбирать у тебя партийный билет. И возвращайся на работу – в школе тебя ждут».
Так закончилась одна из самых драматичных историй из моей жизни.
«Мамочка»
Отгремела Великая Отечественная война. Многие боевые части, полки и дивизии были расформированы, а солдаты и офицеры демобилизованы. Но бывшие фронтовики не теряли друг друга – встречи однополчан стали регулярными в больших и малых городах Советского Союза.
Инициатором многих таких встреч в Куйбышеве была 105-я школа, где я в то время работала старшим завучем. Помню, мы пригласили на встречу военных лётчиц Гвардейского Краснознамённого Таманского ордена Суворова 3-й степени авиационного полка, которым в войну командовала подполковник Бершанская Евдокия Давыдовна. Эту воинскую часть, в которой было много офицеров с именем Евдокия, на фронте неофициально именовали Дунькин полк.
На встречу в Куйбышев приехали 15 женщин – Героев Советского Союза, и бывший комиссар полка майор запаса Рачкевич Евдокия Яковлевна. Вот об этой женщине, которую называли матерью двухсот дочерей, я и хочу рассказать.
В 30-е годы её, первую женщину-комиссара молодой советской республики, называли синим чулком – за то, что сторонилась мужчин, не имела семьи. Её жизнь принадлежала только партии. С началом Великой Отечественной войны «железная» большевичка попросилась на фронт. Для 200 лётчиц полка она стала «мамочкой» – заботливой, строгой, родной.
…Когда мы ближе познакомились, Евдокия Яковлевна, в то время уже немолодая, с сердечной болью поведала мне о своём горе, которое состояло в том, что она до сих пор ничего не знает о судьбе двадцати женщин-лётчиц, не вернувшихся с боевого задания.
На фронте гибель каждой из них она переживала как потерю собственной дочери. Но более тяжёлыми были её страдания, когда лётчиц зачисляли в категорию «Без вести пропавший» – поскольку таких власти подозревали в предательстве, со всеми вытекающими последствиями.
После войны ей, комиссару, приходилось отвечать на письма-запросы родственников всех «без вести пропавших», вести переписку с разными лицами, военкоматами и учреждениями, но установить судьбу ни одной из двадцати лётчиц не удавалось.
«Что же мне делать? – спрашивала меня Евдокия Рачкевич. – Как жить, если о дочерях ничего не знаю…». Помню, она часто читала стихи, написанные кем-то из девчонок-лётчиц:
И каждый раз – ночная неизвестность
Подстерегала нас сквозь дым и пелену.
Какое мужество, какая беззаветность
Быть в воздухе мишенью всю войну.
Враг называл нас ведьмами ночными,
А сам трусливо небо озирал,
Когда фашистам наносили мы
Безпощадный бомбовый удар.
После войны Евдокия Рачкевич жила в Москве, в однокомнатной квартире. Часто болела. Была одинока, хотя её постоянно приглашали на разные торжественные мероприятия и встречи. Мы с ней переписывались, часто звонили друг другу. И почти всегда она чуть ли не со слезами задавала один и тот же вопрос: «Где же мои доченьки?».
Примерно в году 1950-м раздался очередной звонок из Москвы. Евдокия Яковлевна радостным и решительным голосом сообщила: «Иду искать дочерей. К дальнему походу подготовилась: купила большой рюкзак, кеды, трость, насушила сухарей…».
Отговаривать было безполезно. «Евдокия Яковлевна, я буду о вас молиться», – только и сказала я. «Молись, пожалуйста, молись», – ответила она. «Родители у меня верующие и я – крещёная» – вспомнились сказанные однажды ею слова.
…Более 1200 километров прошагала она на больных, опухших ногах. В станицах она стучалась в крайний дом, рассказывала, с какой целью пришла, затем собирались люди и начинались совместные поиски. Так обошла она весь юг Российской Федерации, побывала в каждом поселении, где в годы войны хотя бы несколько дней квартировал полк.
В одной из станиц её пригласили в дом, в котором на печной трубе лежали документы двух лётчиц её полка. Местные жители рассказали, как весной 1943 года увидели далеко за станицей дымный след упавшего самолёта. Прячась от немцев, к нему по прошлогоднему бурьяну поползли две девочки-подростка. Рядом с развалившимся По-2 они обнаружили полусгоревшие тела девушек-пилотов. Вынули из комбинезона документы и отдали их родителям. После войны эти документы местные советские власти почему-то отказались принять – так и пролежали они на печной трубе.
На два месяца растянулся второй, теперь уже трудовой и нравственный подвиг комиссара Рачкевич. Она нисколько не жалела себя, выполняя, по сути, вторую заповедь Божию: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». За решимость исполнить этот труд Господь сполна дал ей силы, терпение, послал нужных людей – и нашлись документы всех без вести пропавших лётчиц! Были также найдены и захоронения пилотов.
В то, что совершила Рачкевич, поначалу не поверили даже в Министерстве обороны и в Центральном Комитете ветеранов ВОВ.
Евдокия Рачкевич же справедливо считала, что произошло настоящее чудо. Её атеистическое мировоззрение сильно поколебалось. Меня же эта история укрепила в мысли, что Господь помогает и неверующим, если труды их духовно возвышенны, на благо ближним, безкорыстны.
«Теперь я могу спокойно умереть, – радостно говорила Евдокия Яковлевна. – Дочери найдены, совесть больше не мучает меня».
Потом были торжественные мероприятия – захоронение останков лётчиц в братских могилах, установка обелисков, увековечивание памяти героев на их малой родине.
Прошли годы. Незадолго до смерти Евдокия Яковлевна, как мне показалось, пришла к вере, вот только открыться не смогла. Это, кстати, свойственно многим людям старшего поколения.
Умерла Евдокия Рачкевич на Рождество Христово – 7 января 1979 года. Похоронили её в парадной форме на Теплостановском кладбище Москвы. В почётном карауле у её гроба в Доме Советской Армии стояли полковники и генералы.
(Окончание в следующем номере)
Олег Иванович БЕДУЛА