В этом году ей исполнилось 65, а она так и не научилась лукавить, лицемерить, подстраиваться и жить не в ладу со своей совестью. Таких на работе всегда загружают сверх нормы и задвигают по службе, а в жизни ставят в конец очереди
Мамы не умирают. Придёт время, и где-то на небесах мама станет очень сильно нужна, и она тихо уйдёт, оставив на столе приготовленный для тебя завтрак. В твоём сердце появится дыра размером с небо, куда улетучится весь воздух, и ты будешь молча сидеть за столом, задыхаться и плакать, глядя на тарелку, которую она недавно держала в руках. Мама будет смотреть на тебя сверху, вздыхать и молиться, чтобы с любимым мальчиком ничего не случилось.
У меня не осталось никаких детских воспоминаний об отце, потому что его никогда не было рядом. Когда родители повенчались в 1972-м в главном храме Грузии – Светицховели, сыграли пышную свадьбу и родили первенца, отец оставил нас с мамой у моих любимых деда Миши и бабушки Тамары в Дигоми, в большом доме на склоне горы, и уехал в Россию на заработки.
Раз в два-три месяца он приезжал, заваливал нас подарками, а потом снова уезжал. Когда мама узнала, что, кроме работы, у отца есть другая женщина, то сняла с себя все подаренные украшения, запеленала меня в одеяльце и, взяв с собой только мою любимую плюшевую собаку, улетела в родной Камышлов.
Такого от тихой голубоглазой русской девушки никто не ожидал. Ведь они же венчались! К тому же отец был красив и хорошо зарабатывал. Разве можно с таким разводиться? А мама просто не могла по-другому.
В этом году ей исполнилось 65, а она так и не научилась лукавить, лицемерить, подстраиваться и жить не в ладу со своей совестью. Таких на работе всегда загружают сверх нормы и задвигают по службе, а в жизни ставят в конец очереди, потому что они ответственные и безответные – вздохнут и молча пойдут выполнять, что скажут.
Приезжаю к родителям в деревню, мама сидит на кухне в слезах. А у неё недавно операция была сложная на ноге. Я не на шутку встревожился. Что-то со здоровьем? Нет, что ты! А потом видит, что не отстану, рассказала. Она, хоть и на пенсии, дома сидеть не может, устроилась на работу в детский сад в деревне. Сначала нянечкой в группе работала, а потом, когда нога заболела и за детьми стало тяжело ходить, перешла в сторожа. Всё лучше, чем дома перед телевизором сидеть! Что ни прикажут, всё выполняла. Скажут полы мыть – моет, во дворе мести – метёт. И вопросов лишних не задавала, что мол, не её это дело, а дворника или уборщицы. А как с больничного вышла, начальница её вызывает: «Пишите заявление об увольнении по собственному желанию, потому что мне нужна кладовщица, а та на одну ставку идти не хочет! Мы вас уволим, а ей будем две ставки платить!» Мама от обиды чуть не расплакалась, но заявление писать не стала. А через несколько дней ей говорят, что она какие-то ключи потеряла, а ещё по ночам на казённой стиральной машине бельё стирает. Она говорит: «Ключи, что вы с меня спрашиваете, я три месяца назад под роспись вам лично отдала, а стиральная машина у меня и дома есть, ваша-то мне зачем?» Начальница на неё ногами затопала и раскричалась, что всё равно её уволит, – уходите лучше по-хорошему! Теперь мама сидела на кухне и плакала. Я много чего захотел этой начальнице сказать, а потом маму обнял и говорю: «Бог ей судья! Хватит тебе уже работать! Всю жизнь ты только и знаешь, что работаешь! Отдохни уже! Собой займись! В церковь ходи, розами любимыми занимайся, свитер новый отцу свяжи!»
Чтобы нас с мамой в Грузию вернуть, наши многочисленные родственники прилетали из Тбилиси целыми самолётами, осыпали маму подарками, а она аккуратно возвращала всё назад и указывала на дверь. Вместо безбедного жилья в большом восьмикомнатном доме она жила с родителями и дедом в неблагоустроенной двухкомнатной квартире и проработала простой телефонисткой на одном месте до пенсии. Но никогда не жаловалась. Я не знаю, сколько слёз она пролила у моей кровати по ночам, чтобы никто не видел. Но точно знаю, что у меня было самое счастливое детство. Тогда я не понимал, сколько стоили все мои увлечения, от дорогих авиамоделей до разных мопедов, но мама мне их покупала, чтобы у меня всё было не хуже, чем у других мальчишек.
Но главное было не это. Главное, тебя уважали и с тобой считались. Когда в нашем доме появился отчим, с которым мы стали друзьями, моим воспитанием всё равно занималась исключительно мама, потому что только она могла обуздать мою горячую грузинскую кровь, зовущую меня на разные «подвиги».
Мама говорит, что вообще мной не занималась, и только став взрослым, я понял, какой мудрой воспитательницей она была.
Со стороны казалось, что мне разрешалось почти всё, чего нельзя было моим сверстникам. Я мог купаться на реке весь день, уйти с друзьями в поход или уехать на рыбалку и даже сбежать с уроков. Но не мог нарушить данного слова, проявить трусость или кого-нибудь подвести. Река – пожалуйста! Только не забудь прополоть грядки, привезти воды и сделать уборку! Дал слово – расшибись в лепешку, но сделай! Иначе – какой из тебя будет мужчина? Это было святое, и за нарушение следовало незамедлительное и справедливое наказание.
