Павел Циулин - Своясная зетка костромских жгонов

В Костромской области, как известно, земли не очень плодородные, да и климат оставляет желать лучшего… Что поделаешь – зона рискованного земледелия, на сельском хозяйстве много не заработаешь. Однако деньги в доме всегда были нужны, а потому осенью деревенские мужики собирались в артели по нескольку человек и уходили в странствования по соседним губерниям – катать валенки и «для всея Руси».

Приходя в какое-либо село, артель нанимала избу, где и работала до тех пор, пока «валеночные потребности» местного населения не были удовлетворены. Такой отхожий промысел получил название «жгонка» и стал очень популярен после отмены крепостного права. В деревнях современной Костромской области жгонка была одним из основных источников дохода крестьян.

Жизнь на чужбине заставила жгонов придумать условный тайный язык. Вообще слово «жгон», как считают специалисты, происходит от удмуртских «ыж» – овца и «гон» – шерсть. Катали валенок и разговаривали на жгонском языке в присутствии посторонних мужиков – «масов», которых нежелательно было посвящать в свои секреты: «Жгоны седмают, зетят по-своясному. А масы ни шпаря не сенжат, только михорками помихоривают» («Жгоны сидят, разговаривают по-своему. А местные мужики ничего не понимают, только глазами хлопают»)
Первые упоминания о тайном языке жгонов относятся ещё к середине XIX века – тогда ещё Владимиром Далем был подготовлен словарь костромских пимокатов. 

Уже в наше время этот словарь был уточнён и существенно расширен благодаря усилиям жителя Мантуровского района А.В. Громова. Весь накопленный материал – а это более 1000 слов – вошёл в его книгу «Словарь жгонского языка».
А начинался жгонский язык с секретов производства. Таким образом, жгоны закрывали работу своей артели от чужаков. Однако возможности жгонского языка не ограничивались только профессиональными интересами. В тайном языке отражены все понятия – от уклада сельской жизни до интимных отношений.
Доходили костромские жгоны до Татарстана, до Сибири… «Наши коржаки хляли до Сибири, семьи были ульные, арбезят уло было» («Наши деды доходили до Сибири, семьи большие были, много было ребятишек»).

Не секрет, что на территории Костромской области издавна проживали финно-угорские народы. Земли до реки Нея были заселены древним народом меря, за Унжей – марийцами (или черемисами), а граница проходила как раз по территории современных Макарьевского, Нейского и Мантуровского районов. Неудивительно, что основу жгонского языка, который был распространён здесь, составили слова из мерянского и марийского языков. Например, «перт, перта» (дом, изба) – взято из мерянского, «кинда» (хлеб) – из марийского.

Часть слов была удивительным образом позаимствована даже из греческого и английского языков. И переиначена на свой манер: картофель на жгонском – это «потетесы» (англ.), понимать – «сенжить» (греч.). Кто занёс эти слова в костромские леса – загадка.

Чтобы засекретить какое-то понятие, использовали и видоизменённые русские слова. Например, валенки – «упаки», от слова «упаковывать». Чтобы получить валенок, надо было упаковать шерсть в форму: «Жгоны упаки сшошили, сары скосали – ухлили. И осехнули масов без мижу, без упаков» («Жгоны валенки схалтурили, деньги взяли и уехали. И оставили мужиков и без шерсти, и без валенок»)

Однако происхождение многих слов сложно объяснить, и некоторые исследователи считают их продуктом народной фантазии. Одни только «безбилетник» (таракан), «мокропузик» (огурец) или «беззаботный» (самовар) чего стоят! «У, керя! В ряхе безбилетников уло хляет! Захливаем из перта!» («Ну, брат! Здесь полно тараканов! Уходим из этого дома»).

Что тут скажешь, жгонский язык весёлый! Даже слово «жизнь» у жгонов звучит как-то легкомысленно – «жихморка». «Жихморка у жгона саёвая» – значит, «жизнь у жгонов хорошая». Но как бы там ни было – жгонка – это тяжёлый ручной труд. На чужой стороне к отходникам относились с недоверием, а с началом коллективизации и вовсе стало тяжко.

В 1931 году советская власть объявила отхожий промысел неземледельческим и спекулятивным. Бригадиров артелей объявляли «эксплуататорами», кулаками, «классово чуждыми элементами», нередко раскулачивали и высылали на Урал на «стройки века», где требовалась рабочая сила. В таких ситуациях жгонский язык очень выручал: прихляют масы – приходится от них отзечиваться.
В былые годы с заработков довольные жгоны возвращались в родные деревни. Кроме денег, они приносили домой изделия уральских мастеров-металлургов – посуду, сельхозинвентарь, приводили выносливых сибирских коней:

К белеховке прихлеваем –
Туло ульное тулит.
В енном перте за киндовом
Куфта швойная сидит…
(«Подходим к деревне, пламя (в груди) сильное горит, в хате за столом баба любимая сидит».)

Работа пимоката сейчас не востребована. Овец никто не держит, покупать шерсть невыгодно. Оставшиеся жгоны делают валенки редко и то только для себя. А когда ремесло умирает – у языка, к сожалению, такое же будущее.
Хотя, возможно, жгонский язык и сохранится. Но только как реликвия.

Павел ЦИУЛИН