На одном из круглых столов учёных-филологов меня зацепило страстное выступление доктора филологических наук, профессора, заведующей кафедрой зарубежной филологии Московского городского педагогического университета (МГПУ) Ирины Александровны БУБНОВОЙ.
«Прямым следствием замены слов русского языка на иностранные, смены модели чтения, визуализации текстов, изъятия из школьной программы классических произведений, «погружения» ребёнка в мир иной культуры и чужого языка практически с рождения будет исчезновение русской культуры и русской языковой личности как её носителя. Да, останутся люди, которые скажут про себя: я – русский. Но этноса не будет. Культуры не будет».
Ирина Александровна заочно полемизировала с коллегой – профессором Высшей школы экономики Гасаном Гусейновым, который утверждает, что в нашем обществе процветает «грамотность грамотных» и разрыв между грамотным меньшинством и малограмотным большинством будет только нарастать. Дескать, нет ничего страшного в том, что кто-то застрянет на фазе восприятия и понимания на уровне комиксов. «Поскольку мы сейчас в культурном, политическом, научном отношении, к сожалению, стали довольно отсталой страной, через языковой импорт потихоньку придёт и новая реальность», – приводит слова Гусейнова профессор Бубнова.
Выходит, «языковой импорт» – это естественный процесс развития русского языка? А как же предостережение президента Владимира Путина, с тревогой высказанное на одном из заседаний президентских советов по межнациональным отношениям и по русскому языку: «…не будет преувеличением сказать, что проблема русского языка – это проблема безопасности нашей великой Родины».
– Ирина Александровна, на самом деле всё так запущено? Русский язык – в окопах? – С этого вопроса начался наш разговор с профессором Бубновой.
– Как-то смотрела выступление Германа Грефа – не последнего человека в нашей экономике. Он говорит, что прекрасно понимает, каким должно быть образование в России. Должен быть разрыв между «хозяином» и «исполнителем». Да такой, сказал Греф, чтобы «низы» не понимали, чем живут «верхи». Если люди себя самоидентифицируют, разве они будут безоговорочно выполнять то, что мы им внушаем?
А между тем вопрос преподавания литературы и русского языка в школе и вузе – это, по большому счёту, вопрос нашего будущего. Мы сохраним в себе национальные черты или переориентируемся на некие универсальные ценности «свободного» мира? Растворимся в нём? Станем «как все»? Чья точка зрения победит, таким и будет наше будущее.
Главная задача образования – это учить критическому мышлению, которое не позволяет действовать шаблонно, заставляет человека думать над внутренней сутью той или иной социальной ситуации, намерениями её участников. Однако реальность такова, что само содержание современного образовательного пространства не развивает, а, скорее, блокирует эту способность.
– В Москве (о провинции и не говорю) есть школы, где семиклассники читают по слогам. Этот вопиющий факт привела профессор, доктор педагогических наук Татьяна Воителева, инспектировавшая школы столицы. И речь не о детях гастарбайтеров…
– Не удивлюсь. Даже наши иные студенты-филологи не умеют правильно читать тексты, вести конспекты. Не понимают, как выделить основную мысль. Пресловутое клиповое мышление целого «поколения пепси» – в действии.
Имея отличные оценки в аттестате, иные студенты называют горную систему Памир страной или городом, население Индии – индейцами. Уверены, что Сибирь расположена на берегу Тихого океана, а Вторая мировая война началась в начале ХХ века.
Исчезла необходимость правильной речи. Правильная речь перестала быть престижной. Более того, поощряется речь, засорённая иностранными словами. Никто этого не замечает. Почитайте уставные документы, там половина заимствованных слов, англицизмов: «В рамках аудита мы проводим мониторинг…».
Русский мир негласно убивается. На днях прочитала статью нашего очень известного филолога – профессора Иосифа Стернина «Как уважать себя заставить». Стернин возмущён, что только две основные международные базы цитирования Scopus и Web of Science – главные критерии нашей научной деятельности. Что нам необходимо публиковаться только в индексируемых там изданиях.
«Иначе я не учёный и звать меня никак», – пишет Стернин. Этого требуют от нас руководство вуза, ВАК, министерство, различные фонды, к которым можно обратиться за грантами. Монографии, изданные в России, больше не считаются научными работами. Межвузовские сборники, тезисы и материалы выступлений на крупных научных конференциях вообще никто не учитывает. Ни для одного рейтинга учёного они не нужны.
