4 июня 2016 года в богадельне, что при Вознесенском соборе Самары, отошла ко Господу участник Великой Отечественной войны монахиня Лукина (Полищук). Ей было 93 года.
В 2007 году матушка Лукина (до пострига – Лидия Васильевна) подошла ко мне в храме и сказала: «Я знаю, что вы православный журналист и работаете в пресс-службе Самарской епархии. Хочу передать вам восемь школьных тетрадей, в которых я рассказала о самых ярких и поучительных страницах из своей жизни. Считаю, нынешнее поколение должно знать: судьба человека – всецело в руках Божиих и в свободной воле самого человека. Если человек не оставляет Бога – Бог никогда не оставит человека… Давайте вместе поработаем над текстом. Возможно, вы когда-нибудь эти мои рассказы опубликуете».
Предлагаю читателям несколько историй из жизни почившей монахини Лукины.
Война
Из нашей семьи на войну ушли шесть человек – я и пять моих братьев – Иван, Алексей, Павел, Сергей и Венедикт. Братья пали смертью храбрых в первый же год войны. Мне же Бог судил пройти всю войну.
…В 1941 году мне исполнилось 18 лет. К тому времени я уже училась на втором курсе Ленинабадского педагогического института. В августе месяце вместе друзьями-студентами мы пришли в городской военкомат, попросились на фронт. И получили отказ. Но после пяти недель ежедневных уговоров я всё-таки получила «добро» и по путёвке ЦК комсомола уехала в город Энгельс, где шло формирование маршевых батальонов и авиационных полков.
Здесь меня сразу зачислили в школу лётчиков – учли, что с 1940 года я состояла в ОСОАВИАХИМе, прыгала с парашютом. Я не скрывала, что мечтаю стать пилотом в авиационном полку, который в Энгельсе формировала Герой Советского Союза полковник Марина Михайловна Раскова.
Учёба в летной школе продолжалась месяц. На выпускных экзаменах я набрала высокий бал и уже готовилась к мандатной комиссии. Между тем сотрудник СМЕРШа предупредил нас, девчонок: в автобиографии писать только правду. Я и написала, что мой отец-священник осуждён по 58-й статье.
Когда на «мандатке» об этом прочитали вслух, разразился скандал. Но больше всего по поводу моего письменного признания сокрушался комиссар учебки Василий Иванович Чернов. Ведь я была не только способным курсантом, мне доверяли выпускать стенгазету и боевой листок, я хорошо рисовала. Комиссар помог избежать неприятностей, направив меня с запечатанным пакетом обратно в Ленинабадский горвоенкомат. Откуда меня вскоре направили в… Алма-Атинскую школу лётчиков.
Здесь учёба продолжалась всего несколько недель. Трижды поднималась я на учебном стареньком ПО-2 в небо, каждый раз по 7-9 минут. Вот и всё практическое обучение. В январе 1942 года нас, выпускников школы, отправили в теплушках северным маршрутом на Волховский фронт. В вагонах красного цвета были оборудованы двухъярусные нары. В центре теплушки на кирпичах стояла бочка-печка. Уголь мы выпрашивали у железнодорожников на коротких остановках.
На льду Ладоги
Служить я попала в 10-ю общевойсковую армию, в 273-ю авиационную дивизию.
Лётчики-сержанты, а летали они на ИЛ-2, в полёт не брали парашют, поскольку в тесной кабине он сковывал движения. Одни считали это молодецкой удалью, другие, как бы сейчас сказали – лихачеством. А на деле это было грубейшее нарушение инструкции. Следить за точным её соблюдением командир полка и поручил мне. Теперь я каждый раз перед вылетом проверяла экипажи на наличие парашютов.
Часто посылали нас, девчонок, и на спецзадания. В составе группы из 25-30 человек выбрасывали в ночном небе на Ладогу – принимать на льду грузы с тяжёлых бомбардировщиков для блокадного Ленинграда.
