С Лоранс Гийон – православной француженкой, покинувшей Францию и навсегда обосновавшейся в Переславле-Залесском, – я познакомился через «Фейсбук», и уже на следующий день мы сидели в кондитерской на берегу Трубежа.
Радостно удивило не только свободное владение моей собеседницей русским языком, но и образность её речи. Вскоре я узнал, что Лоранс не только поёт старорусские и старофранцузские песни, не только рисует и пишет иконы, но и пишет книги.
Я познакомился с талантливой творческой натурой, но главное – единомышленницей, сестрой во Христе.
А ещё раньше в том же кафе состоялся концерт дуэта «Соборяне» – Дмитрия Парамонова (Москва) и Сергея Соломахина (Омск), исполнителей былин и народных песен – древнерусского многоголосья, практически никому, увы, неизвестного и почти ушедшего вместе с аутентичной народной культурой. Спела две старинных песни – одну русскую и одну французскую – и организовавшая этот удивительный концерт Лоранс, играя на колёсной лире.
– Лоранс, рассказывая о вашем пути к Церкви, вы пишете: «Православие давало мне нечто, что трудно было найти у нас». Так что же такое подлинная традиция?
– Традиция – это то, что передаётся испокон веков: предки передают нам всё, что у них было издавна. Это что-то живое, развивающееся. Нельзя сказать, что и сейчас нужно петь так, как они пели когда-то, это всё меняется. Для меня как раз самое важное, чтобы всё это осталось живым. У меня есть знакомый, певший в ансамбле Покровского, от него я много узнала о русском фольклоре. Он мне говорил: «Ты понимаешь, наши песни – они духовные существа, которые могут исчезнуть, и, пока мы их поём, они существуют». И для меня в этом правда. Я в ужасе, когда вижу, сколько таких существ уже исчезли и у вас, и у нас. Разница, по-моему, между Францией и Россией в том, что в России для тех, кто собирает всё это с благоговением, это традиция – очень часто христианская, иногда языческая, но – традиция, и в ней им всё ясно. А у нас, с одной стороны, это собирают, а с другой – не признают мировоззрения прежних поколений.
Когда я приехала в Россию в 90-х годах, у меня было ощущение, что все русские люди, как люди, потерявшие память, вдруг очнулись и начинают вспоминать что-то. Они искали память везде. Кстати, тогда же я попала на фольклорный фестиваль под Новгородом. Он стал для меня откровением, потому что это был настоящий фольк-лор, настоящее традиционное пение. Там пели бабушки, девушки, дети, люди всех возрастов. У них были свои наряды, а не стилизация какая-то, и пели они очень естественно и спонтанно. Я опьянела от радости, и мне показалось, что я нашла свою Родину, которой мне очень не хватало. Они сплели венок из цветов, но я не захотела взять его с собой, потому что боялась, что он увянет, и всё. Я бросила венок в озеро и подумала: «Вот день твоей свадьбы с Россией!».
Русский фольклор – он особенно красивый, архаический и своеобразный. Я люблю французские песни, но зачастую они идут из дворян в народ. А в старинной России и дворяне, и народ пели одни и те же песни, плясали одни и те же пляски, это была уникальная цивилизация.
Итак, я приехала жить в Россию и через несколько лет познакомилась с казачьим ансамблем «Казачий круг», им руководит Владимир Скунцев. Сам он старовер, знает очень древние песни, и у него огромный талант. Это знакомство для меня было просто сказкой. После работы я ходила в дом культуры, находящийся в полной разрухе, где было очень холодно, слушала этих мужиков. И они преображались, как только запевали песню, для них это был не труд, а наслаждение. Мне очень жаль, когда я вижу, как много интеллигентов не знают фольклора, презирают его. У них академическое, советское, кстати, образование. И у нас во Франции это академическое образование – после революции, когда культурой называется лишь то, что происходит в концертном зале или музее. А для меня всё наоборот, потому что такое отношение лишило народ возможности естественным образом выражаться. А ведь именно оно готовит людей к этой высшей культуре, если она высшая. Вся классическая музыка пропитана народным пением и у немцев, и у русских, и у французов. Когда народной почвы нет, рождаются скучные интеллектуальные конструкции, современные, но уже сухие, бездушные.
– Каким вам видится будущее традиционной народной культуры?