Разве это не унижение достоинства русского учёного?! И это ещё не всё. Нужна развёрнутая англоязычная аннотация твоей научной работы. Англоязычная! А большинство оригинальных идей и терминов лингвистов не может быть адекватно переведено на английский язык. Вымученный приблизительный перевод создаёт у англоязычного читателя ложное представление о содержании наших работ. Это всё не так безобидно, как может показаться.
– Ирина Александровна, я видел комикс на тему «Преступления и наказания». Он преподносился как вполне серьёзное пособие по литературе. Неужели мы так и не поняли за четверть века перестройки, что подражать западным образцам – не наш путь?
– Комиксы появились в США как чтиво для неграмотных и малограмотных. Ведь что происходит? Когда училось читать наше поколение, у нас не было визуальной опоры. Мы читали обычный книжный текст. Мысленно прорисовывали его в деталях.
Прочувствовали каждого героя. Сопереживали ему. Современное же поколение сразу посадили за компьютер. Визуальная культура – это американская культура. Визуальное мышление стало доминировать, а русские не были визуалами. Они в основном кинестетики (люди, воспринимающие реальность через ощущения. – Авт.). И никто меня не убедит, что «Преступление и наказание», «Война и мир» в комиксах – это здорово!
Вот несколько примеров из нашего популярного задачника «Ненаглядное пособие по математике» для второго, третьего и четвёртого классов Григория Остера:
«На шее артиста цирка Худещенко сидят его жена Эльвира, Ася и Тася и трое малолетних сыновей – Миша, Гриша и Тиша. Сколько человек сидит на шее артиста цирка?» Или: «У иностранного диверсанта было задание: тёмной ночью взорвать 20 общеобразовательных школ. Диверсант перевыполнил задание на одну пятую его часть. Сколько счастливых детей смогут отдохнуть от общего образования, если известно, что в каждой взорванной школе томилось по 756 учеников?».
Здесь же закладываются и закрепляются понятия дружбы и справедливости. Причём последняя торжествует тогда, когда ты сможешь дать другу по шее поровну (задача 289). Формируется и представление об армии, где служат пилоты, которые, увлекаясь самим процессом убийства (бомбёжкой), наносят смертельный удар по своим. Школьнику надо лишь рассчитать возможные потери в таких атаках (задача 211).
– Ирина Александровна, есть в русском языке самое главное слово? Понимаю, что мой вопрос звучит не совсем научно, но думаю, смысл его понятен…
– Очень правильный вопрос! У русского народа самое главное слово – «человек». Он и добрый, и злой, и наивный, и подлый, и застенчивый… Слово, которое имеет наибольшее количество связей в языке. Человек – на первом месте. Потом идут: «дом», «друг», «жизнь», «дело», «любовь»… В последнее время появилось и слово «деньги». Где-то во втором десятке. Сравним с англичанами. На первом месте даже не «я», а «меня». Потом – «секс», «пища», «вода», «работа», «дом», «любовь», «деньги»… Слово «друг» у них на 73-м месте, а у нас – в первом десятке. И в Италии друг не так важен. Понимаете? Мы совершенно по-разному видим мир, а универсальные ценности пытаются столкнуть. В нашем языковом сознании слово «работа» находится на периферии, не входит в ядро, состоящее из 30 слов. У нас важно «дело». А у них слова «секс» и «работа» стоят очень близко. Не будет работы – не будет всего остального. Даже исходя из своего географического положения, мы были обречены поддерживать друг друга, быть коллективистами. Почему у нас слово «работа» на задворках? Мы знали, что нас не бросят. Община поддержит.
У нас друг – закадычный. Один на всю жизнь. А они скажут: друг по университету, друг по игре в гольф, друг по покер-клубу, друг по игре на губной гармошке… То есть в лучшем случае приятель.
Для нас друг – святое. Мы до сих пор дружим с одноклассниками. А у них, если ты не поднялся до моего уровня по социальной лестнице, то для меня уже не существуешь. И это разделение заложено и зафиксировано в семантике языка. Как только язык начинает семантику изменять, убирать те или иные слова («толерантность» вместо «терпения», например), происходит семантический сдвиг.
Попробуйте объяснить иностранцу слово «воля». «Свобода» – понятно. А «воля»? А «тоска»? Она и зелёная, и безысходная, и смертная… Это непереводимо. В этом и есть наша культура – в огромном количестве оттенков, которые передаются в языке. Это то, чем мы отличаемся от других.
Из нашего языка исчезает слово «честь». Его уже стали путать со словом «достоинство», которое тоже, увы, звучит всё реже. Хотя честь и достоинство – не одно и то же.
– Исчезают потому, что общество не чувствует в них потребность.
– Вот и я о том же…
Беседовал Сергей Николаевич РЫКОВ