Такие рейды тщательно готовились, секретность была наивысшей – о содержании боевой задачи мы узнавали уже непосредственно перед десантированием. Но по экипировке девчонки догадывались, что предстоит выполнять. На нас всегда были новенькие комбинезоны с двойной меховой подкладкой, шлемы, краги, унты и тёплое бельё – американские рейтузики с начёсом и шерстяные рубахи.
Двадцать минут полёта – двадцать минут напряжённой молитвы – и прыжок в темноту. Приземлялись в заданном квадрате. Там же находили тёплые палатки, быстро устанавливали их. Эти палатки служили нам для обогрева и отдыха. А вслед нам уже летели бомбардировщики – с них на грузовых парашютах сбрасывались грузы. Их необходимо было складировать, потом – загружать на машины, которые уходили в Ленинград.
Но, видно, хорошо работала немецкая разведка. Часто бывало так, что ледяной квадрат накануне нашего десантирования авиация гитлеровцев накрывала бомбами, а мы приземлялись прямо в ледяную купель. Так погибло 12 моих боевых подруг. Это уже потом мы научились цепляться за вставшие дыбом льдины, карабкаться по ним…
В таких ситуациях, когда жизнь висит на волоске, понимаешь всю свою малость. «Господи, не оставь!», «Господи, спаси!». Вся надежда – только на Бога. И те из нас, кто вверял свою жизнь Господу, не только быстро преодолевали страх, но и оставались живы.
Двенадцать раз меня выбрасывали на Ладогу. Считаю, за молитвы, за веру и сохранил Господь.
Иван Кузьмич
В блокадный Ленинград помощь доставлялась разным транспортом. Везли машинами, повозками и даже на саночках. Хорошо помню водителя ЗИСа Ивана Кузьмича Платонова – основательного, уверенного в себе солдата. Он не был старым, но нам, 18-20 летним девчонкам, казался дедушкой. Обветренное лицо с усиками казалось строгим. При загрузке машины он всегда стоял в кузове и сам бережно укладывал мешки и тюки.
На лобовом стекле его машины с правой стороны и на заднем борту была укреплена эмблема Красного Креста. Когда девчонки спрашивали о значении этих «знаков отличия», Иван Кузьмич с явным удовольствием прочитывал нам религиозно-философскую лекцию. Содержание её сводилось к тому, что «слова крест и крепость – однокоренные». «А значит, – говорил Иван Кузьмич, – спасение человека в крепости, которая есть Крест Господень. У кого же нет на себе Божьего Креста – тот очень рискует».
В подтверждение своих слов Иван Кузьмич приводил примеры того, как на «дороге погибели» – так он называл «дорогу жизни» – его берёг Господь. Девчонок, а также молодых водителей особенно впечатлял рассказ о том, как его преследовал вынырнувший из ночных облаков фашистский истребитель. Немецкий лётчик несколько раз атаковал беззащитный грузовичок Ивана Кузьмича, но свинец пулемётных очередей какая-то сила каждый раз отбрасывала в сторону. «Спас Крест и молитва “Живый в помощи вышнего”!» – убеждённо говорил Иван Кузьмич. После таких лекций многие водители уверовали в Бога. Но не все. Были и такие, кто смеялся над Иваном Кузьмичом, называя его «попиком».
Однажды мы загрузили три машины, и они ушли в сторону Ленинграда. На маршруте оказался участок льда, по которому немцы нанесли бомбовый удар. Грузовик Ивана Кузьмича проскочил гиблое место, а вот две другие машины ушли под воду.
Приём в партию
Несколько раз в месяц, когда появлялось «окно» между боями, я выпускала стенгазету – это была моя внеслужебная обязанность. В очередном номере я изобразила Гитлера – на его лице, полном злобы и ярости, тикали ржавые часы. Подпись под рисунком была в стихах, она гласила, что часы жизни Гитлера сочтены.