Современные матери падают в обморок при разговоре о порке, но я точно знаю, что если бы не мамин тонкий кожаный ремень с кусачей бронзовой пряжкой, не писал бы я эти строки, а сидел бы в тюрьме. Может, для каких-то домашних мальчиков и хватило бы укоризненных слов и отлучения от компьютерных игр, но для того дикого, готового на любые проказы и шалости сорванца, который мог запросто увести класс с химии на футбол или друзей из пионерского лагеря – на реку купаться, так что потом их пришлось искать с милицией, справедливое суровое наказание было спасением от больших бед. Больно? Ещё бы. Но ведь за дело? Ты потирал мягкое место, а в голове появлялась чёткая взаимосвязь между проступками и болью в пятой точке. А слова на меня не действовали. Действовали примеры.
Когда мама случайно увидела, как я вырывал из книги, взятой в школьной библиотеке, иллюстрации с самолётами, она заставила меня вклеить их обратно, а потом вместе с испорченной книгой отнести мои любимые «Библиотеку приключений» и «Сказки народов мира», которые родители привезли мне из Чехословакии, в библиотеку и извиниться. Я со слезами доказывал, что не могу отдать «Робинзона Крузо», «Таинственный остров», «Тома Сойера» и «Айвенго» за несколько испорченных страниц, а мама спокойно качала головой и говорила: «Ты что, не знал, что за испорченную книгу нужно отдавать вдесятеро?» Плакать не имело смысла, стало бы только хуже.
– Денис, в сотый раз прошу, выложи ключ от дома, пойдёте играть, и ты его обязательно потеряешь!
– Не потеряю!
– А если потеряешь?
– Буду жить на улице! – следовал легкомысленный ответ.
А потом, вечером, когда ключ был благополучно потерян, мне указывали на дверь. Сначала я решил, что устрою в нашем сарае хижину и буду там жить, но там стало холодно и страшно.
Сделав жалостное лицо, я пошёл плакаться и давить на жалость. Дома мама напоила меня горячим чаем, надела на меня тёплую куртку, положила в карман бутерброды с сыром и отправила обратно. Самое невероятное, что спустя полчаса ключ я нашёл! И больше не терял ключи никогда в жизни. Как и не говорил необдуманных слов.
Характер тоже просто воспитывался.
– Сынок, у тебя через три дня конец четверти, а в дневнике написано, что тебе надо сдать три работы по труду.
И до утра я вышивал крестиком, лепил из крашеной яичной скорлупы грибочки и выпиливал скамеечку – всё это нормальные ребята сделали на уроках, которые я прогулял. Мама варила мне кофе, намазывала бутерброды с маслом и колбасой, но пока я всё не сделал, спать не разрешила. Зато, когда через год безуспешных занятий в музыкальной школе учительница по фортепьяно вызвала маму и сказала, что такого наплевательского отношения к музыке в жизни не видела и меня учить – только время тратить, мама вздохнула и разрешила мне пойти на секцию дзюдо, и сама сшила мне первое кимоно из вафельных полотенец. Надо было видеть её счастливое лицо, когда я принёс грамоту о своей первой победе в городских соревнованиях!
Мы никогда не говорили с ней о Боге и вере, да и икон у нас дома не было, но в Церковь я пришёл благодаря своей маме. Вот как это произошло. Когда я бросил университет и сделал всё, чтобы моя жизнь покатилась под откос, однажды мне приснился сон. Это был самый страшный сон в моей жизни, реальнее которого ничего в жизни я не видел. Я лежал в гробу, белый и некрасивый, а надо мной рыдала моя мать. Она рвала на себе волосы, царапала в кровь лицо и страшно, дико кричала. Я в ужасе проснулся, а голове молнией сверкала мысль: «Если не окрещусь, мне конец!» И уже через несколько дней я стал православным.
Когда маме пришло время рожать брата Илью, отчим был на вахте на Севере, где работал шофёром. С утра пораньше мама приготовила обед, разбудила меня, поцеловала и сказала, что поехала в роддом. А днём позвонила и сообщила, что у меня родился брат. Когда она стала просить неверующего отчима окрестить Илью, тот воспринял это в штыки. Мама его уговаривала-уговаривала, умоляла-умоляла, но он только ругался и ногами топал. Может быть, на этом бы всё и закончилось, но простая русская женщина не умом, а сердцем знает, что без Бога в нашем мире не прожить, поэтому в один прекрасный день мама помолилась, перекрестилась и отправилась в родной Покровский собор. С батюшкой поговорила и, когда отчим был на работе, привезла брата в Церковь и окрестила. В храме были только священник, мама и ангелы, которые стали Илье крёстными. Отец с работы возвращается – а сын уже православный.
Как-то пришли с мамой на вечернюю службу. Знакомые тётушки из храма кивали и переглядывались, а потом подходят ко мне: «Денис! Поздравляем! Какая у тебя красивая женщина!» Я говорю: «Вы в своём уме? Это же моя мама!» Они заохали: «А мы и подумать не могли! У неё глаза, как у молодой, светятся!» Всю дорогу до дома потом смеялись…
А вообще она любит ходить в храм одна, это дело для неё личное, сокровенное. Встанет с утра пораньше, оденется красиво – и якобы по делам в город уедет. В храме записки за нас с братом в алтарь подаст, свечи поставит, помолится. Домой приедет – молчит, только светится от радости, как именинница. И тогда я знаю, что она в церкви была.
Денис Теймуразович
АХАЛАШВИЛИ