– Это связано с вопросом о будущем человечества, каким оно будет. Я не уверена, что у человечества есть будущее. Или это будет уже не человечество, а какие-то биороботы – вот чего я боюсь. Но, думаю, что возвращение к народной культуре может спасти людей. Я заметила, что в семьях фольклористов всё нормально, дети растут нормальными, им не скучно, они не принимают наркотиков – это им не нужно, потому что пение – это уже жизнь в другом измерении. А в Европе детей лишают этого возвышенного измерения, и в России это тоже может происходить. Детям дают книги с ужасными иллюстрациями, ужасные пластмассовые игрушки, им поют ужасные песни, они с утробы матери слушают ужасную музыку, живут в бетоне. Фольклор может спасти души. Фольклор может готовить детей к восприятию духовной жизни, тем более что в наше время духовная жизнь очень трудная. И лично для меня трудная. Я хожу в церковь, но я лентяйка, и для меня это трудно. А для детей – особенно, ведь вокруг них столько искушений, давления. Но дети, растущие в фольклоре, радостные. У них есть иное измерение, они связаны со своими предками, природой. Мой знакомый рассказывал, как мама приводила его в лес, к ручью, чтобы он мог слушать звуки природы. Таким образом он вошёл в фольклор. Надо с раннего детства этим заниматься, потому что потом человек уже этого не воспринимает, у него появляется какой-то шаблон в голове. Из-за этого у нас подростки, которым всё скучно, всегда недовольные, тянутся к наркотикам, не видя смысла жизни. Они не знают, что значит преодолеть себя, мечтать о высоком, например, о возвышенной любви. А ведь всё это идёт через фольклор, через сказки, через эпос. Я читала «Илиаду» и «Одиссею», например, когда мне было девять лет…
– Но насколько возможно воспитывать детей в этом ключе? Понятно, что через семью. Но для этого и семья должна быть причастна к традиционной народной культуре. Вероятно, в воскресных школах, через приходы каким-то образом можно приобщать детей и взрослых?
– Например, Владимир Скунцев проводит занятия в церкви Дмитрия Донского. Потому что батюшка там считает, что это терапия для души. И приходят местные православные вместе со своими детьми. Я присутствовала при этом. Сначала они боялись петь, едва попискивали. Но несколько месяцев спустя они уже пели с уверенностью и радостью. Они пели, как деревенские бабушки. И дети их тоже входили в русло. Мы поём, они пляшут вокруг. Скунцев отдельно не занимается детьми, он утверждает, что им достаточно присутствовать, чтобы войти в фольклор. И я вижу, что эти люди тоже преображаются, очень увлекаются, как и я сама. Во-первых, это способ общения, это связывает людей. Потому что, когда поёшь в хоре, ты учишься слушать других. И это, кстати, касается не только пения, пляски и т. д. Когда я вижу, что разрушают старинные дома – цинично и безжалостно, чтобы построить на их месте каких-то уродов… Самое ужасное не то, что разрушают. В России деревянные дома живут сто-двести лет, потом их нужно перестроить. Но раньше у строителей было умение и образцы, которыми они испокон веков пользовались. Так же и с песней. Её пели в девятнадцатом веке, а мы её поём в двадцать первом, но это та же самая песня. Так и дом. Он другим должен стать, но остаться тем же. Каждый раз человек добавляет что-то своё, это интересно, но образец прежний. Есть гармония, в которой смысл, ведь все элементы постройки имели смысл. Одежда, все вышивки имели смысл. А теперь у нас абсолютно всё не имеет смысла, и ничего не связано, нет гармонии. Сплошное дурновкусие. Но когда нет гармонии – нет Бога. Где Бог – там гармония.
– Вспоминается апостол Павел, говоривший о познании Бога через рассматривание творений, через красоту…
– Кстати, Достоевский тоже… И это русский народ. У него было удивительное чувство красоты. Моя мама приехала сюда, и я ей показала музей народного искусства в Сергиевом Посаде в монастыре. Она была в восторге. Недавно я видела в музее игрушек игрушечную корову, такую нежную, живую. И я могу представить, что это был за человек, который мог такое сделать и дать своему ребёнку. Этот ребёнок, он обязательно благородней, умнее и глубже наших сегодняшних детей. Я помню, когда работала в школе, какими дети были нервными, не способными сосредоточиться ни на чём. Я привила им фольклор, это имело блестящие результаты, хоть мы и занимались мало, т. к. мне не позволяли больше. По крайней мере, на французах это отразилось. Как ни странно, дети богатых русских, которые тоже были у меня на занятиях, отличались большими предрассудками, они не хотели участвовать в фольклорных занятиях. Французы участвовали охотно, пели частушки блестяще, а русские дети презирали это всё. Наверное, потому, что у них дома это презирали, к сожалению…
Вот такой разговор состоялся у меня с Лоранс Гийон, родственной душой, творческой натурой, родившейся во Франции, но обретшей свою духовную родину в России, в древнем Переславле-Залесском. И вдруг подумалось о неисповедимости путей Господних: православная француженка открывает нам, русским, вытравленное из нашей памяти безбожным столетьем духовно-культурное наследие, душу нашего народа, изливавшуюся когда-то в этом пении со всеми своими скорбями и радостями. А ещё – о том, что приобщение к этому сокровищу жизненно необходимо нам сейчас как противоядие против лжи и грязи всемирного «общества потребления», вытравившего в некогда христианских народах саму возможность вспомнить о своих духовных корнях и обрести своё подлинное «я».
Прав Сент-Экзюпери: «Нет большей роскоши, чем роскошь человеческого общения». И можно прибавить: роскоши всё более редкой в наши дни, когда всё более тревожные вопросы относительно ближайшего и обозримого будущего остаются без ответов, как и главный вопрос: будет ли человек будущего человеком…
Беседовал священник
Константин КРАВЦОВ