Эту стенгазету увидел комиссар полка. Он долго рассматривал моё художество, а потом спросил: «Кто автор?». Все указали на меня. Он приобнял меня за плечи, похвалил за смекалку и повёл в штаб.
Я шла по извилистым траншеям, а сердце сжималось от страха. Почему-то подумала, что комиссар будет расспрашивать о семье, а от этого я начну волноваться, тогда он начнёт доискиваться и вдруг узнает, что я дочь репрессированного священника… За этот факт комиссар мог расстрелять меня прямо в штабной землянке, а за проявленную бдительность и непримиримость к врагам народа его наградили бы орденом. Я непрерывно читала молитву «Живый в помощи…». Рука нащупала зашитый в лифчик нательный крестик. «Господи, не оставь!»
«А если для забавы зовёт?». Эта мысль испугала ещё больше – я расстегнула кобуру пистолета, решила: если начнёт приставать – застрелю.
Мы спустились в землянку. Как и в других штабных «кабинетах», здесь вместо мебели были пни разных размеров. Комиссар усадил меня на один пень, сам сел на другой, а на пень-стол положил мятый лист бумаги и начал такой разговор:
– Стенгазета ваша мне понравилась. Я уже навёл о вас справки – воюете вы хорошо. Предлагаю вступить в ряды Коммунистической партии…
Во мгновение вспомнилась вся моя жизнь, а после, как озарение, слова Евангелия: «Волос с головы человека не упадёт без воли Божией». Прожитые годы убеждали: Господь любит меня, бережёт, спасает. Значит, и предложение комиссара – не его воля, а воля Божия… А Господу надо во всём покоряться.
Комиссар тем временем придвинул ко мне чистый листок бумаги:
– Пишите заявление…
Шла война, и в ряды Коммунистической партии часто принимали без обязательного присутствия на партийном собрании и парткомиссии. Я вернулась в своё подразделение. Через некоторое время мне вручили партийный билет.
Две семечки
Произошла эта история весной 1943 года. Экипаж самолёта ПО-2 получил задачу вылететь в заданный квадрат и нанести бомбовый удар по цели. Помню, что из двух девчонок-пилотов одну звали Сашей Акимовой. А вот имя другой девушки, к сожалению, забыла.
ПО-2 – этот небесный тихоход, его ещё называли «керосинкой» – летал в основном по ночам, поскольку днём он становился лёгкой добычей немецких истребителей.
С наступлением темноты ПО-2 ушёл в небо. В установленное время самолёт не вернулся на полевой аэродром. Многие из офицеров сняли пилотку в знак траура, кто-то из девчонок зарыдал из-за потери боевых подруг.
Саша Акимова и её подруга вернулись в полк через три дня – живые и здоровые. Вот что они рассказали.
…В заданном квадрате их встретил плотный огонь немецких зениток. Бомбы на цель сбросить они успели, но тут же самолёт был подбит. Спланировали на лужайку, благополучно приземлились. Девушки понимали: через несколько минут район приземления самолёта будет оцеплен немцами. По их следу пустят овчарку. По человеческому разумению, шансов спастись у них не было. Оставалось уповать на чудо. Но наши героини были верующими. Они молились перед полётом. Стали просить Господа спасти их и теперь.
Немцы действительно быстро нашли подбитый самолёт. Не обнаружив экипажа, приступили к блокированию района. Но прежде чем кольцо блокады замкнулось, девушки успели выскользнуть из него. Удивительно было и то, что собаки не взяли их след.
Они шли на восток – несколько десятков километров. Шли в той одежде, в какой вылетели на задание – в летних комбинезонах. Поэтому обходили населённые пункты. «Чем питались?» – потом спросят их. Саша Акимова сказала, что в кармане комбинезона она обнаружила две семечки подсолнуха. Их поделили и съели с молитвой – больше голода они не чувствовали.
Но впереди была линия фронта. Кто воевал, знает, что даже опытнейшим войсковым разведчикам редко удавалось без потерь пересечь линию фронта. Но девушки прошли незамеченными не только через немецкие позиции, нейтральную полосу, но и буквально свалились на головы нашей пехоте на переднем крае.
По этому случаю пехотные командиры получили хорошую нахлобучку – как могли просмотреть?
Однако опыт преодоления линии фронта двумя девчонками-лётчиками не стал предметом изучения в войсках, поскольку на все вопросы они твердили одно и то же: «Нам помог Господь!».
После соответствующей проверки Саша Акимова и её подруга вернулись в боевой строй.
Тридцать лет спустя офицеру запаса Александре Акимовой было присвоено звание Героя Советского Союза.
«Кукушка»
В конце апреля 1945 года наша авиационная часть дислоцировалась в районе города Кузнеца, недалеко от Варшавы. Бои к тому времени уже закончились. Весна вступила в свои права – распускались деревья, зеленела трава, в лесу было много цветов. Мы жили радостным ожиданием победы.
В один из таких тихих солнечных дней вместе с Зоей Щегловой, моей неразлучной подругой, мы шли по лесной тропинке в сторону полигона, где обычно укладывали боевые парашюты. Помню, Зоя что-то радостно мне говорила – вспоминала о своём ребёнке, которого не видела несколько лет. Неожиданно подруга, словно споткнувшись, рухнула на землю. Наклонившись, я увидела, что у неё изо рта идёт кровь, а выше правого глаза зияет пулевая рана. Мгновенно ожгла мысль – «кукушка»! Так мы называли снайперов врага, которые устраивали свои огневые точки на деревьях в районе расположения наших войск.
Дальше я уже действовала по инструкции – резкий бросок в сторону кустов, затем по-пластунски преодолела открытое пространство и через несколько минут уже была в штабе части.
По тревоге был поднят полк, и район, где находился снайпер, оцепили. С наступлением ночи разведчики приступили к поиску снайпера.
А я в это время безутешно рыдала. Немного успокоившись, решила во что бы то ни стало отомстить за свою боевую подругу – застрелить «кукушку» из табельного оружия. Я хорошо знала, что пленного без суда и следствия убивать нельзя, за это давали десять лет лагерей. Но чувство мести оказалось сильнее страха наказания…
Теперь я уже с нетерпением ожидала, когда меня позовут на допрос снайпера – в качестве свидетеля. О военном трибунале старалась не думать.
Из штаба части посыльный пришёл за мной уже утром. По дороге он сообщил, что «кукушку» поймали. Снайпер представлялся мне матёрым гитлеровцем, поэтому решение его уничтожить ещё больше окрепло. Я незаметно достала пистолет, сняла его с предохранителя, крепко сжала рукоятку. Вот и штабная землянка.
Спустившись в неё, в самом углу, в полумраке, я наконец разглядела «кукушку» – не головореза-эсэсовца, а заплаканного мальчика-немца одиннадцати лет.
Он сразу узнал меня и начал громко рыдать, размазывая слёзы по грязному лицу. Когда первое потрясение прошло, я испытала стыд…
На допросе этот юный немец показал, что их, шестерых мальчиков-снайперов 11-12 лет, вместе с инструктором ночью сбросили с самолёта в тыл советским авиационным частям с задачей убивать как можно больше красных командиров. В прицеле его снайперской винтовки мы оказались вместе с Зоей, но первой убить он хотел именно меня, поскольку я была выше Зои ростом. Так Господь в очередной раз отвёл от меня смертельную беду.
В последние месяцы войны Гитлер создал несколько снайперских школ, в которых обучались мальчики. Им внушали, что именно они смогут переломить ход войны в пользу Германии. А тех шестерых мальчишек-снайперов и инструктора вскоре поймали.
Олег Иванович БЕДУЛА